Москва изнутри Братья Тотибадзе о Верхней Масловке

Константин: «Здесь, в первом конструктивистском доме художников, мы жили с 1978-го до середины 1980-х. В доме была мастерская нашего деда, Аполлона Кутателадзе, народного художника СССР, именем которого сейчас названа Тбилисская академия художеств. В мастерской он жил с нашей бабушкой, Марией Ивановной Евдокимовой, и мы приезжали к нему из Тбилиси каждый год на каникулы, а потом, лет в 10, переехали сюда.

Мастерская выглядела так: одна большая тридцатиметровая комната, в которой была построена антресоль — мы с братом и сестрой жили на ней, наверху; мастерской как таковой тогда уже не существовало, она была переустроена в обычную жилую квартиру, которую потом у нас отобрала жена председателя жилищного правления. Я думаю, со временем это случилось с большинством квартир дома, художников здесь осталось мало — в основном офисы остались, наверное, и жилье».

Георгий: «Там были высоченные потолки и возле каждой двери стояли огромные холсты — сейчас мы уже ни одного не увидим».

Константин: «И длинные коридоры, по которым мы носились с нашим фокстерьером Пеппи. Пеппи почему-то гадила исключительно около соседской квартиры знаменитого художника Александра Тышлера, который постоянно говорил нашей маме: «Уберите собаку! Вонь невозможная!» В конце нашего коридора, у широкого окна, находилась курилка и из-за него называлась «фонарем». Напротив нашей тридцать первой студии была общая кухня. Рядом — комната с фарфоровой табличкой «Ванная комната для натурщиц».

Георгий: «Однажды бабушка сделала целую кастрюлю голубцов. Мы накрывали стол в комнате и вдруг услышали с кухни грохот: ту-ду-ду-ду-ду. Бабушка жила там всю жизнь и знала, что это за шум, поэтому заорала: «Голубцы!!!» Мы выбежали — их нет, пошли по квартирам, на запах искать, но не нашли. Кто-то из знаменитых художников спи...дил нашу кастрюлю.

Сейчас красивый и просторный коридор перегородили дверью, а раньше он был открыт, и крайняя мастерская принадлежала нашему учителю по живописи Дмитрию Ивановичу Хамину, все здесь жили общно. На Новый год у нашего учителя собирались художники, варили ведро еды, к ним приезжали какие-то зайцевские модели и ходили голыми по нашему коридору... В общем, у нас было бурное детство, с удовольствием все это вспоминаю.

Хотя изначально это был дом для того, чтобы художники здесь работали, большинство приспособило мастерские для проживания. И кроме общей атмосферы, здесь практически ничего не изменилось».

Константин: «А за домом находился скульпторский двор, где всегда лежали куски мрамора. Я однажды стырил у скульпторов целый набор железных штук, которыми они работают, и сделал из них ксилофон. Скульпторы потом за мной гонялись, и я не могу понять, кто же им на меня стукнул.  

Рядом с двором скульпторов был яблоневый сад, плодоносящий, весь дом варенье из яблок варил, а мы днями на деревьях висели. Потом их срубили и посадили березы».

Георгий: «Я охренел в этом саду, когда готовился к поступлению: учитель посадил меня рисовать толстую яблоню. Каждый листочек надо было прорисовывать... Запомнил это на всю жизнь. Кстати, бабушка рассказывала мне, что в 1941 году, когда не было еды, она вышла в сад погулять с собакой и увидела вздувшийся асфальт. Дернула — и увидела под асфальтом огромный шампиньон, который сгодился на целый ужин для семьи».

Константин: «Это военный дом, генеральский, тоже с непростыми жителями. Интересно, живут ли они здесь до сих пор — или с этим домом произошло то же самое, что и с нашим».

Георгий: «На первом этаже в нем была отличная библиотека, в которую можно было ходить и листать художественные альбомы. Вообще, интересно, как он сюда вписался, потому что здесь был МОСХовский (Московской организации союза художников. — Прим. ред.) городок, со своим детским садом, своей поликлиникой и т.д., все они находились рядом с этим домом. Тогда казалось, что это такие большие расстояния от дома до дома, а сейчас можно рукой подать».

Константин: «Тут был районный винный магазин. Рядом с ним — гастроном. А над ними — что-то типа «Тканей». Мы были слишком маленькими, чтобы ходить в винный, но знали местного знаменитого алкоголика по прозвищу Аквариум, с огромным квадратным животом. Винный был паршивым, жуткой дырой, в которой 97 процентов продаваемого было страшной бормотухой».

Георгий: «Здесь была классическая столовая, в которую мы регулярно ходили, и нам даже казалось, что в ней очень вкусно. Обед стоил примерно рубль, но денег у нас не было, и поэтому нас кормил наш учитель дядя Дима Хамин. До сих пор помню этот въедающийся запах. Чем конкретно пахло, не помню, но это было очень маняще. Это была не столовка для художников, она работала для всех жителей района, но чаще всего там можно было встретить людей в рабочей одежде. Ну чем там кормили? Котлетами с подливой».

Георгий: «Еще один дом художников — видите, как много подъездов? Это отдельные входы в мастерские на первых этажах. Этот дом не был таким дружным, как наш, он не жил как одна семья. По-моему, здесь жили в основном академики, народные художники-реалисты, и вели они себя более снобско. Но здесь не только мастерские, здесь и жилых квартир много. Поэтому со стороны Масловки окна огромные, охрененные, а со стороны двора — обычные, маленькие».

Константин: «В этот магазинчик без вывески с товарами для художников, которым всю нашу жизнь заведует продавец Валентина Ивановна, раньше пускали только по корочке члена Союза художников. Валентине Ивановне уже лет сто семьдесят, наверное, и злобная она раньше была — ужас, шугала нас все время! Законсервировалась здесь окончательно. Мы ходили с учителем сюда. А сейчас кто угодно может зайти, и мы приезжаем за подрамниками и материалами. Отличный магазин, «Передвижник» тот же в сравнении с этим — лажа полная».

Георгий: «Сама лавка не поменялась совершенно, века застыли здесь. Может быть, из-за того, что она полулегальная: ни вывески, ни чего-либо другого, сообщающего о ее присутствии здесь, нет».

Константин: «Когда ее построили — к Олимпиаде — и положили на ней искусственное покрытие, все дети перелезали через забор с мячом летом и с коньками и клюшкой зимой, чтобы поиграть. Свои мы клеили из сломанных клюшек, которые выбрасывали после тренировок профессиональные хоккеисты. В какой-то момент вход сделали платным, но денег ни у кого не было, все по-прежнему лазили через забор. Однажды, когда мне было лет восемь, я в очередной раз перелез, начал переодеваться, и тут ко мне подошел взрослый мужик, схватил коньки и ударил меня ими по лицу — и рассек подбородок. После этого моя мама подняла в администрации такой хай! Этот мужик оказался неким Саркисовым, директором катка. И когда моя боевая мама пришла, он от нее убегал по всей территории «Динамо».

Периодически мы очень смешно играли в футбол всем нашим домом. Собирались художники совершенно разных возрастов и шли на арену. На воротах, например, у нас стояла художница Ксения Нечитаева, широкая дама была. И играли мы порой против дубля «Динамо», смешно было. А на сам стадион, на футбол, мы ходили нечасто, пару раз всего. Я никогда не любил всю эту толпу, мне тревожно в ней. Но из-за футбола район жил особым образом — оцепление раз в две недели, гул людей и так далее. В то время тут еще были деревянные дома около стадиона «Динамо», частные, в которых жили люди».

Георгий: «У меня была работа с Малой ареной. Я ее написал зеленой такой, с табло с электронными буквами «Сборная Армении — сборная Азербайджана» и надпись: «Судья матча — Георгий Тотибадзе». За работу мне поставили тройку».

Константин: «Еще вокруг стадиона стоял запах шашлыка, потому что через каждые 50 метров жарили шашлыки во время матчей».

Георгий: «И стоял грохот — в парке на кованых листах железа играли в городки поддатые старики, с лицами бордового цвета и в трениках с оттянутыми коленками».

Георгий: «Наш учитель однажды то ли где-то стырил, то ли нашел на помойке огромную, гигантскую трофейную работу школы Веронезе или Тинторетто — что-то такое. Метров 20. Он очень хотел ее продать, она как-то не продавалась. И в итоге нашел женщину, жившую в этом доме, которая приторговывала искусством. В жаркий субботний день он попросил меня помочь ему перевезти картину на крыше «уазика». Мы ее положили на машину, прилепив подрамник скотчем. И поехали. Он меня еще попросил придерживать картину рукой; едем мы по туннелю под Ленинградкой, я ее держу, и вдруг слышу страшный звук. Оглядываюсь — и вижу, что ветром работу сорвало с подрамника, она лежит, сложенная пополам, в туннеле, и по ней ездят машины. Я за ней сбегал — она, конечно, треснула («Так только лучше будет, — сказал учитель. — Видишь, какая у них технология была, ни хера не осыпается, умели грунтовать»), но выглядела прилично, и дядя Дима потом продал ее за адовые для 1980-х деньги каким-то чеченцам».

Константин: «А недалеко от дома — Стадион юных пионеров, куда тоже все ходили играть в футбол».

Константин: «В этих домах тоже были мастерские МОСХ, сидело его правление, тоже находился магазин, в который мы ходили. Из-за этого два района — Масловка и Беговая — на самом деле всегда существовали вместе. Здесь были выставочные залы МОСХовские, которые они продали потом вместе с мастерскими. Они и запасники свои продали — у них было уникальное собрание, от Кончаловского до Лучишкина. И все это скупил у них «Арбат Престиж». Тут же всю жизнь был кинотеатр «Темп» — мы ходили все время в него, иногда еще в «Прагу» рядом с домом. В «Темпе», я помню, мы смотрели все фильмы с Бельмондо. И индийские фильмы — весь зал плакал, а мы ржали, и нас за это регулярно выгоняли».

Георгий: «Красивые раньше в этих кинотеатрах афиши были, рисованные художниками. Для молодых художников это была самая крутая работа, чтобы за тунеядство не посадили».