Сапрыкин о духе времени Процесс над Pussy Riot с точки зрения наших отцов и дедов
Когда сейчас говорят о сплоченном советском народе, который что-то там в едином порыве, я не узнаю в этом народе моих отцов и дедов.
Любой разговор о деле Pussy Riot все время сворачивает из плоскости юридической (был ли состав преступления?) в моральную (хорошо или плохо они поступили?) и даже, скажем так, метафизическую, в которой деяния PR оцениваются с точки зрения вечности, или высших надмирных ценностей, или смысла истории как таковой. Пути господни не отмечены в картах — и поэтому там, где начинает обсуждаться роль панк-молебна в промыслительных судьбах России, говорится особенно много удивительных слов: что дело Pussy Riot подрывает вековые устои государства, что они надругались над вековыми традициями, что вера наших отцов и дедов подверглась поруганию и вопиет к отмщению.
И знаете — я вынужден с этим согласиться.
Вообще-то, мои отцы и деды не ходили в церковь. Понятно, что отцы и деды бывают разные, я могу говорить только о своих: они жили вдали от столиц, всю жизнь проработали на производстве или на институтской кафедре — и у меня есть основания полагать, что их судьбы и взгляды на мир вполне типичны для поколения наших отцов и дедов вообще. Так вот: они не ходили в церковь — в нашем городе вообще не было церквей. О жизни церковной они узнавали в лучшем случае из передач радио «Свобода» и скорее этой жизни сочувствовали — как и всему гонимому и притесняемому. Это вообще было очень важно для них — сочувствие к тем, кому плохо, кого в очередной раз выслали, посадили, перестали печатать, и к разоблачительным статьям про Солженицына они относились с тем же усталым презрением, что и к решениям XXV съезда КПСС.
«Ничего хорошего от власти они не ждали, рассказам про диссидентов, которые подрывают вековые устои, не верили. Они гордились своей страной, но прекрасно знали, чем за эту гордость заплачено, — они сами эту цену и заплатили»
Когда сейчас говорят о сплоченном советском народе, который что-то там в едином порыве, я не узнаю в этом народе моих отцов и дедов: ничего хорошего от власти они не ждали, рассказам про диссидентов, которые по заданию ЦРУ подрывают тогдашние вековые устои, ни секунды не верили, к дальнобойщикам, которые вешали на ветровое стекло портреты Сталина, относились как к неразумным созданиям, которые не ведают, что творят, и да, они гордились своей страной, но прекрасно знали, чем за эту гордость заплачено, — они сами эту цену и заплатили. Их собственный горький опыт научил их сторониться государства и не доверять любым властям, от отделения милиции до союза писателей, — и когда сейчас говорят, что народу здешнему всегда была нужна только жесткая рука и сильная власть, я опять не узнаю в этом народе отцов и дедов. Я узнаю их в книгах Трифонова, или в фильмах Шукшина, или в песнях Высоцкого: это была светская, гуманистическая, этически заряженная культура — в которой люди не кричали «ура», «долой» или «распни», а напряженно думали о том, как прожить свою жизнь достойно. Можно, конечно, полагать, что это был духовный вакуум, а вот теперь наступило религиозное возрождение, что отстроив ХХС и научившись карать по всей строгости уголовного кодекса за несоблюдение внутрицерковных правил, мы стали ближе к истине, добру и правде, чем поколение Шукшина и Трифонова, и вековые устои российского народа — это умение лизать сапог и правильно отбивать поклоны. Но лично мне это одномерное мракобесие и кажется настоящим оскорблением моих отцов и дедов — того, что они выстрадали, чему научились, во что на самом деле верили.
Хорошо, что они уже этого не видят.