Москва изнутри Александр Чепарухин о МГУ

Вступительные экзамены я сдавал в этом корпусе. Я поступал в МГУ не столько для того, чтобы получать образование по выбранной специальности, сколько для того, чтобы избавиться от материнской опеки и глотнуть вольного воздуха. Москва казалась мне огромным городом, в котором легко затеряться, а МГУ виделся обителью свободы. Все детство и раннюю юность я провел в Грузии, многого там понабрался, но все равно чувствовал там себя чужаком — в Грузии все-таки лучше быть грузином.

В 1975 году я легко поступил на отделение экономической кибернетики экономического факультета, надеясь потом перевестись на самую блатную кафедру экономики зарубежных стран и ездить на стажировки за границу. Мечта о путешествиях в дальние страны захватывала меня с детства.

Я поступил и стал ходить в это здание, с самого начала жадно ловя знаки долгожданной вольницы. И вдруг вместо свободы столкнулся с шокирующей несвободой. Надо сказать, что в Грузии вообще практически не существовало советской власти. Про нее я узнавал только с экранов телевизора. Мне казалось, что Брежнев — это такой анекдотический персонаж телевизионного кукольного театра, про него учителя нашей тбилисской физматшколы расслабленно рассказывали нам анекдоты на уроках. Комсомольской организации в школе фактически не было, и характеристики для поступления в московские вузы мы писали себе сами. Тбилисские подростки упивались знанием «воровских законов». Встречая иной раз на проспекте Руставели туристические группы правильных советских ребят из провинциальной России, тбилисцы — в самопальных «цеховых» ливайсах и в туфлях на платформе — презрительно ухмылялись, покуривали план и прыскали от смеха: «Какие позорные чуваки».

В первые же дни учебы в МГУ я с ужасом стал ощущать, что именно здесь и существует и эта самая строгая власть, и полчища позорных чуваков — со всеми их комитетами комсомола, стукачами, учебно-воспитательными комиссиями, военной кафедрой, партийными карьеристами с рабфака и т.д. Особенно это чувствовалось на нашем экономфаке, историческом и философском факультетах, которые считались особенно идеологическими. Был такой случай, когда во время лекции известного профессора-экономиста Цаголова какой-то комсомольский активист встал, остановил профессора и сказал: «В то время, когда сотни молодых людей, мечтающих послушать ваши лекции, не смогли попасть в университет, так как не прошли по конкурсу, вот эти товарищи сейчас сидят и играют в карты. Им не место в славном МГУ!» Товарищей с лекции выдворили и чуть не исключили. Это было просто какое-то советское кино 50-х годов, совсем новый мир для меня.

Но какие-то элементы вожделенной свободы все же были: например, девушки носили более короткие юбки, чем в Тбилиси, и это было приятно. Пожалуй, первый ГУМ был самым центровым по герлам местом в Москве — ведь всем было известно, что самые красивые чувишки учатся на филфаке МГУ. Как я и ожидал, более фривольными и свободными были девушки из заграницы, а именно из Польши и Чехословакии. Я никогда не был за капитализм, и заграница ассоциировалась у меня вовсе не с виллами и лимузинами, а с босоногими и длинноволосыми хиппи, с Вудстоком, свободной любовью, Led Zeppelin и Pink Floyd. Я отрастил длинные волосы ниже плеч и страшно их оберегал. Насильственная стрижка была бы для меня хуже казни. На занятиях по военной подготовке я стягивал волосы резинкой и тщательно засовывал их под воротник рубашки. На втором или третьем занятии военрук — отставной полковник, похожий на разъяренного кабана, — разоблачил мои трюки и с громоподобными воплями отправил меня стричься. Но вместо парикмахерской я побежал в поликлинику, жалуясь на боли в искривленном позвоночнике, и через несколько дней каким-то чудом добился освобождения от военки — раз и навсегда.

Вместо лекций мы часами сидели на сачке в вестибюле первого этажа. Завсегдатаями сачка была пестрая и разнообразная публика, но подозреваю, что главным полюсом притяжения были те самые красивейшие девушки Москвы с филфака и истфака. Вокруг них крутились модные ребята  в фирменных джинсах и с новыми «родными» альбомами западных рок-групп в руках. Шла активная торговля и обмен. Штатские, английские или бундесовые джинсы и диски стоили по 100–150 рублей (месячная зарплата инженера), греческие или юговские лицензии — по 60–70, пшеки и болгары — совсем дешево, но это уже «фирмой» не считалось вообще. Тон на сачке задавали две основные категории ребят — золотая молодежь (дети работников ЦК КПСС, Совмина, Госплана, МИДа, Внешторга, верхушки профессуры и т.д.) и юные плейбои с Кавказа. Среди последних выделялась группа армянских киноманов, ставших впоследствии успешными продюсерами, и ватерпольная звезда из Батуми Шалико Бреус — ныне видный бизнесмен и меценат. Я, не обладавший ни фирменными джинсами, ни альбомами рок-звезд, долго такое положение терпеть не мог. Накопив денег, я купил у сына югославского дипломата по «дружеской» цене — 80 р. за каждую вещь — заветные английские джинсы Lee Cooper и два супердиска: «Led Zeppelin III» и King Crimson «Red». Обладание этим богатством и активнейшие многоступенчатые обмены дали мне возможность  в течение нескольких лет прослушать всю рок-классику семидесятых.

Во второй гум я вернулся после академического отпуска — на 3-й курс, в 1980 году, году Олимпиады. Этот корпус был в то время только что достроен. Здесь же я учился в аспирантуре и писал диссертацию на кафедре экономики природопользования в 1984–1988 годах. По атмосфере он сильно отличался от первого корпуса. Здесь все было обыденнее и как-то по-деловому. Только учеба, никакого зависания. Удивительно — здесь не было сачка! Красивых девушек было гораздо меньше. Здесь находились только экономический факультет и факультет ВМК. Понятно, что с комбинацией «филфак плюс истфак» они не могли сравниться. Но именно в этом корпусе я сразу же, в 1980-м, встретил свою будущую жену — Таню Романову из своей новой группы. Влюбился с первого взгляда, и вот уже 31 год мы не разлучаемся.

На первом курсе памятными моментами свободы и отрыва были рок-концерты: «Машина времени», «Удачное приобретение», «Високосное лето», «Цветы» Стаса Намина — выступали они в первом гуме, на втором этаже вестибюля, и здесь, в восьмой столовой. Концерты были бесплатными, под каким предлогом они организовывались, я уже не помню, просто все говорили про очередной сейшен, и он случался. Главным культовым персонажем в 1974–1976 годах был, безусловно, Макаревич. Я помню такой случай. На лекциях мы часто играли в отгадывание слов. Рекорд быстрейшего отгадывания был такой: «Человек?» — «Да». — «Макаревич?» — «Да». В какой-то момент вроде бы сменилось университетское начальство, подули холодные ветра — и концерты прекратились. Мы стали ездить за этими группами по подмосковным городам. Но я успел их увидеть здесь, в МГУ, и потрясти под них длинными волосами. Столовая, надо сказать, совсем не изменилась с тех пор.

Я очень любил играть здесь в теннис. Я завидовал ребятам, которые имели возможность заниматься теннисом с детства. Я быстро подружился с одной девочкой-теннисисткой, активно взялся за ракетку и даже стал на равных играть с местными полупрофессионалами. Но потом порвал колено на футбольном поле, которое находится здесь, рядом, и играть так, как раньше, уже не мог.

Направляясь к главному зданию, я всегда гордо расправлял свою роскошную гриву. В ГЗ таких хиппарей было гораздо больше, чем в нашем первом ГУМе, идеологическом корпусе. В основном это были физики — в ГЗ было их общежитие. Физики тогда вообще были самые заметные ребята — играли рок, устраивали лучшие дискотеки в МГУ, в то время как на мехмате было больше блеклых и заморенных очкастых вундеркиндов. Вообще, я сейчас смотрю вокруг, и у меня есть легкое ощущение дежа вю — внешне студенты с тех времен не сильно изменились. Все основные типажи присутствуют. Разве что вот таких девушек на громадных шпильках тогда не было — я удивляюсь, что такие ходят в МГУ, прямо клуб «Рай» какой-то. Смешно, не ожидал…

В ГЗ есть две легендарные профессорские столовые. И я любил сходить туда шикануть. Обед в студенческой столовой стоил 30–60 копеек. На рубль было невозможно поесть — столько еды не влезло бы. А в профессорской я иногда обедал на полтора рубля — но что это были за полтора рубля! В то время пиво, даже обыкновенное «Жигулевское», часто было дефицитом, нужно было его караулить. А там, в столовой, часто продавалось настоящее чешское пиво «Будвар» и «Световар» — и светлое, и совсем экзотическое темное. Я уже потом, когда объехал полмира, понял, что это было реально крутейшее пиво.

Под самой крышей ГЗ, в верхней башне, находится старый Музей землеведения, в котором я тоже какое-то время проработал. Советскому человеку было очень сложно выехать из страны, а я этого страшно хотел. Меня несколько раз не выпускали, даже несмотря на, например, приглашение премьер-министра Норвегии госпожи Гру Харлем Брунтланн — председателя Мировой комиссии по окружающей среде и развитию. В Университете была самая сложная и многоступенчатая система «выпуска». Я считал — на пути к заветной поездке нужно было собрать 24 (!) подписи, пройти многочисленные выездные комиссии, комитеты комсомола и парткомы всех уровней и потом ждать мистического «решения» специального подотдела ЦК КПСС. Меня, не члена партии и не слишком благонадежного, не пропускали даже на уровне нашего «идеологического» экономфака. Чтобы посмотреть мир, я развил невероятную активность и стал председателем Молодежного совета МГУ по охране природы. После аспирантуры на экономфаке я пошел работать в Музей землеведения младшим научным сотрудником и как в воду глядел, потому что там с подачи пожилого добродушного директора мне все легко подписывали и не завидовали — я стал разъезжать с различными экологическими миссиями по всему миру.

На волне экологической деятельности я осуществил свой первый музыкальный проект. Сначала на ВДНХ, в павильоне «Космос» на Фестивале молодежи и студентов в 1985 году, когда свел вместе ансамбль «Арсенал» и ансамбль народной музыки Дмитрия Покровского. А в 1986-м я свел того же самого Покровского с американским саксофонистом и композитором Полом Винтером и его группой Paul Winter Consort. Они выступали как раз в этом Дворце культуры МГУ. Я делал это так уверенно и с таким энтузиазмом, что никто даже и не поинтересовался, по линии какой организации все происходит. В ДК в день концерта был такой эпизод: когда на концерт начал прибывать народ, включая приглашенных мной поэта Евтушенко, актрису Андрейченко, посла США, команду CNN (которые тогда только запустились), по Дворцу культуры начал бегать в панике его директор. Он вдруг понял, что это никем не залитовано и программа не утверждена никакой идеологической институцией. В итоге он завел меня в комнату, в которой сидели два очевидных товарища из органов, и драматически простонал: «Вот, товарищи интересуются, что да как, кто вам это разрешил, у нас вуз повышенной идеологической нагрузки!!!» Я им что-то ответил про перестройку и новое мышление, а товарищи директору: «Успокойтесь, все в порядке». Стало понятно, что товарищей вызвал сам директор, «как бы чего не вышло». Здесь же я устраивал один из первых концертов группы «Центр». Странно, что это место сейчас практически не используется как концертная площадка — такой ведь уютный зал с хорошей акустикой.

В 1980-х я активно занялся дискотеками. После работы корреспондентом на знаменитом фестивале «Весенние ритмы Тбилиси-80», где первое место заняла «Машина времени», а хулиганское выступление «Аквариума» окончилось грандиозным скандалом, у меня осталось огромное количество прекрасных записей и слайдов. Причем уникальных — их не было больше ни у кого в стране. И на их основе я сделал дискотеку для конкурса дискотек МГУ, который проходил на одном из верхних этажей главного здания, в общежитии физфака, на «Набле» — самой лучшей дискотеке МГУ того времени. Конкурс делился на две части: сначала «тематическая дискотека» (типа лекции или спектакля), затем — танцевальная программа. Собрав все эти записи и слайды, я сделал отличную программу про тбилисский фестиваль, с громадным отрывом занял первое место, победив саму «Наблу» и десятка два других дискотек. Быть лучшим диджеем МГУ — это было круто. После этого мы даже выступали несколько раз за деньги своеобразной агитбригадой: диджей плюс группа. Участниками группы были безвестные тогда самодеятельные музыканты Сергей Мазаев, Игорь Матвиенко и Сергей Попов (впоследствии — гитарист металл-группы «Мастер»). С Сережей Мазаевым мы тогда вместе писали диплом на кафедре экономики природопользования и много общались. Помню, гуляем вокруг ГЗ, и он мне возбужденно поет «Feelings» — «Послушай, послушай, получается у меня, ведь хороший голос, да?» Мечту он свою выполнил и стал известным певцом.

В правом крыле главного здания, в корпусе Е, находилось (может быть, и находится) интересное место — профилакторий МГУ. Это было место, куда два раза в год, имея какие-либо, даже незначительные, проблемы со здоровьем (в моем случае это был искривленный позвоночник), по направлению поликлиники можно было лечь на профилактику и лечение. Бесплатно жить и лечиться — массаж, бассейн, процедуры. Профилакторий был отличным местом для интимных свиданий, все комнаты там были одиночные и уютные. Пропускная система в то время была практически нулевой, и я не помню никаких проблем с проникновением куда-либо. Не то что сейчас. И мы с моей будущей женой по несколько месяцев попеременно проводили в профилактории, компенсируя отсутствие отдельной жилплощади.

Вообще, с точки зрения обеспечения разными прелестями (бассейн, корты, спортплощадки, аллеи, ботанический сад, Ленгоры, летние лагеря на Черном море и т.д.) МГУ действительно был местом уникальным.

Моим научным руководителем в аспирантуре был Михаил Львович Козельцев, всего на три года старше меня. Они жили с мамой много лет в этом самом корпусе. Мамой его была легендарная Елена Борисовна Козельцева — куратор университета по линии КГБ, полковник. Она была, пожалуй, главной женщиной за всю историю КГБ. Перед ней все испытывали благоговейный страх. Но при этом она дружила с самыми либеральными профессорами МГУ и активно принимала участие в судьбах самых разных людей. Например, Марианна Максимовская говорит, что именно встреча с Еленой Борисовной определила выбор Марианной журналистской профессии и всю ее жизнь.

Вспоминаю один довольно комичный эпизод. День рождения Елены Борисовны. Я был в гостях у Евгения Головина, на очередной сходке его странной компании. У Евгения Всеволодовича собиралась причудливая тусовка людей разного возраста, образования и интересов — в нее, например, входил Саша Пухлый (сегодня правый философ Александр Дугин), Вася Шумов из группы «Центр» и разные сильно пьющие товарищи — от бывшего спортсмена без определенных занятий до аспирантов МГУ. Головин был для них настоящим гуру. Они много говорили о мистике, эзотерике, алхимии. Евгений Всеволодович пил водку литрами, совершенно не пьянел, читал стихи. Для меня все это было чрезвычайно любопытно, иногда завораживающе, но иногда боязно, особенно когда компания начинала горланить какие-то жуткие лозунги — я шугался. Но в этот момент приходила жена Головина по прозвищу Белый Тигр. У нее была особая плетка, которой она профессионально стегала посетителей налево и направо. Все в ужасе разбегались. Однажды зимой, когда случилась подобная история, Головин вышел на улицу в одной майке. В тридцатиградусный мороз. Купили водку. Пил в основном Головин. Мы гуляли как минимум час — Евгений Всеволодович не замерзал и не пьянел.

Что-то подобное произошло и в день рождения Елены Борисовны. После разгона очередной сходки мы поехали к Мише Козельцеву. Он подсказал нам, что сегодня у мамы день рождения. Головин предложил купить цветы. При входе в корпус И замечаем «Чайку» и черные «Волги», странных людей, курящих на лестнице. Мы звоним в квартиру, и первое, что я вижу, — это до боли знакомый человек с угрюмым лицом. Лицо из советского иконостаса — плаката с портретами членов Политбюро ЦК КПСС. Это был Чебриков — председатель КГБ СССР. Он приехал поздравить Елену Борисовну в компании с другими высокопоставленными чинами органов. Представляете себе компанию поздравляющих: руководство КГБ  и два пахнущих водкой типа в майках-алкоголичках: молодой хиппарь и потрепанный трибун эзотерического подполья с цветами в руках? Ну а теперь представьте реакцию именинницы и ее сына…

Евгений Всеволодович Головин и Елена Борисовна Козельцева умерли в 2010 году — он на 73-м году жизни, она — на 97-м.