Создатели Mainpeople и «Нужна помощь» о неудобной правде благотворительности

Миронов: Благотворительность только сейчас превращается в индустрию, которой учат, — но большинство в ней оказались через личные трагедии. Вот вы как пришли к этому?

Погосян: Я работал с Юрием Мильнером, когда он, скажем так, начинал русский интернет, и потом это превратилось в Mail.ru. Еще во время работы в холдинге я создал компанию Mainpeople. На тот момент для меня – молодого парня, маркетолога — это понятие подразумевало людей, которые определяют тренды, персонажей светской хроники, и сайт Mainpeople.ru стал в итоге светской хроникой в интернете. А мой первый опыт с благотворительностью случился в конце 90-х на Molotok.ru (один из проектов компании Юрия Мильнера Netbridge. — Прим. ред.). Мы провели акцию: собирали деньги на лечение детей, приехали к ним в больницу с художником, нарисовали картину с Георгием Победоносцем. На аукционе ее потом купила писательница Марина Юденич. Сказала, что раз я этим занимался, пусть она висит у меня как некий добрый знак.

Алешковский: Наверное, ей просто не понравилась картина?

Погосян: Ну, сложно, когда больные дети рисуют. Мне она нравится, и кочует со мной из офиса в офис. Дальше я помогал фондам, которые ведут конкретных детей, устраивал благотворительные аукционы. А к новому Mainpeople пришел, четыре года назад удалив свой фейсбук — понял, что больше трачу сил и времени на него, чем он дает мне. Захотелось сделать что-то, к чему люди привыкли, и что они используют каждый день, получая от этого информацию и внимание, но чтобы их действия несли какую-то пользу. Я переосмыслил понятие mainpeople: теперь для меня это неравнодушные люди, те, кто видит проблемы ближних и готов помогать.

Алешковский: Я работал 8 лет фоторепортером. Последним местом было агентство ТАСС — после него расти уже было некуда, — и в какой-то момент оказался одним из организаторов сбора помощи для Крымска. Была такая популярная вечеринка «Четвертая власть» — куча журналистов веселились под музыку в баре «Завтра», которую такие же журналисты ставили. А потом случился Крымск, и пить в клубе не захотелось. Мы подумали: а давайте завтра встанем на смотровой площадке МГУ и чего-нибудь соберем для пострадавших. На следующий день я пришел туда со своим кулечком аспирина — и остался. Нашел автобус для перевозки помощи, потом «газель», потом фуру; вечером мы уже грузили самолет МЧС. На второй день на смотровую снова пришли люди, и меня начали воспринимать как ответственного. На третий день я в полную силу раздавал указания и отправлял волонтеров в Крымск. Когда я вернулся из Крымска, то понял, насколько сильно можно поменять мир благодаря общим усилиям и медиа. Эта спайка позволяет свое собственное метро выкопать, «Титаник» поднять. Это завораживает как наркотик!

Миронов: Помимо работы в Mail.ru, вы, Ованес, также открыли «Белку» — первый некурящий бар в Москве; там же, на «Красном Октябре», вместе со Снежаной Георгиевой (светская девушка, жена бизнесмена Артема Зуева — Прим. ред.) сделали клуб-кабаре «Фантомас», где ходят карлики в масках, выступает Алиса Хазанова с песнями Егора Летова и в одном из номеров женщина курит половыми органами; и теперь ресторан Argo на Пресне, в котором мы сидим. Все-таки владелец клубов-ресторанов – нетипичный профиль для деятеля российской благотворительности.

Mainpeople

738 – зарегистрированных пользователей из 32 городов.

$53571 – собрано всего с момента открытия приложения 6 марта.

11 – столько фондов участвует в проекте.

$7946 – собрал Фонд Константина Хабенского на Mainpeople.

$7742 – столько денег заработала фондам пользователь Anna Popova.

$242 – собрала самая успешная публикация, ее сделал Егор Бероев.

10 человек – работает в штате Mainpeople

50 000 р. – заработная плата бухгалтера проекта.

Погосян: Для меня это, прежде всего, работа по изменению пространства. Я в этих проектах выступаю как архитектор-декоратор без образования. Например, на месте Argo была свалка и горы мусора, а теперь здесь вот так. А «Фантомас» — достаточно смелая театральная площадка, устроенная по принципам клуба The Box. Да, шоу там откровенные, но какой-то шлейф от них может тянуться только в силу нашего менталитета. Если бы я был, например, Сэмом Арутюняном из Лос-Анджелеса (агент, привозивший многих голливудских звезд на русские вечеринки. — Прим. ред.), а не Ованесом Погосяном из Москвы, то в России Mainpeople встретили бы в десять раз круче. Наши люди сразу пытаются понять, кого он хочет обмануть. Да я никого не хочу обманывать, ребят. Я придумал площадку для того, чтобы дать возможность людям помогать. Причем, не сотнями тысяч долларов, а долларом в день.

Миронов: По какому принципу работают Mainpeople и «Нужна помощь»?

Погосян: Mainpeople — это социальная сеть, которая позволяет делать то же самое, что вы делаете в твиттере и инстаграме: выставлять посты, заявлять о себе миру, создавать мини-информационные поводы.

Миронов: Поводы не только про благотворительность? То есть выставить фотографию из ЦУМа с подписью «Смотрите, у меня новая сумочка» тоже можно?

Погосян: В том числе. Посты про сумочку мы все делаем ради эго. Они собирают какое-то количество внимания с помощью лайков, которые уже не выражают никакого признание. Ты знаешь человека – поставил ему лайк.

Миронов: Как реализована технология?

Погосян: Человек делает пост и становится фандрайзером для какого-либо фонда на свой выбор. Каждый лайк, который на Mainpeople называется «I’m with you», означает доллар, пять или десять, перечисленные фонду, который выбрал автор публикации. В списке на сегодняшний день одиннадцать фондов. Там нет каких-то особенно раскрученных, нет «Подари жизнь», например, – у них и так все хорошо. В Mainpeople важно, что мотивация идет не от просьбы о помощи, что мне плохо, не от картинок умиращих детей с катетерами в шее. На самом деле людей пугают такие картинки, и все, что сейчас связано с благотворительностью, подается как катастрофа. Да, сострадание есть в людях, но оно не у многих развито. Истинная причина реакции — это страх, ты не хочешь видеть эту жуткую картинку, тебе бы побыстрее ее закрыть. Но мне не хотелось строить проект на страхе — наоборот, хотелось поменять восприятие и поставить во главу веселье, радость, фан. Как в любой другой соцсети — больше всего лайков падает на фотографии детей, еды, путешествий.

Проект «Нужна Помощь»

8 365 человек – подписалось на ежемесячный платеж в 100 р.

24 231 852 р. – сумма всех пожертвований с запуска в 2012 г.

41 – столько фондов участвует в проекте.

14 751 848 р. – собрано в 2014 г. За 3 месяца 2015 г. уже перечислено 2/3 от этой суммы. 

583 000 р. – столько денег разово дал анонимный донор из Сибири на помощь фонду «Право Матери».

16 человек – работает в штате «Нужна помощь».

25 000 р. – заработная плата бухгалтера проекта.

Алешковский: То же самое пытается донести «Нужна помощь». Мы пытаемся объяснить, что благотворительность – это естественный процесс. Проснулся, умылся, выпил кофе, отправил сто рублей кому-нибудь. Не нужно этого: у тебя разрывается сердце, и ты отдаешь последние деньги. Потому что, во-первых, сердца на всех не хватит. Во-вторых, у нас в стране, по оценкам, кажется, Caf Russia, 87% пожертвований спонтанные — люди дают деньги, не задумываясь. Это благотворительность сердца, а должна быть благотворительностью разума. 

Миронов: Вы были первым фондом, который занимается инфраструктурными проектами, а не конкретными людьми?

Алешковский: Да, мы помогаем не разово, а долгосрочно, и где помощь оказывается не родителями или знакомыми, а профессионалами. У нас строгий процесс отбора инициатив и верификации заявок. Мы помогаем привлекать деньги тем, кто доказал свою эффективность, чтобы они работали и решали системную проблему, а не затыкали дыры. Конечно, помогать умирающим детям нужно, но за каждым из них будет выстраиваться еще миллион несчастных. И каждый раз тебе придется выбрать, кому дать — Маше, Пете или Коле. Адресная помощь у нас неплохо развита, при этом в России существует всего один благотворительный фонд («Живой». – Прим. ред.), который помогает исключительно взрослым — а умирающих взрослых большинство. По статистике, хотят помогать детям, потом старикам, потом поддерживать экологические проекты, потом — проекты помощи животным, потом уже идут взрослые.

Миронов: Вы оба стоите на идее, что сбор денег с помощью грустных фотографий не работает?

Алешковский: Я считаю, можно собирать деньги с помощью чего угодно. Доктор Лиза, например, собирала с помощью стриптиза. Если нужно говном обмазаться, чтобы дали денег на хорошее дело, то я с радостью — дайте говна, обмажусь.

Погосян: Митя прав: можно и нужно собирать деньги любыми способами. Но есть способ куда более приятный и легкий. Вот я через день бегаю, делаю фотографию на Mainpeople с хэштегом «Бегу за «ОРБИ» и сразу даю доллар. Мы для Даши Лисиченко (президент «ОРБИ» — фонда помощи родственникам больных инсультом, основанного ее матерью Еленой Сабодахо в 2006 году. — Прим. ред.) так уже собрали шесть тысяч. Каждый раз, когда я бегу, я занимаюсь своим здоровьем, делаю это сознательно, но еще и деньги собираю.

Алешковский: Три дня назад была ситуация: мне писала мать из Новосибирска, которая собирает девять миллионов рублей на трансплантацию костного мозга своему сыну в Израиле. Она говорит: «Уже найден донор (то есть они уже 18 тысяч евро заплатили за поиск в международном регистре), мы везем его в Израиль делать пересадку». При этом в России с тем же донором костного мозга они могут спасти ребенка за стоимость авиабилета, который привезет его на место, могут сделать операцию за государственную квоту или за деньги «Подари жизнь», или Русфонда, или «Адвиты». И когда им говорят: «Вы должны лечиться здесь», они отвечают: «Нет, мы здесь не будем лечиться, мы хотим в Израиль». Профессионалы от подобного ограждают, с их помощью вам не надо будет искать, в какой клинике делать пересадку, знать, что такое поиск доноров костного мозга, что такое типирование и прочее, прочее.

Погосян: Сейчас так круто за вами наблюдать, потому что, смотрите, Митя абсолютно погружен в свою работу, а ты, Филипп, нет. Ты не хочешь его слушать. И, честно говоря, я тоже не хочу. И моя задача в том, чтобы дать возможность людям скинуться Мите. Вот в этом кайф. Смотри, Митя сейчас наденет очки. Можно? И мы сделаем такую фотографию (снимает).

Миронов: То есть за время нашего разговора под фотографией Мити в Mainpeople может собраться какое-то количество денег?

Погосян: Я прям показываю. Какому фонду дадим? Давай «ОРБИ»? Заходим, делаем пост, подписываем «Митя рассказывает интересные вещи о благотворительности» (показывает телефон).

Алешковский: Вот же я ряху-то отъел.

Миронов: У вас есть какой-то промежуточный счет — или все напрямую идет фондам?

Погосян: Для каждого фонда в Альфа-Банке заведен счет…

Алешковский: То есть у вас нет НКО и вы платите налоги?

Погосян: С каждым фондом заключен договор комиссии, по которому мы для них собираем деньги. Комиссия — десять процентов, из которых мы будем оставлять себе процента три. Три идет на транзакции, четыре — на обеспечение функционирования системы, и три — по идее наш заработок. И это очень важно, потому что я не благотворительный фонд, в отличие от Мити. Я бизнесмен, придумавший платформу, чтобы дать возможность фондам собирать деньги. Простую, современную, удобную и полезную.

Алешковский: Вот на этом моменте 99% разворачиваются и говорят: «А, так он на нас зарабатывает».

Погосян: Да, многим кажется, что Mainpeople запущен ради денег либо ради пиара. Я честно говорю: на создание этой площадки я потратил несколько миллионов собственных долларов, и, чтобы вернуть вложенные инвестиции, понадобится много лет и 200–300 тысяч пользователей. Сейчас в системе 661 человек, мы выкатили приложение три недели назад и собрали больше 50 тысяч долларов пока. Но что меня поражает: у меня в телефонной книжке две тысячи номеров, я предполагал, что тысяча зарегистрированных человек на Mainpeople будет для меня раз плюнуть — когда-то в дурном приложении «Фантомаса» в день по двести регистрировалось! Здесь же, когда я сажусь и объясняю, как устроен Mainpeople, из ста человек до оплаты хотя бы доллара доходит, ну, три. Двадцать говорят: да-да-да, я сейчас, я завтра, я обязательно… С точки зрения бизнеса все понятно: я сделал гениальный проект, я монетизировал лайк. И если у меня получится вывести эту систему в миллионы, значит, я крутой, классный бизнесмен. С точки зрения гражданина моя задача сложнее: я хочу убедить людей, что благотворительность — часть образа жизни.

Миронов: Рекуррентные платежи у «Нужна помощь» — то же самое, только чуть менее развлекательная штука. Это ведь не вы придумали?

Алешковский: Это в Америке придумали миллион лет назад, и там давно не существует проблемы «берем деньги на лечение больного мальчика», потому что все больные мальчики и девочки обеспечены фондами на год вперед. Там благотворительные организации могут планировать свою деятельность и бюджет за счет того, что знают, как и сколько они собирают.

Погосян: Наша фотография уже три доллара собрала!

Алешковский: Чудненько.

Миронов: А как вообще у нас относятся к идее зарабатывания денег на благотворительности? Можно ли об этом разговаривать — или рано? Есть ли фонды, которые открыто заявляют, что да, мы в том числе зарабатываем деньги?

Погосян: Тогда можно сказать, что Visa тоже зарабатывает на благотворительности.

Алешковский: Ну, конечно, об этом нужно разговаривать, и процессинговые компании получают от этого прибыль. А благотворительные фонды — нет, они занимаются тем, что ее перераспределяют. У нас нет дивидендов, мы не можем себе какой-то годовой бонус выписать. По закону фонды имеют право отправлять 20% от собранных неадресных пожертвований на административные расходы: бухгалтер, офис, телефон, интернет. Либо это покрывается за счет пожертвований на административную деятельность.

Миронов: Хорошо, а если взять косвенную прибыль? Сейчас любые компании — от производителей трусов до дорогущих ресторанов — участвуют в благотворительных акциях, зарабатывая себе банальное паблисити.

Алешковский: Ну и что? У бизнеса есть конкретная задача — приносить прибыль. У них нет цели спасать жизни. Если они могут, например, заправляя вашу машину, перечислять рубль на добрые дела, стимулируя к этому своих клиентов, — это плохо, что ли? Вернемся к обмазыванию говном: тебе не пофиг, что нужно сделать, чтобы спасти жизнь твоего ребенка, жены, сестры или матери? Если для этого нужно заправляться на какой-нибудь конкретной заправке, я буду заправляться только там.

Миронов: Вас не смущает, что опять-таки из-за количества благотворительных инициатив между фондами возникает конкуренция? Разве можно считать знаком нормального состояния индустрии ваш конфликт со Львом Амбиндером (президенту Русфонда Льву Амбиндеру предъявили претензии в неэффективном расходовании средств после заявления Алешковского о том, что Институту им. Горбачевой не хватает госфинансирования; Амбиндер написал открытое письмо, Алешковский ответил. — Прим. ред.)?

Алешковский: Слушай, ну история ссоры Мити Алешковского и Льва Амбиндера — это просто ссора двух людей в публичном пространстве. Количество фондов не имеет никакого отношения к тому, кто с кем ссорится, — оно все равно катастрофически маленькое. 350 миллиардов долларов на благотворительность собирается в Штатах, во всех развитых экономиках некоммерческий сектор — это существенный процент ВВП. А у нас 50 миллиардов рублей всего. Если считать число сирот в России, получится один сирота на тысячу человек. Это больше, чем было во время войны, а у нас вроде как войны сейчас нет никакой. И их могло бы стать в разы меньше, если бы было больше организаций, которые занимались бы профилактикой сиротства. В России проблем столько, что мы находимся в Хиросиме, где только что взорвалась бомба. Речь не идет о конкуренции — бери лопату и копай от забора до обеда.

Миронов: И все равно частный жертвователь сталкивается с выбором — с кого начать, кому мои деньги нужнее?

Алешковский: Мы как раз стараемся поддерживать проекты, которым сложнее всего собирать деньги. Найти миллион рублей больному ребенку — вопрос нескольких часов в интернете. Собрать миллион рублей для больницы, которая будет лечить тысячу детей, — нереально. Нам пришлось привлечь Владимира Познера, и только благодаря его авторитету мы смогли собрать на поддержку онкологической клинике Раисы Горбачевой в Питере. Есть еще пример: у нас была история под названием «Благотворительные гастроли». Мы обучали в регионах благотворительные фонды, как правильно заниматься фандрайзингом, учили волонтерскому менеджменту, как проводить мероприятия, подавать заявки на гранты. Они не знали, что такое «Яндекс.Кошелек». И в Калининграде — я очень люблю этот пример — мы дали деньги наркоманам на бензопилы. Когда люди слышат про это, они спрашивают: «Вы что, рехнулись, что ли?»

Миронов: У них, наверное, перед глазами сцена резни бензопилой.

Алешковский: Да, а мы дали сто тысяч рублей конкретному реабилитационному центру. Они живут на хуторе, вокруг которого деревни с одинокими старичками и бабушками. Они попросили у нас деньги на бензопилы, расходные материалы, гвоздодеры, краску. Мы провели оценку сметы и дали им денег на эту технику. Они ее купили, она будет работать у них много лет, и наркозависимые смогут заняться трудотерапией. Техника поможет не только им — они будут что-то стругать и пилить у тех стариков, что живут вокруг. То есть получается максимально эффективный способ расходования средств.

Миронов: Наверняка есть масса и неэффективных?

Алешковский: Очень часто бывает, что собирают пять миллионов долларов на лечение какой-нибудь нейробластомы четвертой степени с множественными метастазами. Ну, ребят, в этом случае уже нужен хоспис.

Миронов: Судя по этим словам, у профессионалов благотворительности появляется такая вот деформация, служебный цинизм…

Алешковский: Ну какой цинизм… Вот ты приходишь к врачу, и у тебя, например, нет головы. И ты говоришь: «Ну пожалуйста, вылечите меня». Для профессиональной организации, которая в этом понимает, очевидно, что, если у тебя рак на терминальной стадии со всеми метастазами, чтобы ты ни делал, ничем не помочь. Паллиативное лечение нужно.

Миронов: Что вы думаете по поводу того, что благотворительность, волонтерское движение в России так или иначе политизировано, потому что выполняет функции, которые не делает государство?

Алешковский: Некоммерческие организации во всем мире находятся на стыке общества и государства, и там, где государство не может сузить свою деятельность до каких-то частных случаев, появляется общественная организация, которая помогает государству. Вот у нас в стране рождаются дети с буллезным эпидермолизом — это очень неприятная болезнь кожи, — и в роддомах не знают, что с ними нужно делать. Их мажут зеленкой, марганцовкой, бинтуют, а когда снимают бинты, с них слезает кожа. Они жутко страдают, но государство в принципе не понимает, что делать. В этот момент приходит фонд «Дети БЭЛА», печатает учебники для врачей, как нужно принимать роды с такими детьми, как с ними жить, распространяет их. И теперь, когда рождается ребенок БЭЛА, врач уже не мажет его зеленкой, а хотя бы вспоминает: «Блин, мне же книжку прислали эти сумасшедшие общественники. Пойду почитаю».

Миронов: Но ведь первая реакция у большинства на статью о буллезном эпидермолизе — твари, до чего довели страну…

Алешковский: У нас такая страна, в которой очень много проблем. Если мы начнем задавать вопросы, кто виноват…

Погосян: …то станете персонажами ролика про Mainpeople. Это просто болтовня.

Алешковский: Вопрос в том, кто виноват и что делать? Я выбираю — что делать. Известна моя личная политическая позиция — я ярый либераст, голосовал за Навального, но какая вам разница? Я могу быть кем угодно, могу быть членом партии «Единая Россия», но при этом делать что-то полезное. Фонд — это аполитическая организация, как пожарные. Конечно, есть многие организации, которые создаются под политических активистов, когда идет человек на выборы со словами: «А я вот детишкам помогаю». Ну это подло…

Погосян: А я вот аполитичен. Мне все равно — Навальный или Путин. Я хочу что-то делать в стране, в которой живу, вне зависимости от взглядов Мити. Если я вижу, что он помогает, я помогу ему. Любая публикация от «Нужна помощь» для меня обладает авторитетом, потому что сам я в этом не разбираюсь. И таких в нашей стране большинство.

Миронов: Что мешает тому, чтобы благотворительность в российском обществе работала так же, как в американском?

Алешковский: Во-первых, нужно, чтобы она была простая, как вот эта технология на Mainpeople. Во-вторых, нужно, чтобы она была прозрачная и эффективная, чтобы люди понимали, что это не бездонная бочка, в которую ты льешь, — и ничего не меняется. Нужно, чтобы они видели результат. И совершенно нормально, что она становится частью индустрии развлечений. В декабре мы делали благотворительный аукцион, в котором самым клевым лотом была возможность назвать персонажа в новой книжке Акунина — его купили за 600 тысяч рублей. Есть замечательный фонд «Детские сердца», которым руководит Катя Бермант. Он собирает миллион долларов ежегодно только на мероприятиях. У них еще есть черити-шоп «Лавка радостей», в котором продают одежду по сто-двести рублей, и деньги тоже идут на благотворительность — благотворительность как шопинг.

Погосян: Бывают неприятные ситуации. Скажем, проводят аукцион, кто-то покупает лот, и ему организаторы радостно сообщают: «Ой, классно, что ты его купил. Теперь мы хотя бы покроем расходы на мероприятие». Я понимаю, что любая организация требует затрат на аренду, еду, ведущих, но когда у тебя огромная смета покрывается деньгами, что люди отдают на помощь… Это ужасно, но, к сожалению, такое происходит.

Алешковский: У нас все висит на сайте в разделе «Отчеты»: сразу видно, сколько собрано, сколько потрачено. В том числе на административные расходы — они есть у всех фондов, и об этом нужно помнить. Если ты честен на 100%, то указываешь все зарплаты и все свои расходы. Вот, например, как у нас работает история со ста рублями? Мы гарантируем, что каждый рубль из ста, данных нам на организацию нашей работы, принесет пять рублей для фондов, которые мы поддерживаем. Мы умеем работать с финансами, мы платим зарплату сотрудникам, которые проводят экспертизу, которые занимаются пиаром, рекламой.

Погосян: Это на вашем сайте все есть, да? Дайте зарегистрируюсь.

Миронов: Ованес, а вы не допускаете, что вам как человеку, который во многих ипостасях себя попробовал, это все может наскучить и вы, например, Mainpeople продадите как удачный стартап?

Погосян: Я, конечно, могу продать Mainpeople, потому что это просто IT-продукт. Но думаю, что благотворительность останется со мной навсегда, потому что от помощи другим ты обретаешь в себе некую суперсилу.

Миронов: Можно ли считать, что ваш теперешний Mainpeople — по сравнению с прежним — показывает, как изменилось общество? Понты остались, но люди стали сознательнее?

Погосян: Понты по факту существуют — это часть нашей жизни. Одни люди хотят знать о жизни других, звезды соцсетей становятся объектами наблюдения, на них хотят быть похожими. Но это все бессмысленно, если нет идеи. Я нашел способ, как мне кажется, чтобы понты приносили пользу. Вам хочется похвастаться своей новой машиной или что вы где-то по набережной эффектно прокатились? Показывайте — и приносите деньги фондам. Я не вижу проблемы в этом. Я хочу закончить регистрацию на сайте Мити и перечислить 100 рублей.