Сапрыкин о духе времени Как понять людей, которые любят Стаса Михайлова

Я пишу эту колонку за два дня до президентских выборов, когда еще неясно, чем все кончится, и подвести итог главной теме последних месяцев не представляется возможным. Поэтому давайте поговорим о вещах отвлеченных и вечных — например, о музыке. Тем более что самый важный вопрос последних месяцев — он в некотором роде музыкальный: что делать с людьми, которые любят Стаса Михайлова? Как объяснить им, что Стас Михайлов недостоин их любви?

Проблема эта возникла не сегодня, у нее много вариантов решения, и все плохие. Можно с ходу решить, что все любители Стаса Михайлова — лишенные человеческого облика скоты и на концерты Стаса их свозят в бочках из-под анчоусов. Можно грустить о том, что в цивилизованных странах слушают не Стаса, а Стинга — и только у нас все не как у людей. Можно попытаться устроить для себя резервацию с пинг-понгом и велопарковками, отгородившись от целевой аудитории Стаса рвом с водой. Можно надеяться на то, что со временем вкусы будут облагораживаться и популярность Стаса постепенно сойдет на нет — что правда, хотя не все готовы положить на это ожидание остаток жизни. Можно доказывать фанатам Стаса, что музыка у него плохая и всем будет лучше, если вместо нее будет звучать хорошая, — проблема в том, что фанаты любят именно такого Стаса, какой он есть. Можно попытаться с криком «Шайку Михайлова на нары!» выкинуть его из собственной жизни — но дальше оказывается, что армия поклонников Стаса от этого никуда не денется и не изменит своих пристрастий. А еще есть гипотеза, что надо подождать, пока армия фанатов сама разлюбит Стаса и пойдет давить бульдозером его, — но, кажется, в этом случае не поздоровится и тем, кто грустит под Стинга.

Аналогия хромает только в одном смысле: метафорический Стас, в отличие от реального, навязывает себя стране изо всех сил, откровенно покупает любовь своих сторонников — и искренне полагает, что его противники тоже с потрохами куплены, пытается вбить людям в головы, что без Стаса наступит натуральный апокалипсис, — поэтому не очень понятно, где здесь кончается любовь и начинается страх, или равнодушие, или конформизм, или хорошо оплаченный (и поэтому ничего не стоящий) восторг. Мы не знаем, сколько людей на самом деле любят этого Стаса и как они его любят. Но, может быть, секрет как раз в том, чтобы вообще вывести Стаса за скобки. Неотменяемый факт существования Стаса — проблема для его недругов, а не для его фанатов, и стать для них нужнее, чем Стас, можно, лишь разговаривая о том, что они сами считают ­проб­лемой, и находя по возможности способы ее решения, которых Стас со своей колокольни не видит.

А что касается этого гнетущего чувства, что Стас навсегда, — я помню, как в самом начале ­перестройки мой брат привез откуда-то британскую газету Melody Maker, и там были фотографии групп с удивительными лицами, прическами и названиями — New Order, The Cure или Cocteau Twins, и я прямо выл от тоски, что у меня нет ­никакого шанса их услышать, а так всю жизнь и будут тоскливые Магомаев и Пьеха. Не прошло и пяти лет, как у меня были все нужные альбомы групп с удивительными прическами; не прошло и 25 лет, как я понял, что Магомаев и Пьеха тоже были великие. Ничто не вечно и не окончательно. И все проходит быстрее, чем думаешь. А что пройдет — то будет мило.