Москва изнутри Игорь Дудинский об улице Правды

После строительства огромного комбината газета построила три дома на той же улице. Первым построили этот дом, и в нем жили самые первые и важные журналисты. Это был элитарный дом, в котором жило правдинское руководство.

Наш дом построили следующим, и он был очень странным элитарным домом — с таким же элитарным двором и экспериментальным атомным бомбоубежищем, которых в Москве было мало. В нем регулярно проводились учения, и мы, дети, изображали жертв атомного взрыва. Мы валялись по всему двору с записками о наших поражениях. К нам перед этим приходили дворники, которых был огромный коллектив. «Правда» была фантастически богатой организацией, и дворников из деревень они набрали невероятное количество — они жили там, где сейчас детский сад.

Мы въехали сюда осенью 1955-го. В отличие от первого дома здесь на одном этаже соседствовали известные политические обозреватели в отдельных квартирах и простые рабочие в коммуналках — линотиписты, верстальщики, печатники. Отцу впервые дали отдельную двухкомнатную квартиру, до тех пор мы жили в коммуналках. Квартиру напротив занимала семья корреспондента «Правды» в ФРГ Владимира Михайлова. Соседняя с ними 11-я квартира была коммуналкой, где разместили две или три рабочие семьи. Нашим четвертым соседом стал известный театральный критик Николай Абалкин, который работал в отделе культуры «Правды».

У нас был оживленнейший двор, полный народу. И в нем стояли одни иномарки. Люди спрашивали: откуда они? А это корреспонденты привозили автомобили из зарубежных поездок.

За домом видна школа, в которую я ходил первые годы здесь, — из ее окон были видны окна моей квартиры, и я постоянно высматривал в них маму или домработницу, за что меня одергивала учительница. В школе учились дети простых правдинских рабочих из местных бараков, родители сразу не сообразили это и отдали меня сразу в ближайшую к дому. А у нас была госдача, на станции Правда, где был огромный правдинский поселок. И там у меня было много друзей, которых я потом — вдруг — встретил в этом доме. И они мне сразу сказали — что же ты не в ту школу пошел, не в правдинскую? Но я в ней учился еще несколько лет, а потом уже пошел в соседнюю 210-ю, где учились дети правдинской элиты и мои ровесники из дома. Это был совсем другой мир. В 210-й училась будущая золотая интеллектуальная молодежь и там царил дух вольнолюбия — для меня это было откровение. Я первый раз столкнулся с либерализмом. В школе я встречал единомышленников, там я впервые послушал Окуджаву, у всех были магнитофоны, кассеты, и все думали свободно.

В доме была знаменитая либеральная библиотека, которой я никогда не пользовался, и по соседству с ней редакция консервативного журнала «Октябрь», который, по-моему, возглавлял Лев Шейнин, детективщик такой. Редакция до сих пор здесь работает, что удивительно, — и вывеска висит. Неужели он еще выходит?!

По поводу третьего дома мы постоянно шутили, что на примере этих трех зданий можно наблюдать, как деградировала наша архитектура. Первый дом строили при Сталине, еще до войны, и он помпезный и элитарный. Наш проектировали при Сталине, но строили уже при Хрущеве, и он попроще. А этот сдавали уже при Брежневе, и он явно хуже остальных.

Отец мой долгое время работал в этом здании, где у него был хороший кабинет, и я к нему часто приходил. Весь комбинат был построен с 1931 по 1937 год архитектором Голосовым, известным советским конструктивистом. А до этого редакция располагалась в здании на Пушкинской, в котором сейчас салон Nokia, — после них там еще сидела газета «Труд».

В 1961 году я закончил седьмой класс и поехал отдыхать в Коктебель. К тому времени я слышал, что есть какой-то андеграунд, художники, абстракционисты, — но доступа у меня к нему не было. Хотя очень хотел в этот мир попасть. И там я познакомился с Леней Талочкиным, будущим коллекционером современного искусства и автором термина «другое искусство», который работал тоже на улице Правды. Вернувшись в Москву, он знакомит меня со всеми андеграундными художниками — Зверевым, Харитоновым и другими, с писателем Мамлеевым. И после этого я решил бросить школу, потому что учиться было мне неинтересно, я пропадал в мастерских. Но мне нужны были деньги, и отец пристроил меня в комбинат подсобным рабочим, в наборный цех газеты «Правда» — в самую сердцевину, туда, где верстали свинцом набор. Я там чуть ли не каждый день видел членов Политбюро, которые проверяли очередной номер газеты. И я там занимался разными работами, помогал рабочим. Я попал в абсолютно молодежный (лет по 20–25) коллектив рабочей аристократии — этого термина сейчас нет. Кроме «Правды» они набирали библиотечку «Огонька» и стихи Евтушенко, ходили на поэтические вечера, в молодежные кафе и обсуждали современную литературу. В цехе была абсолютно либеральная атмосфера.

У входа останавливалась первая московская маршрутка, номер 5, которая ходила до памятника Пушкину. На комбинате работало 15000 человек, «Савеловской» тогда не было, выезда на Масловку тоже, и всех их надо было отсюда вывозить, поэтому маршрутки ходили каждую минуту. Об этом писали! Сначала еще ходили черные маршрутки ЗиМ, потом уже рафики появились. Рубль стоила, если не меньше.

Как подросток я работал 4–5 часов и потом был свободен. И я всегда соглашался работать по ночам, потому что никто не хотел, а мне было удобно — потом весь день можно было заниматься своими делами с художниками. А ночью как раз рассыпали наборы — в этих наборах были поэтические сборники Евтушенко, Вознесенского, Давида Самойлова, Слуцкого. Периодически их выпускали, но каждую вторую книгу рассыпали перед печатью — находили в строчке «не то» и приказывали набор бросать обратно в котел в переплавку, то есть рассыпать. Но я умный человек был и делал два оттиска, один рассыпал, а другой прятал в карман. И потом шел в какой-нибудь салон, в которые я был вхож, и читал там то, что меня заставляли уничтожать.

В клубе были кино, концерты и директор-армянин Арутинов. Здесь каждый день шло и детское кино, и взрослое, и мультфильмы. Причем зайти могли не только сотрудники комбината, но и любые желающие, любой прохожий.

Чтобы поступить в институт, надо было что-то заканчивать, и я поступил в экстернат, в школу рабочей молодежи при «Правде», которая находилась сразу за клубом — она до сих пор там стоит. Это было нечто — я три года прошел за шесть месяцев и сдал все экзамены. Причем учился так: приходил после работы и, сидя уже на первом уроке, видел, как в окна мне показывают бутылки мои товарищи с комбината. И второй урок уже просиживал во дворе. А потом пьяный сидел на третьем.

За ним, еще дальше по 5-й улице Ямского Поля до сих пор функционирует цирковое училище, в котором училось много знакомых и много хороших людей. Прямо за ним — 210-я школа, а еще дальше — Масловка, сталинский бассейн «Динамо», который строили пленные немцы (и который недавно снесли), и общественный туалет на Ленинградском проспекте, в который ходили жители местных бараков. Об этом месте я писал в своем ЖЖ.

Каждый день мы выпивали — в обед или после работы. Или и в обед, и после работы. В правом крыле клуба была столовая, где мы иногда выпивали, и гигантский гастроном с шикарным винным отделом, которых было мало, — прямо напротив входа в комбинат. По тем временам это было как современный гипермаркет. И все время около него задавался вопрос: «На троих будешь? На троих будешь?» И выпивали либо за углом во дворе, либо как раз в столовой, огромной совершенно, размером в гектар. Пить умели и не пьянели, я как-то здесь сразу начал профессионально пить, уже в 14 лет.

Это массивное здание когда-то было частью местной инфраструктуры и функционировало как поликлиника «Правды», в которой я однажды даже лежал по одному печальному поводу. Поликлиники здесь давно уже нет, а пять лет назад, после того как комбинат сгорел, в здании поликлиники работала «Комсомольская правда», но уже через год съехала. Что сейчас в ней, я не знаю, но правдинские здания раздербанили управделами президента, ФГУП «Пресса».

Когда мы сюда переехали, вокруг дома были только бараки рабочих «Правды», абсолютная деревня. И деревянный забор авиационного завода «Коммунар», типичного «почтового ящика». Он до сих пор там должен функционировать, просто его закрыли какими-то, по всей видимости, оборонными офисами, какой-то корпорацией. Вся его территория была прекрасно видна с балкона нашего дома. Более того, там был один корпус под стеклянной крышей — хоть сейчас фотографируй и продавай американцам.

На территории завода был огромный километровый тир для испытаний. Мне об этом рассказывали мои ровесники, ушедшие туда работать из школы.

Наш дом, кстати, однажды был на обложке «Огонька» — после того как американцы опубликовали фотографию окружавших комбинат бараков как условий, в которых живут советские люди. И они послали фотокора сфотографировать те же бараки, но с нашим домом, на обложку «Огонька», и это стало ответом.