Новые русские 24 истории мигрантов, приехавших в Москву

о боях без правил, детстве в горной деревне и попытке устроиться в ОМОН

Когда приехал: 2010

«Не то чтобы я с детства хотел заниматься борьбой. В той среде, где я рос, это была жизненная необходимость. Маленькая горная деревня — если ты мальчик, ты должен уметь защитить себя и свою семью. Мужской коллектив базируется на силе. В деревне жизнь очень тяжелая, нужно много работать физически, и это закаляет мужчину. В свои семь я работал наравне со старшими. А уже где-то с пяти лет начал заниматься единоборствами. Так что сама жизнь определила, чем я буду заниматься. Я с детства знал, что я не сдамся.

В Москву я попал после армии. До этого жил на Сахалине, когда повестка пришла. Родственники были все на родине, в Киргизии, а в Москве тетя жила. Тогда я и решил в Москве служить. Когда закончил службу, было очень трудно. Денег не было, жить было негде. Я пришел к тете, она сказала: «Слушай, я тебе помогу, но жить у меня не получится. У меня дети». Я ночевал у одного друга из армии, но недолго, не хотел тоже его стеснять. Когда спать было негде, ночевал в компьютерных клубах. Потом приехала мама, и мы сняли с ней какой-то угол. Тогда только недавно Манежка случилась, и людей с неславянской внешностью вообще никто брать на работу не хотел. Не смотрели, кавказец ты, не кавказец — не важно. Никто не хотел связываться. Везде я слышал одно и то же: «Нам нужны люди славянской внешности».

Я из тех мест, где отчаяние ждет тебя на каждом шагу. Как-то маленьким я потерялся ночью в горах. Зверей там много — волки, шакалы, барсы, а мне 7 лет, и я один. Ничего не видно. Я упал в яму и не мог из нее вылезти. Вот тогда меня охватило отчаяние, я кричал, плакал. Вокруг темнота. А меня мама всегда учила, чтобы я верил в Бога, я вспомнил об этом и попросил помощи, чтобы я мог выбраться оттуда. В меня это вселило уверенность. И я нашел выход. Так что даже когда мне здесь совсем трудно было, я точно знал, что не сдамся.

Я долго пытался в милицию устроиться. Они на меня смотрели как на психа. Спрашивали: «Ты чего, совсем с ума сошел, что ли?» Одна женщина даже в лицо рассмеялась. Самое смешное было, когда я пришел в ОМОН. Нужно было нормативы сдать — я сдал. А капитан даже не знал, что мне сказать. Спрашивает: «Ты что, сдал?» Я отвечаю: «Ну да». Он такой: «Давай военный билет». Я даю. Он не знает, к чему еще придраться. Потом говорит: «Знаешь, чтобы поступить сюда на службу рядовым, тебе перед этим нужно в Москве прожить пять лет». Я спрашиваю: «А что, правда есть такой закон?» Он мне какую-то бумажку вынес. Я говорю: «Вы мне закон покажите». А он: «Все, иди. Я тебе позвоню». Не позвонил, конечно. Дворником я не хотел идти, там платят совсем гроши. Пришел в «Ашан». Там сначала тоже не хотели брать, но директорше понравилось, как я анкету заполнил. Я работал грузчиком.

Я уже раньше слышал, что можно за деньги драться. Во многие клубы обращался, но там были люди, которые смотрят только на то, сколько они могут на тебе заработать. А тут было по-другому. Я пришел к тренеру и сказал: «Хочу ­заниматься у вас, но денег нет». Он говорит: «Хорошо, приходи, посмотрим, как ты дерешься». Я пришел, был спарринг, я навалял так чуть-чуть людям. И он в меня поверил. Денег, которые мне платили в «Ашане», на жизнь совсем не хватало — и тогда в какой-то момент я пришел к тренеру и сказал, что ухожу с этой работы и хочу зарабатывать боями. Мама очень боялась, просила меня этого не делать. Но прожить по-другому было невозможно. Плюс начались серьезные проблемы с жильем. Я объяснил тренеру ситуацию, и он меня пустил жить в зал, а я за залом присматривал и следил.

Как-то тренер предложил выступить на чемпионате PROFC. Это был мой первый серьезный бой. Я не боялся, знал, что меня не отметелят, — я ж не с улицы пришел. Если ты выходишь на ринг и повторяешь про себя: «Ой, я проиграю, я проиграю» — ты проиграешь. А если ты понимаешь, что будешь драться, пока у тебя не откажут руки или ноги, ты выиграешь. И я выиграл. Уже 4 профессиональных боя. Я никогда соперников не боюсь. Даже когда я знаю, что они сильнее меня. После того как я стал выигрывать бои, жизнь изменилась. Платят-то хорошо. Тренер мне помогает. Это все его заслуга. Я прихожу, говорю: «Давайте поедем в Москву на чемпионат по смешанным единоборствам и попробуем там выиграть». Он меня поддерживает. И морально, и материально.

В некоторых клубах есть предвзятое отношение к неславянам. Там предпочитают, чтобы за них выступали только русские. Это, конечно, связано с политикой. Спортсмен сейчас — публичная фигура, а значит, и выглядеть они должны соответственно. Представьте — Олимпийские игры, и вдруг за Германию выходит выступать турок. И все думают: что-то не то. Так же и в России. Но у нас в клубе этой проблемы нет. Если ты порядочный, хорошо дерешься — не важно, какой ты национальности. Хотя, конечно, конфликты у меня на национальной почве бывали. Но я бегаю хорошо. Драться на улице профессионалу — глупо. Даже если честь твою как-то затронули. Зачем? Он оскорбил тебя? И что? Драться можно, только если кому-то грозит опасность. А когда это только тронуло твою гордыню — нет. Если я знаю, что легко могу побить этого человека, зачем мне с ним драться?»

о правильной кюфте и убийстве в центре Москвы

Когда приехал: 2000

«Как-то дал я объявление в интернете, что ищу работу. Хозяин Meat Point Саша позвонил и говорит: «Приходи». Ну познакомились. Он как раз это место открыл. Стал мне показывать, как готовить кюфту. Я сначала думал: чего тут делать — ­завернул котлету в лаваш, сыру положил, и все. Но он меня месяц обучал. Мясо надо купить такое, помидоры самые дорогие, фарш строго по рецепту. «Главное, — говорит, — чтобы люди понимали, что я их не обманываю». Он год добивался, чтобы все про нас узнали, — по вечерам очереди стоят, по 40 штук заказывают навынос. Две недели назад решили что-то новое попробовать. Фалафель. В тот день две штуки продали, а на следующий Сашу убили. Я до шести на работе был, попозже звонит мой брат говорит, что Сашу ножом пырнули в сердце. На следующий день меня позвали — там следователи, мама. Она говорит: я про тебя знаю. Врагов не было у него. На камерах видно: он пешком проходил, по телефону разговаривал, за сердце держался, но крови не было. А оказывается, он уже умирал. По телефону говорил, что его ножом пихнул какой-то незнакомец. Потом сам поймал машину, до больницы доехал, а до операционной не дошел. И мама ска­зала, что его последние слова были: передайте маме, чтобы дело не бросали. Так что теперь я здесь за старшего».

о войне в Руанде и русском приюте «Незнайка»

Когда приехали: 2011

«Я знаю пять языков — руанда, суахили, конго, французский и русский. Мама ­по-русски не говорит, поэтому я буду переводить. Два года назад к нам домой пришли бандиты из соседней Руанды, расстреляли папу, а маму пытались за­резать мечом. Мне прострелили ногу и решили, что я умер. Остальные род­ственники все погибли от взрыва, кого-то расстреляли, когда они спали. Мама отправила меня в больницу, но там тоже были бандиты. И они тоже обещали ­меня убить. Пока я там лежал, они снова пришли к маме, и она стала беременной. Ее заставили. Но друг папы нам очень помог, он сказал, что просто так нас не бросит, — взял и отправил нас в столицу Киншасу. Но в Киншасе реши­ли, что она девушка бандита, стали кидать в нее камни. Друг папы купил нам русскую визу. Мы прилетели в Москву, но в аэропорту нас никто не встретил. Холодно очень было. Нас забрали в какой-то дом, где жили африканцы. А когда родилась Лина, нам сказали: «Уходите отсюда, дети бандитов нам не нужны». И отняли у мамы паспорт. А потом за нами приехал директор приюта «Незнайка» и привез сюда. Говорят, что теперь нас должны депортировать в какую-то третью страну. А мама говорит, что убьет себя и нас, если снова придется ехать в Африку».

о детской травме и бытовом национализме

Когда приехал: 2002

«Я работал в районной больнице в Тюменской области. Какое это было счастье после Таджикистана. На моей родине не было постельного белья, горячей воды, не работала канализация, пациенты приносили свои шприцы. Я получал 500 рублей в месяц. А хлеб стоил 5 рублей. Мы там не жили, а выживали. Потом я поступил в аспирантуру в Москву. Подрабатывал ночью в аптеке, а днем в больнице. Чтобы написать диссертацию, пришлось сначала полгода голодать, чтобы купить компьютер, а потом еще полгода учиться им пользоваться. Сейчас стало лучше: я преподаю в университете, работаю заведующим хирургическим отделением, ­купил подмосковную квартиру в ипотеку, жену, таджичку, в институт отправил. Один раз у меня такое было: коллега, молодой врач, девушка, отвела меня в сторону и спросила: «А вы же черный?» Я ей говорю: «Цвет моей кожи темнее вашей. Но это не говорит о том, что я хуже вас, что я какой-то там негр или раб». Конечно, бывает, что пациенты что-то говорят — мол, вы же нерусский. Так что мне при прочих равных нужно чуть больше выкладываться. Я недавно познакомился с одним своим коллегой-хирургом. Он по национальности грузин из Абхазии и уже очень много лет в России. И вот он мне говорит: за местными смотрят два глаза, за нами — четыре. Так и есть».

об автомате Калашникова и телевидении

Когда приехал: 2005

«Я поступил в МГЛУ на факультет перевода, там познакомился с женой. И после учебы решил вернуться в Ирак. Но, кроме руин и крови, я там ничего не нашел. Я помню, как на два часа в день отключали электричество. Сейчас — наоборот: на два часа в день только включают. Хорошо, что мы купили свой генератор. ­Появилась другая проблема: для генератора нужен бензин. Короче, было плохо. А потом начали похищать иностранцев. Жена у меня русская. Начались бессонные ночи, я ночевал с калашниковым под подушкой. Мы не выдержали — уехали, а через три месяца похитили моего брата, и мы заплатили 95 тысяч долларов выкупа. Видимо, мы с женой были мишенью номер один, а когда мы уехали, они сказали: «Давайте возьмем кого-нибудь из его братьев». Мы вернулись в Россию. Я никак не мог найти работу. Но, как говорится, кто ищет, тот найдет: открылся канал Russia Today — и я устроился в арабскую редакцию. Когда меня останавливают для проверки документов, говорят: «Как так? Родился в Штатах, сам из Ирака, а живешь в России…» А я отвечаю: «Как-то так получилось». А по­том вопрос: «А кем вы работаете?» Я отвечаю, что журналист, а они мне: «Ага, теперь это так называется…» Я сначала не понимал и вежливо улыбался, но потом понял, что если бы я сам такую историю услышал, тоже бы не поверил».

о сносе палаток и работе без выходных

Когда приехала: 2006

«У меня высшее экономическое образование. Меня пригласили сюда работать менеджером в кондитерский цех. Я тогда была одна, без мужа. И приехала. Потом мне подруга предложила свое место в юридической фирме, пока она уйдет в декрет. Когда я туда пришла, даже русского не знала. Так и сказала: «Все понимаю, но говорю плохо». Но меня взяли, и я справилась. А через год подруга вернулась, и я ушла, хоть мне и предлагали остаться. Но так нехорошо, был же договор.

Много раз я пыталась работу по профессии найти — в банках, в фирмах. Но не брали меня. Наверное, русских предпочитают, не знаю. В Москве сложно устроиться. Квартиру снять — очень сложно. Армянам не сдают. Только славяне. Вот, например, хорошая квартира, стоит 40 тысяч. А, армянин? Значит, 45. Зачем? Почему? Везде есть и хорошие, и плохие есть. А славяне не грязные, что ли? После них снимаешь квартиру, нужно еще месяц уборку делать. А я везде ремонт делала. Мыла все. В общем, я пошла в палатку работать, рядом с домом. Знакомая женщина там была — я у нее покупки делала, овощи, фрукты. Вот она и взяла меня. А она знала, что я свою палатку арендовать хочу, и помогла найти по соседству. Это официальная палатка была, собянинская, поэтому никто нас не крышевал. Торговали хлебом, шоколадками, но основной товар, конечно, был — пиво и сигареты. И когда в январе 2013 их запретили продавать в палатках, в торговле нашей пропал смысл. Прибыли не было, мы уходили в минус. Пришлось закрыться.

Рядом с нами много палаток посносили тогда. Люди потеряли деньги. Пришли, сказали: «Убирайте», — а те, кто не ушел сразу, их уже силой выгнали. Этот запрет — не продавать пиво и сигареты — это тоже неправильно. А что людям продавать? Это никого не спасет. Если человек пьет, он и после десяти вечера найдет, где купить. Еще и побольше найдет. Просто Собянин хотел что-то новое сделать, но это ерунда. А люди остались без работы. До апреля мы еще пытались выжить, но потом поняли, что не выйдет ничего. Торговля есть или нет, а зарплату продавцу все равно платить надо. За свет платить, за мусор, за аренду — и все, ничего не остается. Лучше работать продавцом на рынке и получать 1200 рублей в день, чем бегать туда-сюда, кричать-ссориться, а выгоды никакой.

Главное для своей палатки — найти хорошее место. Вот я на рынке оливками торгую и зоотоварами, конкуренции нет. Это хорошо. Поэтому все думают, что продавать, чтобы было хорошо. Но я хочу очень на офисную работу — финансистом, экономистом. Это мое. График уж очень тяжелый здесь. Все работают без выходных. Это сложно. Все приезжие работают и говорят: «Ну а что? Везде так». Но как можно, чтобы человек работал без выходных? А выхода нет. В Москве нужно только работать, работать и все. Так что сейчас со своим экономическим образованием я вынуждена сидеть продавцом на рынке. Но всегда не бывает хорошо. Так уж жизнь устроена».

о цветах, металлоломе и Кадырове

Когда приехал: 2003

«Я в горах жил, там трудно было, поэтому пошел в город Яван, семью там оставил и приехал сюда. Это было в 1995 году. Приехал, никого не знал здесь. Узбеки наняли гараж строить. Обещали 8 тысяч. Месяц работал, потом сказал: «Дай деньги». Они говорят: «Иди отсюда». Штукатуром 5 месяцев работал, деньги собирал. В Яване участок купил, дом построил. И уехал. Потом сказал себе: зачем я так сделал, там ведь даже школы нет. А у меня восемь детей. И вернулся обратно в Москву со старшим сыном. В Южном Бутово просто пришли в жилконтору и сказали: на работу возьмите. Так и работаю уже 10 лет. Зарплата 11 тысяч. Же­на работает в магазине, это еще 15. Сын подъезд моет — это еще 11. Дворник — самая спокойная работа. Рано утром встал, полил цветы, пошел подметать. Иногда холодильник или телевизор кто-то выбросит, их можно на металлолом сдать. По выходным сюда во двор люди приходят, я утром их бутылки собираю, сдаю. Каждый месяц 30 тысяч в Яван отправляю. Себе 5 или 6 тысяч оставляю. Картошку покупаю, лук, курицу. Мой первый начальник москвич был. Он сам не работает, но зарплату на свое имя получает. Себе всегда больше возьмет, а людям недоплатит. А потом его в другое место поставили. И теперь начальник ЖЭКа — чеченец. Он честный мусульманин. А улицу нашу назвали в честь Кадырова. Во дворах башни поставили, на домах горы нарисовали. Красиво. На Памир ­похоже.».

о нелегалах и иерархии на стройке

Когда приехал: 2006

«Я в России уже 7 лет без документов гастролирую. Хотя у меня семья вся русская. Раз я пытался сделать гражданство. Сначала в Кемерово получил вид на жительство на три года. Потом уехал в Москву. Три года прошло, приходит отказ. Сказали: «Вы работаете в Кемеровской области, а живете в Москве». Я говорю: «Ну страна же одна». Они: «Ну у нас такие законы». Ну я и забил на это дело. Контракты я не имею права заключать. Только расписка, а расписка — она сейчас ничего не дает. Был такой момент. Мы сделали ремонт, заказчики назначили встречу, типа денег дадут, а вызвали милицию. В милиции опер спрашивает: «А ты будешь до конца, до суда доводить дело?» Я говорю: «Да». «Ну сначала сделай себе документы, а потом заявление пиши». А потом этот хозяин на нас заявление написал за вымогательство. В строительном бизнесе процентов восемьдесят — нелегалы. Но и среди них своя иерархия. Таджиков, узбеков я нанимаю только если мусор выносить, а так чтобы им доверять что-то делать — нет. Плохо работают. Но хуже всех — молдаване. Они вроде люди добрые: видят, как сделано, а смысла, зачем так делается, не понимают. Понахватают объемов, все сделают быстренько, на скорую руку, бабки получат. Ну а когда сдача идет — приходят русские или белорусы и все переделывают».

о жизни на стройке, Кремле и работе поваром

Когда приехал: 2004

«Наверное, все наши первым делом попадают на стройку. Я проработал на стройке какого-то здания в Выхино девять месяцев — за это время заработал и отправил домой 900 долларов. Платили по семь тысяч рублей в месяц, сто долларов домой отправляли, а на четыре тысячи жили. Спали там же, где работали, — в одном из недоделанных помещений нам койки поставили. Тогда разрешение на работу было сделать невозможно, поэтому на улицу мы почти не выходили — отовсюду слышали: этих депортировали, тех депортировали. Если тебя поймают, то пять лет нельзя сюда возвращаться. В воскресенье, когда был выходной, мы просто ­лежали на стройке. Если нужно было в город поехать, то мы такси вызывали, ­машину охрана пропускала за ворота стройки, и тогда мы выходили и садились. Я даже Кремль в тот раз так и не увидел.

Через девять месяцев я вернулся на родину, родил сына и снова поехал в Москву. На новой стройке платили побольше и давали возможность расти — сначала я просто был подсобным рабочим, носил ведра с раствором, а потом ­начальство сделало маляром, платили двенадцать тысяч в месяц. Заработал три тысячи долларов за восемь месяцев и вернулся домой. Мы родили второго ребенка, девочку, и я поехал снова. Мы ждали-ждали денег, а заказчики все обещали — на следующей неделе дадим, через неделю дадим. Так мы все деньги, что у нас с собой были, проели. В общем, уехал домой с пустыми карманами — зато Кремль видел. Дома еще одну дочку родил. В четвертый раз приехал, и жена со мной попросилась. Как-то иду мимо ресторана и слышу: работники на улице обсуждают, что людей ищут. Среди них там один узбек стоял. Я подошел, спросил, есть ли работа, — меня взяли котломойщиком на кухню в ночную смену. Я работал с 10 вечера до 10 утра. Тяжеловато было, ночью спать хочется, а днем заснуть не получается. Потом жену сюда котломойщицей устроил — когда она рядом работает, мне спокойнее, иначе страшно одну отпускать. Жена потом стала на очистке овощей работать. Мне так обидно было, что она уже выше меня работает. К тому же мы виделись только по дороге на работу — я домой иду с ночной смены, а она туда — мы так ладошками хлопнемся и разойдемся. Я стал думать, что стыдно, у меня есть высшее образование, а я на мойке торчу. Я начал стараться — оставался после работы, учился в пекарне. Потом стал просить начальника цеха — возьмите меня, возьмите… В итоге шеф-повар бара Тарас Кириенко взял меня попробоваться на повара. Дня три я не спал — ночью котлы мыл, днем стажировался. Но на четвертый день прихожу, смотрю график работы — там моя фамилия, я так обрадовался! Сейчас повар на гарнирах.

Я раньше не верил в удачу, а теперь верю. Мы живем в трехкомнатной квартире вдесятером — это уже нормально. В сентябре думаем свадьбу старшему сыну сыграть — это такой обычай, когда рождается мальчик, устраивают большой праздник, всю улицу зовут и кормят весь день. На это пять тысяч долларов где-то нужно. Можно и не при рождении, но не слишком поздно. Сейчас сыну десять лет, если еще подождать — над ним все одноклассники будут угорать, что ему еще свадьбу не делали».

о заброшенном доме, полицейских и курсах парикмахеров

Когда приехал: 1997

«Когда мне было шесть, умерла мама. Когда стукнуло восемь, умер отец. Меня взяла к себе тетя. У нас в Туркмении в школе всего девять классов. И когда я их закончил, тетя с дядей решили меня на ком-нибудь женить и помочь построить дом. А я не понимал еще толком, чего хочу, но понимал, что точно не этого. Так что я ушел от них и стал жить в огромном заброшенном доме своих родителей. У меня был свой огород, так что я ел, как сейчас говорят, экологически чистую пищу. Я неплохо рисовал и устроился работать дизайнером в автошколу, делал им всякие дорожные знаки.

Когда мне стукнуло пятнадцать, я поехал в Москву навестить старшую сестру. Думал вернуться через пару месяцев. Но не тут-то было. Пока я был в Москве, Туркменистан и Россия ввели визовый режим. Так что я просто не смог уехать. Устроился к сестре работать в продуктовый магазин — продавцом, грузчиком. Да еще и был нелегалом. Меня забирали в ментовку не реже двух раз в неделю. И иногда оставляли коротать в обезьяннике ночь вместе с бомжами. А потом ­неожиданно умерла сестра. Ее магазин у нас с племянником тут же отобрали. Я несколько недель был в полной прострации — сидел дома и смотрел в стенку. Друзья спрашивали, что я хочу делать дальше. Я отвечал: «Ничего». И кто-то предложил мне попробовать стать парикмахером. А я даже возмутился, подумал: «Кто такой парикмахер? Да просто чувак, который чешет людям голову. Зачем мне это?» В общем, идея прошла бы мимо меня, если бы я не увидел объявление «Персоны», набиравшей тогда людей на курсы по всей Москве.

Я закончил курсы и пошел к ним работать. И сразу столкнулся с ненавистью. Ко мне пришла девушка и попросила покрасить ее в янтарно-рыжий цвет. А я понятия не имел, как это сделать. Попросил коллег мне помочь. Вызвалась русская девушка. Ну я накрасил. Вижу, получается не янтарный цвет, а фуксия. У меня даже ноги от ужаса онемели. Хорошо, что со мной в салоне работала мусульманка. Она помогла исправить. Я до сих пор задаюсь вопросом, за что та, первая, ­меня невзлюбила. Чего я ей такого сделал? 

Потом все пошло хорошо, я дорос до топ-стилиста, коллеги называли меня восходящей звездой, я стриг кучу модных людей, ездил на только входившем тогда в моду «Мини-Купере». Но меня по-прежнему пару раз в неделю останавливали менты и забирали в отделение. Вы даже представить себе не можете, как это стыдно, когда тебя выцепляют в метро, а мимо идет толпа и злорадно хихикает — черножопый попался. В 2005-м я получил гражданство и паспорт. Самое удивительное, что за восемь лет с момента получения паспорта у меня документы проверяли всего один раз. Все-таки менты — очень опытные психологи. Четыре месяца назад я снял помещение в Гостином Дворе и открыл свой салон. Так что сейчас у меня одна мечта — купить дом в Стамбуле и проводить там по несколько месяцев в году. Москва — хороший город. Но в Стамбуле с моей внешностью проще».

о трудностях перевода и имбире

Когда приехал: 2006

«Когда я только приехал в Москву, разница в температуре с Марокко была 40 градусов. Снег до этого я видел два раза в жизни — в горах. Приехал учиться в Московском технологическом институте на инженера связи — мой дядя там учился в 90-х и мне посоветовал. У меня была преподавательница — Людмила Яковлевна, только я ее все время называл Людмила Яблоковна. Никак не мог запомнить, что «в» русская — это не «b» латинская. Эта учительница для меня как мама. Поселился я сразу в общаге, там нетрудно совсем. Наоборот — весело. Мы по­могаем друг другу любые вопросы решать. У нас большая компания — латиноамериканцы, африканцы, арабы, русские. Говорили сначала на смеси русского, английского, французского. Иногда рисовали, когда не могли объяснить что-то. Жить тут, конечно, очень дорого. Но если места знать, можно выкрутиться.

К минус 30 я все равно никак не могу привыкнуть, для меня даже плюс 6 — это очень холодно. Я постоянно болею, по несколько раз за зиму. Раньше лекарствами лечился, теперь только имбирь и лимон. Это чудо от Бога. И чеснок еще. Москва — мегаполис, а в мегаполисе всегда люди разные. У нас в столице ­тоже и плохие, и хорошие есть. В Москве люди быстренькие. Все утром идут быстренько, никто ни на кого не смотрит, каждый сам по себе, бегут за хлебом.Когда были теракты, смотрели на меня, конечно, косо. Побаивались. Но, слава ­богу, сейчас многие понимают, что ислам — это не терроризм».

о Черкизовском рынке, картошке и сигаретах «Ява»

Когда приехал: 2005

«Сначала, как приехал, работал на Черкизовском рынке, помогал знакомым — был грузчиком, уборщиком, в общем, делал всю самую грязную работу. Жили там же. У нас была двухкомнатная квартирка на 10 человек, спали по сменам. Мне-то хорошо было: у меня рабочее время где-то с 4 до 7 утра, и когда я до­мой в восемь приходил, там уже не было никого. Сложно это — почти в 40 лет взять и уехать в другую страну, но у нас ходили легенды про то, что в России можно сказочно разбогатеть. В Китае я работал завхозом в школе, получал 1100 юаней (около 5500 р. — Прим. ред.) в месяц. На жизнь хватало, но о том, чтобы дом построить, я даже не мечтал. Сейчас у меня здесь небольшой ларек — торгую носками, колготками, всякой мелочью. В последнее время, конечно, доходы падают, но все равно с тем, что я получал в Китае, не сравнить. Семья у меня в Китае, жена и сын — он сейчас в аспирантуре, на юриста учится. Я ему деньги отправляю. Я уже привык к Москве, даже сигареты русские курить стал — «Ява». С едой все просто, я очень люблю картошку. Еще у меня в кладовке есть пароварка, я там себе пельмени делаю. Я планирую в России еще года три-четыре поработать, а потом домой — отдыхать. На маленький домик должно хватить. А что мне еще надо?»

о хлебе по талонам и вымогательстве

Когда приехал: 2000

«У меня шестеро детей — три мальчика, три девчонки. Когда в Таджикистане началась гражданская война, наш город Куляб был заблокирован и оказался самым бедным регионом страны. Даже хлеб мы получали по талонам, началась страшная эпидемия тифа. Я работал в школе учителем истории и завучем по воспитательной работе. Зарплату нам стали выдавать товарами местной фабрики — хлопковым маслом и белой тканью, из которой саваны шьют. Жить стало не на что — решил ехать в Москву. Первый раз меня остановили у метро «Чертановcкая». Я приехал со своим напарником отправить деньги домой. Мы уже отстояли почти всю очередь, когда подошел полицейский. «Пройдемте на проверку документов», — говорит. Я ему отвечаю: «Уважаемый, подожди, мы сейчас деньги сдадим — потом проверишь». Но он забрал нас прямо перед кассой и отвел в отделение. Я дал все документы — паспорт, разрешение на работу, регистрацию. Но он их даже смотреть не стал: «Это не те документы, деньги давай». Хорошо, что у меня был телефон доверия милиции: я набрал и стал смотреть на его номер на звездочке — он как пробка вылетел со своего места! А у моего напарника 16 тысяч забрали. Тогда я решил помогать своему народу.

Если работодатель не платит, обманывает или полицейский документы забирает у таджика и говорит: «Три тысячи привезешь — паспорт отдам», — тогда я приезжаю, снимаю на камеру и разговариваю, потому что в основном наши ­ребята законов не знают и всего боятся, а я знаю закон. В диаспоре у всех есть мой номер. Они мне звонят и говорят: «Господин поэт, помогите!»

Когда, например, в Таджикистане задержали двух российских летчиков, тут началась охота на таджикских мигрантов. За один день тысячу семьсот таджиков депортировали, хотя у большинства при этом были документы. Мы организовали дежурство — бригадами по пять-шесть человек на станциях метро, на вокзалах и в аэропорту. Смотрели, чтобы наших ребят, у кого есть документы, не задер­живали, не забирали деньги. Полицейский может только на три часа задержать человека, чтобы проверить документы. Если задержанный из-за этого на рейс опоздал, его должны на следующий посадить — мы за этим следили. А если кто-то умирает, нужна почти тысяча долларов, чтобы отправить тело домой и похоронить. Я иду на рынки, на стройки, на овощную базу, где таджики работают, и говорю: «Ребята, тут такое случилось, нужно помочь». Меня все таджики знают, они рублей по пятьдесят скидываются и отдают мне — если что-то остается, я кладу на гроб и снимаю на камеру — чтобы все честно было и грех на душу не брать. В год я 25–30 человек отправляю.

Несколько раз меня приглашали на работу в посольство — но я не хочу быть служанкой государства. Наше государство ничего не делает, а законы пишут люди, которые мигрантов в глаза не видели, им только по карманам лазить и народ обманывать, что такое боль народа — они не знают. Для меня разницы нет — хоть снег убирать, хоть на станках, хоть полы мыть, — я работаю своими руками и работы не боюсь. Недавно стал специальным корреспондентом в местной газете «Голос таджикистанцев» — пресс-карта помогает в разговоре с милицией. Но деньги у них брать я отказываюсь — у своего народа я денег не возьму, потому что я поэт, а поэт должен трудиться для своего народа».

о телевидении, курилке и видах колбасы

Когда приехала: 2010

«Я по специальности экономист, а работала журналистом на Иссык-Кульском об­ластном телевидении. Сначала озвучивала поздравления, рекламу, потом у меня появилась своя передача про моду. Но зарплата была сто долларов, из них еще все время что-то удерживали. Ни на что не хватало, к тому же родители решили строить дом — в общем, нужно было что-то делать. Подруга, которая в Москве работала, уговаривала приехать. И я поехала, оставила родителей и любимого человека. Как меня все провожали! Коллеги говорили: «Привет там всем передай, скажи, что у нас здесь тоже есть свое маленькое телевидение». Три дня на поезде ехала, меня там так напугали: «А ты знаешь, что там наших ненавидят? Что в квартирах живут по тридцать человек?» Я поселилась с подругой — нас было пятеро в одной комнате. Пока документы оформляли, она устроила меня в торговый центр «Виктория» в Алтуфьево уборщицей. Нужно было убирать подсобные ­помещения — в зал не пускали. Обращались со мной очень плохо. Хамили, обыскивали. В первый день, когда вышла покурить, на меня все косо смотрели — мол, почему это уборщица пришла в курилку. Потом сказали: иди туалет убирай. Я за­шла, увидела, какой там срач отвратительный, просто развернулась, переоделась и ушла. Потом хозяйка квартиры устроила в «Пятерочку», директор Екатерина Витальевна взяла меня в колбасный отдел. Раньше я знала, что есть вареная колбаса и сырокопченая. Понятия не имела, что бывает столько видов! Еще нужно было сыр резать, а его, оказывается, тоже сто видов. Только нарежешь, моментально разбирают — и снова режь. А Витальевна любила поорать: «Айза-ат! Где сыр?! Если через полчаса не будет — не обижайся!» Я работала с полдевятого утра до одиннадцати вечера. Пока закроешься, продукты по срокам разложишь, до дома доедешь, душ примешь — уже два часа ночи. Потом на овощи перевели — стою взвешиваю, глаза закрываются, бегу в туалет, чтобы умыться холодной водой, а там уже люди в очереди орут: «Она куда пошла?! Долго тут еще стоять?!» Однажды дед подошел: «Понаехали тут с Памира». Я говорю: «Я из Кыргызстана». А он: «Да какая разница, вы все на одно лицо, тра-та-та…» Я в слезы! Первый раз меня так обматерили — на всю жизнь его запомнила.

Поначалу каждый день маме звонила, каждый день плакала. В конце концов она мне говорит: «Хватит, бросай ты это все, деньги твои нам не нужны». Но что-то держало, все-таки меня так провожали и на работе, и все родные, и тут получается, что я не справилась. Первый раз мне дали зарплату одиннадцать тысяч — казалось, что это такие большие деньги! Отдала за квартиру за два месяца семь тысяч, домой три отправила — и осталась с пустыми карманами. Потом директриса стала помогать, документы сделала, кормила меня. Платить стали 18600 в месяц. Как-то жизнь стала налаживаться. Сейчас я уже год как в кафе официанткой работаю. Тут сам себе график выбираешь, зарплата вместе с премией и чаевыми до сорока тысяч выходит. Есть свободное время. В августе первый раз домой поеду. Мама говорит, пора замуж выходить. А я думаю с родными повидаться и обратно вернуться: я обожаю этот город, свою работу, здесь у меня теперь ­много друзей — как я их оставлю?»

о лужковских заказах, минских дорогах и халатных подрядчиках

Когда приехал: 2004

«Я закончил в Минске архитектурный, отработал два года у папы, который у меня тоже архитектор, потом решил, что нужно менять картинку. В Москве у меня никаких зацепок не было. Приехал, пошел в кадровое агентство. Меня в этом агентстве спрашивают: вы кем хотите быть — главным архитектором проекта или ведущим архитектором? Это для меня было шоком после Минска, у меня не было опыта. В Минске ГАПом становятся в лучшем случае лет через 10 после института. То, что мне ­дали делать, по-минским меркам просто нонсенс — колоссальный проект. Сюда просто уехать — большой рынок, визы не надо, сел на машину и по­ехал. В Москве я встречаюсь с белорусскими девушками, с ними проще. Как таковой диаспоры нет, но белорусы в основном общаются с белорусами. У нас своя мини-диаспора недалеко от Белорусского вокзала, к дому поближе. Белорусы в Москве полуофициально на привилегированном положении.

Москву как постоянное место жительства я никогда не воспринимал, но уже 9 лет здесь. Сначала мне казалось, что в здесь все круто, я много чего не замечал, был наивнее. Мне папа говорил: будешь себя архитектором называть в 30 лет, до этого — точишь мне карандаши. А тут сразу мне говорят: хотите быть главным архитектором? Пожалуйста. Я получал лужковские заказы, придумывал архитектуру целому ряду гостиниц. Другой вопрос, что ничего из этого не реализовалось. Но проект был сделан за очень короткие сроки. Сейчас, когда у меня на первом месте реализация, мне такой подход не нравится. Москва — это денежная игла. Для всех, кто хочет, здесь есть возможность заработать, даже если работать честно. Но я, когда сюда ехал, не думал, что столкнусь с такой разницей в менталитете. Люди не относятся к Москве как своему городу, хотят сделать абы как и взять деньги поскорее. Не должно быть Третье кольцо построено так, чтобы нельзя на него было выехать. Здесь любой проект стоит больше, чем в Минске, но по качеству получается хуже. Очень низкие запросы у заказчика, куча проектов не доводится до конца. А подрядчики говорят мне, архитектору: «Что ты паришься, какая тебе разница, как это будет построено?» В Минске все ровно: ты идешь и под ноги не смотришь. Самое главное делать, чтобы все работало, а здесь плитку кладут, не чтобы ходить по ней, а чтобы просто положить. Я не обязан любить это место, но свое дело делаю хорошо. Русская же любовь ­такая — я люблю Москву, но бутылку в реку кидаю. А я не люблю, но бычки в мусорку кидаю. При этом русским людям можно ругать Россию, а другим ни в коем случае.

Мне сложно представить, что я здесь буду жить постоянно. Здесь я не защищен никак. Не могу обратиться в милицию, например. Даже если ты пострадавший человек, из тебя сделают виноватого. Мне хочется, чтобы русские больше любили иммигрантов. Они уже здесь живут, это надо принять и осознать. Они вас кормят, убирают, обувают. Нельзя с ними воевать. Не надо никуда торопиться, толкаться локтями. Надо осознать, что все тут живут, и относиться друг к другу уважительно. И еще не надо ничего тут производить — это очень дорого. Надо не воровать и грамотно закупать. А производить пусть будут в Белоруссии».

о кредитах для мигрантов, агрессии и круговой поруке

Когда приехал: 2011

«В России миллионы мигрантов из Средней Азии — им тут никто кредитов не дает. Хотя у них тоже возникают срочные дела — нужно вылечить родителей, дочку выдать замуж. Тысяча, две тысячи долларов — это маленькие деньги для России, но у них на родине на эту сумму можно построить полдома в селе или оплатить для ребенка год обучения в университете. Но банки боятся давать деньги людям без прописки и без документов — и правильно делают. Киргиз или узбек, приехав сюда, надевает маску мигранта и становится совсем другим человеком. Москва — это очень жесткая среда, и человек тут ожесточается. Даже я иногда чувствую эту агрессию, отношение как к чужаку, которое ни в Европе, ни в Америке никогда не испытываю. Однако я могу открыть рот и любому показать, что по уровню образования и жизни ни в чем не уступаю. А большинство иммигрантов свободно не владеют языком и не имеют денег, чтобы нормально одеваться, — они уже по своему статусу унижены. На них тут оказывается еще большее давление, их унижают полиция и органы власти — а злость порождает злость. Так что это действительно тяжелый сегмент, с которым мало кто готов работать. Но мы носи­тели языка и менталитета и знаем, как с ними общаться. Мы организовываем наших клиентов в группы, в которых действует, грубо говоря, круговая порука. Мы берем с них минимальное количество документов, но зато они друг за друга поручаются. Ведь они почти все бездомные, на съемных койках и квартирах — в любой момент человека могут забрать в полицию, его могут депортировать. Если он пропадает, двое других начинают платить за него — а уж они сами у себя на родине разберутся со своими расчетами. Самое сложное для нас здесь — это доставать разрешения на работу. Формально это стоит небольших денег, а реально в десятки раз дороже. Команда большая, и времени, на которое они ­отпрашиваются, чтобы сдавать отпечатки пальцев, анализы, получить справки, отстоять в очередях, — теряется очень много. Тем не менее у нас нет ни одного неоформленного человека — я за абсолютную прозрачность, по-другому я работать не хочу.

Что касается меня самого, то поначалу мне Москва очень не понравилась: мы приехали зимой, было очень холодно, а мы люди солнечные. Потом, в Кир­гизии я успевал в день проводить по семь-восемь встреч в разных концах го­рода и тут по привычке пытался делать так же. Но постояв пару раз как следует в пробке, я решил: «Нетушки, так не пойдет, я буду адаптировать Москву под ­себя». У нас офис на «Белорусской», квартиру и фитнес-центр я нашел тут же, мои любимые кафе и рестораны — все здесь, и все мои встречи запланированы в этом районе. До любой точки я могу доехать за десять минут. А если что — пять минут до метро «Белорусская», аэроэкспресс, Шереметьево — и я улетел на родину, самолеты летают по два раза в день, я реально могу принять решение за два часа до вылета и успеть на рейс. Так что теперь мне тут жить в кайф».

о китайских прическах и шашлыке с пивом

Когда приехал: 2007

«В Россию я приехал, чтобы заработать. С самого начала я был парикмахером. Сперва работал в парикмахерской на «Профсоюзной», сейчас у меня уже своя на «Юго-Западной». Меня вполне устраивает мой бизнес, у меня работают ­четыре человека: трое русских и одна китаянка. Среди моих клиентов есть ­русские, китайцы, корейцы, японцы, почти все. Цены у меня не очень высокие (мужская стрижка под машинку — 300 рублей). Мода на прически в России и в Китае разная. В Китае самое модное — это химия. Еще мелирование многие делают. Домой я не планирую возвращаться, только уж если совсем все плохо с деньгами будет. У меня подруга русская, мы вместе уже два с половиной года. С языком у меня почти нет трудностей, я тут шесть лет, и за это время научил­ся разговаривать с клиентами. Писать по-русски мне без надобности. Моя любимая за меня все бумаги заполняет и ведет документацию. Из русской еды больше всего люблю шашлык c пивом, особенно когда тепло. Я люблю погулять, но не сказал бы, что есть какое-то особенно любимое место в Москве. В принципе, в России можно и детей растить, правда, говорят, со школой бывают трудности, но я пока не углублялся в этот вопрос. В ближайшее время планирую еще массажный кабинет сделать: стол уже купил, но вот массажиста хорошего пока не можем найти: всех уже расхватали».

о Сингапуре, Рублевке и русской зиме

Когда приехала: 2008

«Я уехала из дома девять лет назад, чтобы заработать денег для своей семьи. До России четыре года работала в Сингапуре домработницей. Но там платили совсем мало, скопить что-то было сложно, и друзья посоветовали мне поехать в Россию. Они рассказали, что здесь можно заработать много денег. Я немного боялась — не знала, что это за страна. Но они сказали, что здесь нет ничего страшного и люди тут в общем хорошие. Я приехала несколько лет назад, и мне так повезло, что я сразу попала к своим работодателям. И все это время живу у них — в загородном доме на Рублевском шоссе. Я делаю все по дому: готовлю, стираю, убираюсь. Моя работа несложная, и ко мне относятся как к члену семьи. Только меня удивляет, что мы не знаем своих соседей. На Филиппинах мы всегда общаемся с соседями. С тех пор как я уехала, дома на Филиппинах была всего однажды. Ездить часто — очень дорого. В Москве я бываю редко, раз в год примерно. Русского не знаю, поэтому гуляю только с друзьями. Они тоже филиппинцы, но выучили русский. Мне язык не дается, очень сложное произно­шение. Я знаю простые слова: «как дела», «доброе утро», «спасибо». Мне этого достаточно. В России мне нравится. Особенно я люблю зиму: снег — это очень красиво».

о церкви, индийских блинах из манной каши и Паше Фейсконтроле

Когда приехал: 1998

«Когда я оказался в Москве, мне было 33. Я тогда был очень правильный. Не курил, не бухал, с девушками не встречался. Потом в один день все изменилось. Знакомые индусы взяли в долг и не вернули. Я потерял почти все деньги. В тот же год в Ченнаи у меня умер отец. Вернуться я не мог. Где-то с полгода у меня не было ни копейки. И друзей не было, только в церкви. Я же католик. Но потом я понял, что в церкви только разговаривать умеют, а помощи никакой.

Я жил в общаге Второго медицинского института. Вокруг какие-то арабы, индусы, греки. Все пили водку, а закуски не было. Из манной каши я им готовил доса — южноиндийские блины. Всем нравилось, и в какой-то момент они стали за это платить. Я расширил производство, стал делать идли и чатни. В Москве и сейчас нет нормальной южноиндийской кухни, а тогда вообще никакой не было. 10 долларов в день — тогда это еще были большие деньги. Вечер я начинал с пива, потом портвейн, бренди, водка, джин-тоник, и так на всю ночь. Но, кроме общаги, развлечений не было никаких. В свободное время ездил в метро, гулял по Лубянке, Охотному Ряду. После шести на улице становилось страшно. Три раза нарывался на скинов, убегал. Но однажды в каком-то хард-рок-клубе похожие на них ребята мне объяснили, что бояться нечего. Вот если бы был негром — ­тогда да.

Сейчас столько клубов, нигде нет фейсконтроля. А тогда попасть в клуб было очень непросто. Мой первый клуб был «Тундра». Напротив был «Дягилев». Там стоял Паша Фейсконтроль — он меня и не пускал. Хотя теперь мы с ним друзья. А без друзей-то здесь никак. Когда я просил у незнакомых людей деньги — меня всегда посылали. Однажды я чуть на улице не замерз — меня подобрал индус, дал денег, сказал: если будешь готовить хорошо и много — выживешь.

Сейчас я хожу по самым дорогим клубам Москвы. Таким как «Рай», «Манон» — там самая интересная клиентура. Аюрведическая кухня сейчас очень ­популярна у миллионеров. Ее считают полезной. А в моей работе принцип простой — познакомился с одним, ему понравилось, что ты делаешь, он тебя рекомендует другому. Недавно с Аркадием Новиковым обсуждали, как сеть открыть. Хочется сделать южноиндийский ресторан, такой как Saravana Bhavan, который есть уже во многих странах мира.

Москва сделала меня сильным человеком. Стал готовить для иностранцев, получил бизнес-визу, работал на телевидении, женился на русской девушке, у нас родился ребенок. Только пока гражданство не получил. Я знаю, многие москвичи хотят жить в Индии, квартиры сдают, живут там годами. Я им обычно предлагаю поменяться со мной паспортами — чтобы с визами не заморачиваться».

о вьетнамском ресторане и русских словарях

Когда приехал: 2000

«Я приехал из Нячанга, это небольшой город во Вьетнаме, курорт. Дядя, который здесь уже владел рестораном, сказал мне: «Не сиди в Нячанге, езжай в Москву, здесь есть работа». И я приехал, а дядя умер четыре года назад, тетя вернулась на родину. И весь бизнес остался на мне. Потом приехали мои два брата, я женился, родился сын, так что у нас тут большая семья. Самое сложное было вначале: я вообще не знал русского, а времени учиться не было. Так что я сам как-то учил слова, открывал словарь и читал его подряд. Тогда я работал официантом — и клиенты помогали, по-доброму ко мне относились, объясняли, если что я го­ворил неправильно. К сожалению, я о России знаю очень мало: нигде, кроме Москвы, не был, здесь, если есть время, то ездим на Воробьевы горы, хотя в отпуск всегда — во Вьетнам. Вся моя жизнь проходит в ресторане. Там же познакомился и с женой, она тоже вьетнамка. Сейчас у нас два ресторана, один на «Чеховской», другой на «Бауманской», вот я сегодня здесь, а жена там — мы все делаем семьей, так у нас принято. В Москве вьетнамцев 80 тысяч человек, и, что радует, русские ­люди с каждым днем все больше узнают о нашей культуре. Клиентов у нас прибавляется. Но и мы тоже русскую культуру узнаем: мой сын ходит в детский сад на «Академической». Да и хочется, чтобы учился он в России».

о первой любви и съемках в «Шультесе»

Когда приехал: 2000

«У меня отец здесь жил. После школы я приехал к нему на зимние каникулы, и как-то в гости коллега мачехи в гости зашла — как увидел ее, влюбился, и она в меня. Я просто с ума сходил, думал о ней каждую секунду. Думал учиться в Москве, поступил на юрфак в институт Натальи Нестеровой, но с учебой не пошло, не мое это, бросил. Стал отцу в его магазине помогать — принести, ­отнести, подать. А потом потихоньку познакомился со своими сверстниками-грузинами, начали по клубам тусоваться, с девчонками знакомиться — там и с женой познакомился. Снимали жилье на Тверской у одного грузина — он ­десять лет дворником проработал, и ему прямо над «Елисеевским» комнату дали. Там у него все время зависала компания вгиковская. Так у меня появи­лись друзья из кино. Когда с Бакуром Бакурадзе познакомились, я ему все го­ворил: «Сними, сними меня в кино». И он так же в шутку отвечал: «Сниму, ­конечно!» А потом взял и снял в «Шультесе». Фильм получил разные призы, мы с Бакуром в Канны ездили, в Сербию, в Сочи на «Кинотавр». Потом еще в разных сериалах были роли небольшие. А так я на проектах водителем ра­ботаю. Я не бегаю по кастингам, но через знакомых предлагают время от вре­мени. Вот Валерию Гай Германику возил на сериале «Краткий курс счастливой жизни», она меня тоже позвала на маленькую роль. Вообще, меня в кино тянет, хочу актером быть».

о работе в типографии, «Казантипе» и ночной жизни

Когда приехал: 2002

«В 1999 году, когда мне было 15 лет, я, учась в одиннадцатом классе, решил бросить школу, чтобы пойти работать. Моя мама работала в Москве продавщицей, а я жил с бабушкой на те деньги, которые она нам присылала. Вот я и подумал, что нужно пойти зарабатывать. В моем доме жил сосед, который работал в редакции газеты «Даракчи» при самаркандском телевидении, я бросил школу и пошел работать в редакцию за 60 долларов в месяц. Нам с бабушкой этого хватало, чтобы жить и не тревожить маму. Позже меня переманили в другую редакцию газеты, где я набрался опыта и решил, что можно ехать в Москву помогать маме.

Я не знал, что еще могу делать в Самарканде, больше половины моих на­выков там негде было применить. Больших денег не платили, спроса на лучшее качество не было, появился уже интернет (очень плохой, но какой-никакой), и я стал понимать, что, в общем-то, могу уехать: если что — вернусь, но можно ведь попытаться? Решил остановиться на первое время в Твери у однокурсника моего дяди. Побыл у него пару недель и поехал на автобусе дальше в Москву. Автобус должен был приехать на «Комсомольскую», но по дороге сломался, и нас довезли до метро «Речной вокзал». И вот мне 18 лет, я из Самарканда, зима, ­минус двадцать. В метро никогда не ездил, мобильных нет, никто не останавливается. В общем, я думал, что на этом все, приехал — и потерялся. Но попалась мне милая женщина, которая объяснила, как доехать до Ленинградского вокзала. И когда я доехал, увидел маму, которая стояла у окна возле касс и плакала, думая, что со мной случилось что-то плохое. Мы поехали на 33-й километр по Горь­ковскому направлению, где мама нашла однокомнатную квартиру. Я устроился в оперативную полиграфию, печатал визитки, бланки. Зарплата у меня была в то время 250 долларов, это в четыре раза больше, чем я получал в Самарканде! Там же познакомился с моим первым другом в Москве. Он показал мне ночную жизнь. Я ходил с ним по разным клубам, там были люди абсолютно разные — музыканты, художники и фотографы. Я стал получать удовольствие от того, что живу именно в Москве.

Потихоньку научился цветной печати и нашел новую работу уже в типо­графии «Новый Свет». Там подружился с курьером, который все время шутил: «Хватит быть узбеком». Я и сам понимал, что в Москве жизнь другая и менталитет другой. И он меня перенаправил на новую волну — сначала по музыке, техно, хаус, рок, а потом пошел пирсинг, туннели в уши, в то время это было дико модным. По закону мне нужно было выезжать каждые 3 месяца, вот я и ездил на Украину. То в Киев, то в Крым, Днепропетровск, Одесса. Как-то совершенно случайно мои друзья предложили мне поехать на «Казантип». Я не знал, что это такое. Они мне рассказали, что это море, музыка, пляж, солнце и много девочек. Кто от такого откажется? Они купили мне билет на поезд, на следующий день мне исполнилось 20 лет — я впервые в жизни увидел море.

Потом мой друг Джамал из Дагестана ушел в рекламное агентство Leo ­Burnett. И когда я поднабрался опыта, он меня потянул за собой. Впервые в жизни в 2008 году меня взяли на официальную работу с белой зарплатой».

о фуре с картошкой, цыганах и преодолении

Когда приехал: 2001

«Было пять утра, когда я сошел с автобуса в Москве. В кармане у меня было 200 дол­ларов. Я погулял, посмотрел на город, а вечером пошел спать на Казанский вокзал. Съел двухрублевый пакетик макарон наподобие «Доширака», а на другой день возле метро «Варшавская» познакомился с женщиной. У нее на палатке висела табличка «Требуется грузчик». Я ей говорю: я студент, туда-сюда, перевелся, нужна работа. Она спрашивает: «Ты откуда?» А я из города Чарджоу. Помните, Никита Михалков в фильме «Вокзал для двоих» привозит «дыни чарджуйские»? Вот я оттуда. И она оказалась тоже от­туда. И сразу взяла меня на работу. Я получал 300 рублей в день, спал тут же, в подвале. Потом я устроился на работу к ее подружке. Стал получать уже 14 тысяч и снял комнату пополам с узбеками. Учеба моя все стояла, я ушел в академический отпуск.

Потом я работу сменил — картошкой торговал с фуры у одного азербайджанца. Я по-русски хорошо говорил, и меня поставили на продавца. Продажи хорошо шли — фура картошки уходила за 3–4 дня. Но работали мы в тяжелом режиме — спали в кабине, домой помыться ходили только на выходные. В итоге за несколько лет такой работы я скопил 20 тысяч долларов, что по тем временам были большие деньги. И я уже думал о квартире — за 25 тысяч можно было купить квартиру на станции Авиационная. Сам я тогда снимал квартиру у одной бабки. Царство ей небесное, хорошая бабка была, только выпить любила — и все время у нее цыгане паслись. В общем, прихожу я как-то домой на выходные помыться, как обычно, а у меня в комнате ни купленных накануне гостинцев для матери, ни документов, ни денег. Я тогда, как старуха, деньги в банку складывал и оставлял в комнате. Я очень был расстроен, хотел все бросить и уехать. Думал, как так: я ведь пять лет горбатился, работал, зимой пальцы обмораживал. И тут еще как раз отец мой умер. А у нас отец считается важнее матери, у меня когда какие-то успехи были, я всегда ему звонил. И это был переломный момент.

Я такое про многих артистов, знаменитостей читал — когда человек шел к успеху, переступал через себя, у него обязательно был момент, когда хотелось все бросить. Но я не бросил. Сейчас я — малый предприниматель, у меня сеть ­салонов по ремонту и продаже сотовых телефонов. Этому всему я поначалу сам научился. Я когда работал в переходе, учился у одного грузина ключи ремонтировать, технику. Потом закончил на «Каширской» месячные курсы по ремонту бытовой техники, получил диплом и начал развиваться дальше. У меня уже был российский паспорт — его дают через пять лет проживания, и я без проблем прошел все инстанции — СЭС, Роспотребнадзор и прочие, — и особых препятствий я не видел. Да, кому-то нужно было дать взятку, но это обычное дело — никто мне никаких проблем не устраивал. Сейчас думаю все же учебу закончить. Я сюда ехал не для того, чтобы торгашом быть или деньги зарабатывать, в первую очередь — хотел хорошее образование получить. Зарабатывать я и у себя на родине мог. Но мне было интересно себя преодолеть, через трудности чего-то добиваться, высшее образование получить, потом наладить бизнес. Для этого нужно было начать все с нуля — я так и сделал».

о прописке, ворованных джинсах и чужих детях

Когда приехала: 2006

«Мне подружка все говорила: поехали, поехали. А я тогда развелась с мужем, осталась одна с ребенком, работала воспитателем в детском саду. Зарплата была ниже 100 долларов, и ту не платили месяцами. У подруги в Москве родственница была. Первое время мы снимали у нее комнату. Еще она помогла с регистрацией — но с нас все равно содрали по 200 баксов. Мы получили разрешение на работу, прошли медкомиссию, у нас было официальное право работать с детьми. Но не было гражданства и прописки. Пошли в детский сад устраиваться, но с синими украинскими паспортами на нас смотрели как на идиоток. А ведь мы обе с высшим педагогическим образованием, и у нас был уже опыт работы. В итоге устроились на рынок. Но там карьеру не сделали. Начальники нерусские — все сами пытались на нас навариться или предлагали сожительство. Еле ноги унесли! Я устроилась торговать джинсами. Первый месяц, чтобы заинтересовать, хозяин дал мне заработать. А потом спрятал куда-то пять пар джинсов, каждая по 3 тысячи рублей, и сказал, что я украла. Я клялась сыном, матерью, но он не поверил и вычел из зарплаты.

Потом устроились нелегально в гастроном продавцами. Подруга прижилась, а мне не нравилось. Зато там я познакомилась со своим будущем мужем. Мы встречались год, жили вместе — и вот два года назад расписались. Если б раньше предложил, у меня бы уже было гражданство. Но если б я не вышла замуж, не знаю, чтобы со мной было. Нужно бы было идти в ФМС, брать квоту, ждать пять лет. Или платить 150 тысяч адвокатам. Когда РВП (разрешение на временное проживание. — Прим. ред.) брала, собирала кучу документов: справка о несудимости, кровь на ВИЧ, на счету в банке определенная сумма, нотариальное разрешение от сына на переезд. Один раз меня обманули. Пошла в офшорную фирму, содрали 14 тысяч, распечатали бумажки из интернета и отправили меня. Центр правовой поддержки — лохотрон редкой красоты. Разрешение на временное проживание дает право на какой-никакой медицинский полис, и не надо каждые три месяца границу пересекать. А до этого я ездила до хутора Михайловское, там как бомж сидела два часа, потом назад. И сразу же утром бежала на работу. Работо­дателю же все равно.

В этом гастрономе одна женщина мне посоветовала пойти в агентство по подбору персонала и устроиться няней. Так я этих агентств прошла не меньше десяти! Они просто кидают: ты показываешь паспорт, заполняешь анкету, платишь за нее от 500 до 1000 рублей — и все, ни звонка, ни письма, порвали бумажку и выбросили. А если трудоустраивают, то забирают половину первой зарплаты и с работодателей берут. В том агентстве, через которое сейчас я устроилась, сразу сказали, что с моими навыками — а я вожу автомобиль, играю на гитаре профессионально, имею опыт работы с детьми — при российском паспорте могла бы претендовать на зарплату в полтора-два раза выше. Говорят: сделаете русский паспорт, приходите, устроим вас на Рублевку, будете под 100 тысяч зарабатывать. Мне повезло, что менеджер агентства оказалась моей землячкой. С ее помощью я устроилась няней в немецкую семью, где проработала три года. Я занималась только ребенком: водила его в школу, делала с ним уроки, полностью следила за гардеробом и готовила еду. Когда родители уезжали отдыхать, брала его к себе, даже один раз он ездил со мной на Украину (родители написали доверенность), он очень подружился с моим сыном. Но они уехали обратно в Германию, и я опять осталась без работы. Но я там хорошо заработала. Сделала у себя дома ремонт, сына перевезла.

Сейчас я устроилась в другую семью. Получаю 45 тысяч, официально — за работу с одним ребенком. Но по факту я вожу детей в школу, нянчусь с ними, учу читать, писать, стираю, готовлю. Один раз было, что я сидела целые сутки с четырьмя детьми, один из которых — грудной младенец. Одна орет: «Хочу к маме!», двое бегают плюс мелкая — ее надо кормить, купать. Однажды ребенок-аллергик чуть не задохнулся. Хорошо — я закончила курсы фельдшеров и сама ­сделала ему укол. За переработки не доплачивают, возвращаются без предупреждения в час, два ночи. Хочется им сказать: «То, что вы живете в Москве в пятом поколении, не делает меня хуже вас! Если б ваша мать была пенсионеркой и получала 10 тысяч, как моя, неизвестно, как бы вы себя чувствовали?!»

Я привыкаю к детям очень сильно, и они меня очень любят, скучают без меня. Вообще, я не понимаю, зачем они детей рожают, они же ими совсем не занимаются. По четыре раза в год ездят отдыхать, а дети — с няней. А потом удивляются: «Почему ребенок рыдает, когда вы уходите?» Конечно, он ко мне больше привык. Моя мечта — устроиться музыкальным руководителем в хороший детский сад. Пусть даже меньше буду зарабатывать, но не буду никому трусы стирать, ­готовить, оставаться одна на месяц с чужим ребенком. Меня будут называть по имени-отчеству, уважать родители. А пока я работаю — как рабыня Изаура».