Новые рецензии «Афиши» «Падение Стоуна» Иэна Пирса, «Противники» Джона Гришэма, «Московский апокалипсис» Николая Свечина, «Полтора кролика» Сергея Носова
«Падение Стоуна» Иэна Пирса
В 800-страничном романе три рассказчика и три линии. Первая о лондонском журналисте, нанятом вдовой только что погибшего оружейного магната писать его биографию, — дело происходит в 1909 году. Во второй речь идет о событиях 1890 года; это, можно сказать, шпионский роман и экономический детектив; имя рассказчика можно раскрыть — но лучше оставить его в тени. Действие третьей разворачивается в Венеции в 1867 году, и тут уж о том, чтобы объявить имя говорящего, не может быть и речи. Собственно, вся интрига распутывается уже в конце первой части; если, конечно, вы достаточно наивны, чтобы поверить в эту «окончательную» версию. Английский историк Йен Пирс всегда специализировался на «ненадежных рассказчиках»; в этом смысле его «Перст указующий» (1998) считается классикой жанра. В «Падении Стоуна», однако, рассказчики не врут — просто каждый знает лишь свой фрагмент правды и, мня себя умнее прочих, совершает самые решительные поступки и самые фатальные ошибки. Судить о положении дел по фрагменту мозаики можно только в шерлок-холмсовской новелле — в жизни это не работает, а Пирс не станет помогать вам раньше, чем сам этого захочет. Таким образом, на смену «ненадежному рассказчику» приходит «ненадежный автор», который сначала подсовывает вам модель «романа тайн», потом шпионского триллера, потом социального повествования о взлете и падении куртизанки, потом «атмосферной готической истории «с мистикой» — и каждый раз, когда вы с чувством выполненного долга собираетесь присесть отдохнуть после честно сделанной работы, выдергивает из-под вас стул.
«Противники» Джона Гришэма
Мы склонны с подозрением относиться к неожиданным маневрам писателей, которые заняли определенное место в нашем сердце, и поэтому нас раздражает, когда автор детских книг о волшебниках принимается сочинять про проституток и наркоманов, а создатель эротических романов вдруг «пробует силы в серьезной прозе»; с какой стати? А с такой, что писатели иногда перерастают самих себя и бывает, что читатели от этого только выигрывают. Первый раз Гришэм сбился с курса, когда взялся за серию о Теодоре Буне, «маленьком юристе» — опыт оказался удачным. Второй раз — в «Противниках» (2011), истории с «типично гришэмовским героем» (молодой юрист, дождавшийся наконец момента, чтобы сыграть по-крупному — и сломать мир об колено), но по сути — невероятно смешной комедии. Господи, кто бы мог подумать, что он умеет шутить.
«Московский апокалипсис» Николая Свечина
Нижегородский писатель Свечин известен как автор серии ретродетективов, действие которых разворачивается на излете XIX века, однако той эпохой его интересы и познания не исчерпываются. Впрочем, герои романа о 1812 годе — 25-летний дворянин Петр Ахлестышев и его подавшийся в бандиты друг детства, крепостной Саша-Батырь — подозрительно напоминают, если наложить их образы друг на друга, принесшего Свечину славу сыщика Алексея Лыкова. Сила и ум, склонность к переодеваниям, романтические чувства, участие в самых рискованных проектах — ну да, все то же самое. По-видимому, некоторая опереточность всех историй про 1812 год неизбывна и неизбежна, что, быть может, следствие чрезмерной серьезности центрального текста о 1812 годе, «Войны и мира».
«Полтора кролика» Сергея Носова
Специализация петербургского писателя Носова — бессмысленная деятельность, самообманы, заведомые заблуждения, нелепые эмоции. Не столько даже действия, сколько инерция — событие заменяется фикцией. Любая предприимчивость оборачивается анекдотическими последствиями: хотел повеситься, но не повесился, а завуалированно рассказал о своем «поступке». Хотел пойти к проститутке — но пошел к «одетой». Именно поэтому большинство героев этих рассказов находятся на отдыхе, на необязательной встрече, проводят время, выпивая, празднуя. Все они здесь надеются, что их инерционному движению не помешают, что их «пропустят», не заставят изменить траекторию. Им комфортно находиться в обществе самих себя, но и как бы еще немножко кого-то желательно: отсюда «полтора кролика». «Два» — пожалуй, несколько чересчур, а вот «полтора» — как раз то, что нужно (хороший пример носовской «полуторной пары» — поэт Адмиралов и его грыжа Франсуаза из «Пути к леднику»).