Лучшие фильмы на свете 8 хорроров из книги «650 фильмов, изменивших мир»

Дракула 

Тод Браунинг, 1931

Поддавшись гостеприимству графа Дракулы (Лугоши), путешествующий в Карпатах молодой Ренфилд (Фрай) становится прислужником вампира и помогает ему перебраться в Лондон.

Заменив скончавшегося Лона Чейни в роли Дракулы, актер Бела Лугоши определил свою судьбу — до самой смерти и даже дальше (Лугоши похоронили в полной дракуловской выкладке). Его Дракула не скалил клыков, и при всем желании нельзя было представить, что до обретения бессмертия он был отважным трансильванским вождем Владом Цепешем. Куда больше он был похож на домовитого дворецкого, который «никогда не пьет… вина» скорее по чопорному убеждению, чем из-за особенностей вампирского организма. Строгое, камерное и не столько страшное, сколько тревожное кино сознательно было оставлено без музыки — только на вступительных, помеченных летучей мышью титрах звучала увертюра к «Лебединому озеру». Все остальное таится в нескольких отточенных графских фразах, которые не знающий английского Бела заучивал на слух. Смертельный удар ему был нанесен вовсе не осиновым колом профессора Ван Хельсинга, а саундтреком Филипа Гласса, которым фильм невесть зачем снабдили несколько лет назад.

Станислав Ф.Ростоцкий

Зловещие мертвецы

Сэм Рейми, 1981

Компания молодых путешественников находит в подвале старого дома древнюю ­«Книгу мертвых» и магнитопленку с инструкциями. Очень скоро дом и окрестности ­заполняют полчища демонов, а несчастные туристы по очереди превращаются в зомби.

Полнометражный дебют 23-летнего Сэма Рейми, снятый за копейки в действительно заброшенной хижине, сделал его классиком жанра киноужасов — но при этом подписал самому жанру смертный приговор. С того момента как из подвала заверещали дурными голосами самопальные умертвия, закончилось время серьезного экранного страха. Соединив кровавые спецэффекты с чернушными шуточками, Рейми вывел жанр на кривую дорожку сознательного трэша — продукции самого низкого качества, которая осознает свою ущербность и старается взять не саспенсом, но внешним драйвом, мясницким хохотком и отрубленными конечностями на самом крупном плане. Следующие «Мертвецы» были еще кровавее и еще смешнее, так что смотреть на зомби без усмешки стало как-то не с руки. Но первая серия остается эталоном. И финальный пролет камеры из подвала прямо в физиономию последнего из выживших леденит кровь. Даже если накрепко усвоить, что все происходящее не более чем студенческий капустник.

Станислав Ф.Ростоцкий

Кошмар на улице вязов-3: Воины сна

Чак Расселл, 1987

Нэнси (Лангенкамп), уцелевшая в схватке с Фредди Крюгером (Инглунд) в первой ­серии, выросла, стала психиатром и узнала, что являвшийся ей во снах детоубийца в когтистой перчатке весьма вольготно чувствует себя в подсознании ее юных ­пациентов.

Фильм открывается эпиграфом из Эдгара Аллана По («Сны. Эти маленькие кусочки смерти. Как я их ненавижу») — и тень его потревожена не зря. Именно третья часть этого мистического сериала стала одним из самых совершенных и пугающих фильмов ужасов 80-х. Сюрное кино Расселла, в котором сон и явь смешаны, но не взболтаны, оказало влияние не только на крюгеровскую эволюцию. Здесь впервые затронута проблематика, на которой взошла позднее киберпанковская звезда Вачовски. Осознав хрупкость окружающей действительности, малолетние воины сна «закрывают глаза, чтобы проснуться», — и обнаруживают в себе неведомые ранее сверхъестественные способности (в том числе и в плане владения кунг-фу). Непознаваемая и бесконечная Матрица сжалась до считаных квадратных метров бойлерной, где Крюгер точил свои когти. А вместо таинственных красных и синих пилюль сгодилось самое обыкновенное снотворное. Дешево и сердито.

Станислав Ф.Ростоцкий

Невеста Франкенштейна

Джеймс Уэйл, 1935

Лобастый Монстр (Карлофф), богомерзкое творение барона Генри Франкенштейна (Клайв), не погиб в воспламенившейся мельнице, но отсиделся в грунтовых водах, угробил еще ряд своих гонителей, а сверх того научился пить, курить, грубить, внимать скрипичным звукам, дружить и плакать. По совету доктора Преториуса (Тесиджер), алкоголика и подпольного изготовителя эльфов, Монстр требует, чтобы барон соорудил ему еще и подружку.

Вторая серия «Франкенштейна» получилась во всех отношениях сильнее первой. Лучший фильм Уэйла стал одновременно последним его творением в жанре хоррор: режиссер не без оснований счел, что красоты, мощи, а также и комического задора «Невесты» ему уже не превзойти. В самом названии ­таится едкая уэйловская шутка — ибо невеста здесь имеется как у Монстра, так и у самого Франкенштейна. Мастерские массовки, преотличные актерские работы, афористичный сценарий и совершенно блокбастерная сцена гальванизации суженой — что ж, в приличных
($397 000) бюджетах тоже, однако, была своя прелесть. Отдельного «ура» заслуживает кукольная красотка Эльза Ланчестер, в прологе играющая Мэри Шелли, а в финале — собственно невесту, эту покрытую шрамами мертворожденную Нефертити.

Максим Семеляк

Носферату: Симфония ужаса

Фридрих Вильгельм Мурнау, 1922

Первая (вольная) экранная версия романа Брэма Стокера «Дракула». Граф Орлок (Шрек), известный по имени Носферату, едет из своего карпатского замка в Бре­мен, где свирепствует эпидемия чумы. Он влюблен в жену коммивояжера (Шредер) и жаждет ее крови.

Магии этого немого шедевра не смог достичь впоследствии ни один из десятков (если не сотен) вампирских фильмов. Мурнау чувствовал природу как зверь и выжидал нужного освещения с тем же упорством, с каким вампиры подстерегали своих жертв. Сверхчувствительность режиссера связана с его неафишированной сексуальной ориентацией, вследствие чего невозможность любви обретает в фильме силу глубоко пережитой метафоры. Под стать и исполнитель главной роли, сыгравший Дракулу как ночную мышь и ставший объектом подозрений в реальном вампиризме, чему, в частности, был много лет спустя посвящен фильм «Тень вампира». Съемочной группе режиссер представил Шрека адептом системы Станиславского, прошедшим в Москве суровую актерскую школу переживания и перевоплощения. Мурнау явно подстраховался: для того чтобы воплотить на экране его параноидально-романтические предчувствия ужасов нацизма, одного перевоплощения было бы мало.

Андрей Плахов

Ночь живых мертвецов

Джордж А.Ромеро, 1968

Брат с сестрой в сумерках приезжают на кладбище, где неожиданно подвергаются нападению мосластого кадавра. Брат гибнет, а сестра спасается бегством и прячется на ферме, где ей в компании еще шестерых осажденных предстоит выдержать ночную атаку внезапно оживших мертвецов.

Ромеро первым освободил мертвое тело от всякого флера мистики, оттого его фильм кажется таким реальным и страшным, чему отдельной порукой — жуткий пепельный ч/б. Медленно пошатывающиеся из стороны в сторону и жрущие живых людей трупы разного пола и возраста — слегка аномальное, но все же вполне природное явление, без всяких скидок на преисподнюю: радиация, мутация, эпидемия, карантин. Пик фильма — невероятного накала рукопашная живых и их обидчиков. Очевидная аллегория «мертвые как третий мир» разработана у Ромеро весьма забавно: главным палачом разбушевавшейся мертвечины оказывается негр, которому производящие зачистку олухи-фермеры по ошибке, но с видимым удовольствием пускают между глаз свинец. Ромеро снял свой перевернувший законы жанра фильм всего за $114 000 — актеры непрофессиональные, нелепо-космический саундтрек сворован из старых научно-фантастических кинолент. Создатель норовил и впредь эксплуатировать столь удачно нащупанную тематику — практически на тот же сюжет он снял «Безумцев», «День мертвецов» и «Рассвет мертвецов». Но ничего, подобного «Ночи», у него так и не вышло.

Максим Семеляк

Отвратительный доктор Файбс

Роберт Фьюэст, 1971

В городе один за другим гибнут врачи: кто заморожен, кто съеден саранчой, кто задушен механической жабой. Это доктор Антон Файбс (Прайс) мстит группе хирургов: те не смогли спасти его попавшую в автокатастрофу жену. Он убивает коновалов в строгом соответствии с девятью древнейшими проклятиями, чтобы по завершении возмездия обрести вечную жизнь для себя и своей покойной супруги.

Двухсерийная сага о докторе Файбсе (второй том называется «Dr. Phibes Rises Again», 1972) — это наиболее пронзительная и романтичная трактовка темы безумного ученого, типичной для хоррора. Если Бела Лугоши всю жизнь решал ее в комическом ключе (во многом благодаря внешности), то Винсент Прайс, сыгравший в этом фильме свою сотую роль, превратил теолога, музыканта и изобретателя Файбса в трагически влюбленного титана. Файбс наделен чертами основателя церкви Сатаны Антона Шандора ЛаВея (с которым режиссер Роберт Фьюэст был неплохо знаком). На прототип указывает не только склонность к органной игре и собственно имя, но и настроение фильма: жертвы Файбса, равно как и его преследователи, представляют собой комическое стадо совершенно в духе наблюдений ЛаВея за человеческой породой. А безбожно изуродованный доктор Антон с его сверхчеловеческими возможностями, шекспировскими страстями и чертовски красивой помощницей — скрипачкой Вулнавией (Норт) возвышен над стадом людей любовью. Поэтому они будут умирать, а он — смотреть.

Максим Семеляк

От заката до рассвета

Роберт Родригес, 1996

Идиот и насильник Ричард Гекко (Тарантино) вытаскивает из тюрьмы своего старшего брата Сета (Клуни). Они грабят банк, убивают все живое и делают ноги в Мексику, захватив в заложники семейку покачнувшегося в вере священника (Кейтель). По пересечении мексиканской границы беглецы останавливаются в баре для дальнобойщиков, который при ближайшем рассмотрении оказывается заповедником гоблинов и чертогом вампиров.

Вампирская тема в кино знавала эзотерические красоты и блокбастерные пустоты, сюрреалистические откровения и порнографические безделки, пародийные шедевры и эксплуатационную дикость. Родригесу удалось невозможное: снять на эту тему абсолютно оригинальное кино, в котором пародия задавлена совершенно катарсическим пафосом, а мистика подмочена насильственным виски, крепкими зуботычинами и воспоминаниями о Питере Кушинге. Если «Криминальное чтиво» — фильм выдающийся, то «От заката до рассвета» — гениальный: фирменная скоростная фабула Родригеса, усугубленная отточенным идиотизмом тарантиновских диалогов, породила кино, совершенное во всех отношениях. Это редчайший пример того взрывного, колдовского, зубастого, перешагнувшего через себя постмодернизма, русскими аналогами которого служат сорокинские «Сердца четырех» или госпелы Псоя Короленко.

Максим Семеляк