5 книг на 2 недели Новый Пелевин, Волков говорит со Спиваковым, мемуары историка-авантюриста

Виктор Пелевин «Любовь к трем цукербринам»

Представьте себе кого-то вроде Петра Пустоты, который провалился не в мир фурмановского «Чапаева», а в, например, Angry Birds; проницательный и изворотливый ум персонажа-голема в состоянии переработать любой материал — и любой тип реальности, всякий раз подтверждающей самые худшие о себе предположения. Формально «Любовь к трем цукербринам» — антиутопия и сатира, но Пелевин давно уже не пугает и не смеется — хотя знает, конечно, что комедии и триллеры, особенно о «правдоподобных», трехмерных, «с психологией» персонажах, хорошо продаются. Он тот, кто глаголом-жжет-сердца-людей, Художник, у которого есть своя длинная мысль — и который придумал для ее выражения собственный язык, собственный формат — и множество миров. Мысль эта рано или поздно должна была наскучить обывателю, язык — показаться клишированным, формат — заезженным. Так оно и случилось — и теперь утомленная слишком точно сбывающимися пророчествами публика хрюкает: ну наконец-то мы дождались стопроцентно плохого романа, нет больше такого писателя, сами видите — ведь «книга, как говорится, не воробей»… Единственное, что невдомек, — а может, это все-таки не глагол плохой — а сердца теплопроводность потеряли? Да и насчет «не воробей» тоже еще как посмотреть — учитывая отсылки к Angry Birds… Воробей, еще как воробей.

Скотт Маккуайр «Медийный город. Медиа, архитектура и городское пространство»

Междисциплинарное — то есть с дежурными цитатами из Бланшо, Беньямина, Жижека, Вирильо, Деррида и МакЛюэна — исследованьице австралийского гуру урбанистики о том, что новые технологии не просто делают жизнь горожанина комфортнее, но размыкают в широком смысле пространство и время. Города, некогда группировавшиеся вокруг фабричных производств, трансформировались в пространства коммуникаций. На авансцену выходят новые формы идентичности. Мы оказались в городах, населенных медийными нарциссами. Социальные практики взаимодействуют с архитектурой, средства массовой коммуникации влияют на социальный опыт… Да уж, голова кругом — и особенно от частоты употребления слова «революция»; вот только автор забыл отметить, что в «медийном городе» слово, ранее означавшее переворот в развитии общества или науки, девальвировалось — и стало обозначать какие-то очевидные нюансы.

Грэм Хэнкок «Следы богов. В поисках истоков древних цивилизаций»

До того как сделаться нерукопожатным в среде «настоящих ученых», Грэм Хэнкок был спецкором The Economist в Восточной Африке; попав однажды на фильм «Индиана Джонс в поисках потерянного ковчега», он изменил жизнь — и сам стал историком-авантюристом, кем-то вроде персонажа Харрисона Форда. Его «Знак и печать» — расследование о том, как он искал в Эфиопии ковчег Завета, можно издавать в «Библиотеке приключений» наравне с «Детьми капитана Гранта». Окончательно, однако, репутация  Хэнкока была подорвана после «Следов богов» (три миллиона проданных экземпляров) — книги, в которой Хэнкок продолжает путешествовать по храмам и пустыням, коллекционирует мифы (не путать с заблуждениями) — и охотится за таинственными структурами, странными артефактами и «альтернативными» историческими теориями. Неудивительно, после Эфиопии-то: всякий, кто был в Аксуме и Лалибеле, неизбежно перестает верить тому, что написано в учебниках истории.

Жан-Пьер Жибра «Отсрочка»

Графический роман в демонстративно европейском — немарвеловском, так скажем, — изводе, от французского мэтра иллюстрации. И исторический антураж (1943–1944 год, оккупированная Франция, движение Сопротивления, новости из Сталинграда и ожидание открытия второго фронта), и сюжет (весьма небанальный, с ложной гибелью главного героя и закольцованными началом-концом) — все меркнет перед невероятной красотой главной героини — точнее, невероятной красотой графики. В какой-то момент это осознает и автор: роман заканчивается серией портретов Сесиль в разных техниках, которые следовало бы напечатать на бумаге с перфорацией — трудно удержаться от того, чтобы не выдрать их из книги на постеры.

Соломон Волков «Диалоги с Владимиром Спиваковым»

Природный талант выбирать живых классиков — обладателей нестандартной биографии и крупнокалиберных собеседников — вновь не подвел «русского Эккермана» Соломона Волкова, чьими клиентами были Бродский, Баланчин и Евтушенко; скрипач-виртуоз и демонизированный либеральной прессой из-за «особых отношений» с властью дирижер, боксер и умница: кто ж лучше. Как всегда, это не интервью в жанре «журналист и знаменитость», а диалог — двух самодостаточных джентльменов; у каждого свои strong opinions, привязанности и идиосинкразии, любимые цитаты — и истории, много историй. В списке действующих лиц — африканская черная мамба, Мамардашвили, минские металлисты, Путин, Шнитке, парижские негры-головорезы и Мастроянни.