10 лучших фильмов года: выбор Зинаиды Пронченко

Хамагути однозначно режиссер года — в 2021-м у него вышло аж две картины, и обе получили награды на Берлинском и Каннском фестивалях соответственно. Довольно трудно выбрать между «Случайностью и догадкой» и почти трехчасовой экранизацией короткого рассказа Харуки Мураками «Сядь за руль моей машины», но все же я сделаю выбор в пользу трех новелл, рассказывающих о жизни обитателей современного Токио.

В «Случайности и догадке» Хамагути не только занимается терапией главного невроза нового столетия — как жить без боли, когда боль причиняет все, — но также на радость синефилам отдает дань славной традиции французской камерной драмы рубежа 60–70-х. По Ромеру и Соте соскучились наши сердца: означает ли внутренняя свобода полное одиночество? Что важнее — империя страсти или воспитание чувств? Короткие встречи или долгие проводы, весна или осень? И не обернется ли жизнь абсолютной случайностью, то есть догадкой судьбы? Отвечает режиссер Хамагути.

Фильм открытия постапокалиптического Каннского фестиваля многим показался ошибкой резидента дьявола. Но не мне. Я не увидела в «Аннетт» ни упивающейся фальшивым самоуничижением мизогинии, ни автопортрета художника в кризисе (каковым, допустим, стал «Дом, который построил Джек»). Другое дело, «Аннетт» открыла не только Канны, но и портал в бездну — страхов, что начинают неотступно преследовать каждого человека, необязательно проклятого гения, когда жизнь убывает, а небытие атакует. Не так страшно умирать, как страшно никого не любить. Остаться в этой нелюбви наедине с тенью прошлого. И еще страшнее, когда прошлое начинает говорить — голосом твоей совести.

Адам Драйвер блестяще сыграл обезьяну бога, Генри МакГенри, человека, которого никто не простит. Да и прощение, если бы бог смилостивился, ничего не исправит. Рассуждая о покаянии, Каракс неожиданно вступает в диалог с отечественным «Капитаном Волконоговым». Только выводы Каракса беспощаднее и честнее. Потому что смерть — совершенно бессмысленный финал, и главное, вне морали.

Не понятый никем, кроме критиков «Кайе дю синема», новый фильм Дюмона прошел стороной и в прокате, и в прессе. Как те самые постколониальные войны на окраинах европейской цивилизации, репортажи о которых ведет Франс, героиня философской притчи Дюмона. «Франс» — фильм-постскриптум, эпитафия на могиле постиронии, с которой Дюмон наконец-то решил распрощаться. Прикидывающийся едкой сатирой последний фильм Дюмона на самом деле разоблачает не столько медиа, делающие из всего контент, в том числе из наших душ, сколько неприкаянность этого духа, которому сегодня запрещено быть вне расовых, гендерных и классовых идентичностей. Душа у человека, как и жизнь, одна — и, несмотря ни на какие прогрессивные мантры, предпочитает потемки, а не исповедь аффирмации. О мистическом и социальном пытается говорить Дюмон, о том, что свобода всегда чужая, а гибель всегда своя. И странно в 21-м году XXI века это не понимать и отрицать.

Еще один фильм из Канн, разочаровавший экспертное сообщество. Эньеди перенесла на экран классику венгерской прозы — одноименную новеллу Милана Фюшта. В главной роли — Леа Сейду, для нее 2021-й был особенно урожайным годом. В эпоху феминистской реконкисты Сейду стала для кинематографистов символом надмирной женственности — ее эликсиром и концентратом: она одновременно и прамать, и всечеловек, и непорочная дева, и секс-символ. Она реет над гендерной схваткой богиней, которая полюбила. Гуманизм ведь гораздо старше феминизма.

«История моей жены» — большая проза, которую Эньеди, не обращая внимания на требования современности, медленно и с трепетом к каждому движения души, воспетому Фюштом, превращает в великую киногению. Это тот самый фильм, в котором женский смех и полуулыбка может стать центральным сюжетом, песнью песней, шедевром в себе и приговором человечеству.

Озон вернулся. Жечь сердца людей — беспощадным юмором и переполняющей его нежностью к жизни как самой хрупкой материи на свете. «Все прошло хорошо» — наверное, лучший фильм режиссера. Оставляющий далеко позади даже общепризнанно сильные работы вроде «Под песком» или «8 женщин». Созревший для серьезного разговора мастер больше не прячется за жанровыми бирюльками, не впадает в пафос, но и не боится говорить о смерти так, как хочется именно ему — певцу здоровой, себя не стесняющейся буржуазности. Смерть долгие годы была по размеру талантам Бергмана и Ханеке, та самая смерть, которая занимается исключительно саморефлексией. Неужели я умру, а как это — умирать? Насколько это страшно? И правда после смерти ничего нет? Озон виртуозно перехватывает у жестокосердных мэтров инициативу. Он вооружен знаменитым французским joie de vivreВ переводе с французского «радость жизни». — инструментом, на котором самые прекрасные элегии в свое время сыграли и Блие, и Пиала, и Беккер, и Трюффо. Бокал красной бургундии даже в руках умирающего скорее полон, чем пуст, в отличие от жизни: о ней можно горевать, но с ней обязательно нужно расставаться.

Что это было? Девочка, «кадиллак» или видение? Даже полгода спустя мало кто из нас понял, как правильно произносить фамилию Дюкорно. Остается благодарить председателя каннского жюри Спайка Ли, подарившего миру кино такую интригу.

Вот это сюжет — тело как улика и как новый этап в расширении пространства борьбы, заведомо проигранный смерти, конечно. В период, когда даже сторонники вакцинации начинают сомневаться в необходимости принудительной бустерной дозы, картина Дюкорно о теле как ловушке или баррикаде смотрится невероятно актуально.

Вот именно, что это кино не только про феминизм, но и про всех вообще. Современность вернула бодихоррор в разряд самых востребованных жанров. Вы давно похитили наши души, теперь вы пришли за нашими телами. Выбора нет, титан либо расправит плечи, либо затарит гречи, а новый мир покажется конфеткой в сравнении с новым порядком.

Кинематограф должен был спасти прошлым летом Кристофер Нолан. Но его «Довод» не показался миру достаточно аргументированным. В итоге кинематограф, как и полагается, спас Бонд. Джеймс Бонд, отдав за сохранность мира свою жизнь. А вот Дени Вильневу и целого мира мало, поэтому его «Дюна» будет жить. Сборы первой части тому подтверждение.

«Дюна» — это идеальный пример нового блокбастера ковидной эпохи. Когда спецэффектов и звезд недостаточно, главное — творить. «Дюна» совершенно точно самое цельное и концептуальное произведение уходящего года, гезамкунстверк на песке, который медленно, но верно рассыпается на тысячи нюансов, каждый из которых — еще один оттенок энтропии. Никто не создал в 2021 году более убедительный комментарий к утекающему сквозь пальцы человечества raison d’etreВ переводе с французского «смысл существования».. Вильнев оборачивается на исчезающий мир, смотрит на него глазами Шаламе. И глаза эти пока не отражают надежды, но впереди сиквел, а значит, нам всем еще рано себя жалеть.

Соррентино десятилетиями смотрелся в Феллини, как в зеркало, и нас заставлял смотреть на этот парад фриков, алле-алле-алле, из которых собирал свои красочные абсурдистские зарисовки об Италии — приснившейся нам далекой стране с самыми лучшими паровозиками в мире, ведь они никуда не едут. Как не ехал последние годы и Соррентино, слишком комфортно устроившись на своем коньке-горбунке. Однако «Рука бога» — очевидный для маэстро новый уровень: все когда‑то дорастают до личной интонации, вот и Соррентино больше не карабкается на спины великанов, говорит за себя, говорит о себе. О своей юности, которая кончилась в Неаполе, в декабре 1984-го. Ребенка делает взрослым, а человека человеком — первый секс и первый страх. Как правило, связанный со смертью. Соррентино показывает, как Марадона забирает мяч, а смерть — смысл жизни, и еще неизвестно, кто из них больше заслуживает прозвище «Рука бога».

Уже неважно в сущности, кто именно изобрел кинематограф — братья Люмьер или Томас Эдисон. Главное, что дело их живет нашими молитвами и фильмами Стивена Спилберга. Его версия самой печальной истории на свете, разумеется, исполнена виртуозно, но Стивен взялся за ремейк легендарного мюзикла не ради того, чтобы музыка слилась с танцем на почве трагедии. Спилберга мало интересует модернизм, формалистскими изысками которого кичилась картина Уайза и Роббинса 1961 года. Спилберга интересует человек. Сам по себе — как остров в океане несчастья. Может, «Вестсайдская история» и хор, но обращаются его участниками к зрителям поименно. И ты, и ты, и ты, мы помним, что ты есть, мы знаем о твоем существовании и о твоей драме. Быть человеком — уже подвиг, за который к награде посмертно не представляют. А Спилберг этот регламент разрушил — своей, частной «Вестсайдской историей». Нет никаких нас — ирландцев, пуэрториканцев, мужчин и женщин, есть только Мария и Тони.

О русско-финской дружбе вроде бы многое, если не все сказал прекрасный режиссер Александр Рогожкин. Мир праху его, для кино 2021-й был слишком тяжелым годом. И любовь забирали у нас, не давая взамен ничего, даже ненависти. Только бессилие, сплошная усталость — бороться и искать, ничего не находить и предсказуемо сдаваться.

Но если надо выбрать в этом году что‑то родное, что‑то, к чему хочется возвращаться мыслями, как в «домик», в котором никто уже вас не тронет, то это, безусловно, «Купе номер шесть». Самый синий фильм Канн, а мы помним, что синий — самый теплый цвет. Нашему непутевому кинематографу можно простить все за одного Юру Борисова, протягивающего безапелляционно, через трудности перевода, вьюгу, метель, поземку, из России с любовью — руку загранице, вроде бы, давно поставившей на нас крест. Не спешите нас хоронить, мы обязательно вернемся.