Сапрыкин о духе времени Что стало с символами перестройки

В России, как известно, надо жить долго — но в наш век высоких скоростей даже на малой дистанции можно увидеть, как колесо сансары ­делает полный оборот. Нынешняя демократизация и борьба с авторитарным режимом — как ­минимум вторая на моем недолгом веку, и надо сказать, что первая освободительная кампания, образца конца 80-х, проходила не в пример веселее. Помимо прочих вдохновляющих факторов тогда совершенно не возникало вопроса, за кого мы и чего хотим добиться, — это было как-то само­очевидно: если оставить в стороне выкладки экономистов в толстых журналах, условные «мы» были за то, чтобы вместо Кобзона на ТВ показывали «Аквариум», чтобы напечатали Солженицына, чтобы восстановили разрушенные храмы, чтобы в Россию могли приезжать всякие там Deep Purple и Scorpions, чтобы на Арбате уличные танцоры крутили нижний брейк, а байкеры могли разъезжать на таких мотоциклах и с таким грохотом, какие сочтут нужным, это и была в тогдашнем представлении свобода.

Если бы во времена программы «Взгляд», вовсю пропагандировавшей байкеров, рок-н-ролл и восстановление церквей, мне показали нынешнюю картинку новостей, я бы решил, что мир сошел с ума: наместники заново отстроенных храмов проклинают тех, кто ходит на митинги, байкеры грохочут за веру, президента и отечество, Deep Purple и Scorpions разве что не целуются с первыми лицами авторитарного режима, лидеры рок-движения в лучшем случае заявляют, что к политике не хотят иметь никакого отношения, а иногда прямо выражают желание набить морду белоленточникам. Разве что танцоры брейка никак не проявляют свою верноподданическую позицию — им просто все равно. Символы предыдущей революции оказались на новом витке оплотом сил реакции — сюжет, в общем, не новый и оттого не менее печальный: понятно, что да­же Цой, будь он жив, пел бы сейчас про звезду по имени Солнце на посиделках у Суркова (точно так же понятно, что Высоцкий и Шукшин были бы в 1990-е постоянными авторами газеты «Завтра»), и от этой мысли немного не по себе.

Но предположим: если байкеры, священники и рок-звезды теперь за красных, кто тогда за белых? Что такое сегодня знаки сопротивления, символы освобождения? Фейсбук? Группа «Рабфак»? Мотороллеры? Дабстеп? «Эхо Москвы»? Pussy Riot? В нынешних протестах странным образом отсутствуют даже не эстетика или стиль, а какие-то общезначимые вещи, про которые всем понятно — в этом есть что-то такое, чем меняют мир. Разумом мы понимаем, что цель происходящих процессов — обеспечение гражданских прав, укрепление государственных институтов, восстановление справедливости — насущна и необходима, но хотелось бы к чему-то прикипеть еще и сердцем.

Тут важно понимать вот что: такими символами могли бы стать и фейсбук, и мотороллеры, и даже группа «Рабфак» — но штука в том, что ­относительно всех этих вещей освобождение уже состоялось, ради них не надо нарушать запреты и прорываться на другую сторону: мы привыкли к тому, что они просто есть. Премудрые власти не трогали в течение 2000-х ни частную жизнь, ни культурную сферу, ни свободу передвижений, ни (за исключением самых рейтинговых газет и телеканалов) свободу информации — их интересовали только финансовые потоки, результаты выборов и наиболее радикальные политические ячейки. Единственная свобода, которой отчетливо не хватало среднему горожанину, была свобода публично выражать свое мнение относительно премудрых властей, в том числе посредством выхода на улицу — и в этом смысле для многих решающим знаком освобождения стал сам факт выхода на Болотную. Впрочем, оттого что в этом ­выходе на площадь (и особенно в событиях, за ним последовавших) оказалось слишком мало рок-н-ролла, противоречия, вызвавшие этот выход, никуда не делись: городские жители, привыкшие существовать в свободной и конкурентной среде, и представители всех ветвей и ответвлений власти, ведущие себя так, будто вокруг феодальный строй, по-прежнему живут в разных временах и несовместимых пространствах. И с этими противоречиями, начиная буквально-таки с сегодняшнего дня, что-то будет происходить.

А происходить с ними могут разные вещи. Может случиться так, что городские жители научатся как-нибудь обходиться без драйва и веселья: нет его, и не надо. Если речь идет о том, чтобы привести в соответствие свою уже достигнутую свободу и состояние властных институтов, которые этой свободе поминутно угрожают, — то придется заниматься нудной работой, без особо­го рок-н-ролла, и в этой работе совершенно не важен тот факт, прет ли тебя от этой работы — и тем более ставят ли тебе лайки окружающие. А может быть и так, что эти самые властные ­институты вдруг решат, что достигнутых ранее свобод стало как-то слишком много, и полезут в частную жизнь, в дела религиозные, в интернет, в постель — и тогда чаемая эстетика освобождения появится сама собой. Если цветные колготки на голове становятся поводом тащить человека в отделение, а целоваться на людях, оказывается, запрещено законом, значит, сегодняшний рок-н-ролл, брейк-данс и «Харлей-Дэвидсон» — это и есть цветные колготки на голове и прилюдные поцелуи. Не хотелось бы, чтобы события пошли именно по этому сценарию, но если завтра читатели этого текста проснутся и обнаружат, что их социальная сеть заблокирована, главным редак­тором журнала «Афиша» назначена Кристина Потупчик, а поездка на выходные в Берлин теперь требует специального разрешения от какого-­нибудь синодального отдела нравственности РПЦ, им же не надо будет спрашивать, какая у нас позитивная программа и где тут символы ­сопротивления? Иногда, чтобы почувствовать ценность воды, надо оказаться в пустыне — будем надеяться, что ненадолго.

А когда — и если — мы окажемся в пустыне, важно помнить еще одну вещь: любое освобождение состоит из череды поражений, и в каждый отдельный момент времени кажется, что все пропало. Если вспомнить предыдущую перестройку — то все ее пять с лишним лет были прожиты более-менее с одним и тем же ощущением: все, теперь точно кранты, сейчас будут закручивать гайки. Ельцина уволили, про Кинчева написали в газете, что он фашист; про Солженицына на уровне политбюро заявили, что не напечатают никогда, в Тбилиси танки, «Ассу» не выпускают на экран, неформалов гоняют, «Взгляд» закрывают, в Вильнюсе танки, в Баку танки, в Москве танки, везде танки. Я прекрасно помню, как вечером 19 августа 1991-го мы с друзьями сидели и обсуждали, что все, теперь это точно навсегда. Через два дня от сил реакции, которые уверенно одерживали все более убедительные победы на каждом коротком отрезке, не осталось и следа: чем темнее ночь, тем скорей рассвет.

И в исторической перспективе понятно, что будет дальше: свобода нас встретит радостно у входа, но принесет с собою не совсем то, о чем мечтали, а через несколько лет и вовсе сменится жестоким разочарованием. И снова будет неприятно — но совсем по-другому, и те достижения, что принес с собою новый виток освобождения, никуда не денутся, и борьба будет вестись за что-то такое, что кажется сейчас незаметным или ­совсем не важным (а условные дабстеп и фейсбук в этой борьбе окажутся на службе силы зла). И все это точно случится — но это случится потом.

А что с нами будет через неделю — ведает только Аллах.