Почему инклюзивное образование в России не работает

Что происходит с инклюзивным образованием 

По оценкам ЮНЕСКО, в России около 2 миллионов детей нуждаются в специальном образовательном подходе, а по данным Министерства здравоохранения, количество больных детей в России ежегодно увеличивается на 4–5%. И уже пятый год инклюзивное образование пытается встроиться в российскую школу. Идея заключается в том, что дети с инвалидностью учатся вместе со здоровыми детьми. Это помогает обычным детям стать гуманнее и шире смотреть на мир и социализирует особенных. Во всем цивилизованном мире этой практике уже около 40 лет. 

В России действует программа «Доступная среда», в рамках которой для адаптации обычных школ под нужды инвалидов было выделено в общей сложности 7 миллиардов рублей. Школы с переменным успехом оборудуются пандусами, направляющими плитками для слабовидящих и иногда даже лифтами. Министр образования Дмитрий Ливанов делает громкие заявления: «Только за последние три года число детей с ограниченными возможностями здоровья и инвалидностью, обучающихся инклюзивно, увеличилось на 15,5%». По его словам выходит, что особенные дети становятся равноправными членами российского общества и государство не жалеет на это денег и сил. На практике же прекрасная идея инклюзивного образования в России работает совершенно иначе. 

По всей стране несколько лет подряд закрываются коррекционные школы — несмотря на то что Министерство образования в принципе не одобряет этот процесс. Может быть, это логично? Коррекционные школы закроют, и особенные дети будут учиться вместе с обычными. Но, во-первых, далеко не все особенные дети могут учиться в обычном классе, а во-вторых, треть детей, числящихся на инклюзивном образовании, в итоге отправлены на домашнее обучение (такую статистику привела в интервью ректор Института проблем инклюзивного образования при Московском городском психолого-педагогическом университете). Домашнее обучение подразумевает, что ребенок не ходит в школу и не общается со сверстниками, к нему домой приходит учитель и занимается с ним в лучшем случае 8 часов в неделю. Он вроде как числится в школе, и она считается инклюзивной. А на самом деле попадет в полную социальную изоляцию, заперт дома. И такое происходит с каждым третьим ребенком, записанным в инклюзивные проценты.

Светлана Островская, мама Миши, Москва: Наша школа №371 была последней школой надомного обучения в Москве. Ей 20 лет. До недавнего времени такие существовали в каждом округе. Школа надомного обучения не значит, что дети учатся дома. Это значит, что к каждому здесь индивидуальный подход, дети занимаются сколько могут, в классах не больше пяти человек. Заняты три первые парты. Каждому ученику учитель объясняет задание пошагово. Все программы адаптированы к особенностям ребенка. И для тех семей, которые сюда водили детей, это было спасением. 

Дети здесь — хрупкие цветы. Аутисты, дети с ДЦП, эпилепсией, тяжелыми формами диабета… Всего у нас было 75 человек. Каждому, чтобы учиться и достигать результатов, нужно предельное внимание учителя, который умеет работать с такими детьми.  Все мы были одной семьей, пока в начале года вместо директора не появилась исполняющая обязанности, которая сообщила учителям и родителям, что у школы нет денег, она перестает существовать и необходимо написать заявление о переходе в образовательный комплекс №2095. Все преподаватели получили сообщение о сокращении. Им тоже предложили перейти в комплекс 2095. Родителей ловили в коридорах и пугали, что если они не напишут заявление, то останутся вообще без школы или отправятся в школу для умственно отсталых. Большая часть родителей заявление написали, но некоторые сопротивлялись. 

Мой сын — семиклассник, у него хрупкие кости. Малейший удар, толчок — и перелом, и потом долгие месяцы в больнице. Как он будет учиться в массовой школе? Как он пройдет по коридору в столовую, чтобы его никто не толкнул? Укрупненные классы для нас — погибель. Даже темп речи учителя, то, как он объясняет материал, играет роль. Ребенок с нарушениями мозга, если кисты были внутри или какой-нибудь шунт стоит после операции, не может воспринимать материал так же адекватно, как обычные дети. Для наших детей имеет большое значение, 4 или 5 человек в классе, не говоря уже о 15. Мы писали петиции, митинговали. И к нам в школу с комиссией приезжал заместитель министра образования Вениамин Каганов. Он просил объяснить ему, почему особенным детям станет хуже в новой школе. Ведь им выделят отдельные классы, они будут учиться в отдельном флигеле, правда, он 1914 года постройки и признан аварийным, но там делают ремонт. Теперь наши особенные дети учатся в этом флигеле. Да, в отдельных от обычных детей классах, но они укрупнены. В обычную школу перешла только незначительная часть учителей, а новые никогда не работали с такими детьми. Об облегченной учебной нагрузке никто не вспоминает, теперь у наших детей по 6–7 уроков в день, как у всех. Я столько боролась, а сейчас я просто в шоке и не знаю, что будет дальше.

Татьяна Усенко, мама Ани, Москва: Наша школа надомного обучения №381 была объединена с гимназией №1748. Директор комплекса, в который мы влились, говорила: я вам кружков понаделаю, ваши дети будут на флейте играть и продленка будет, тут сделаю тренажерный зал, я вам гарантирую, что вы будете учиться в тех же классах, в тех же кабинетах, с теми же учителями, в том же составе.  

В итоге из 200 человек школы надомного обучения сейчас осталось менее половины. Детей пересаживают в массовые классы, половину учителей сократили. А это люди с огромным опытом работы именно с особенными детьми. Сокращают  коррекционных педагогов, логопедов, дефектологов, социальных специалистов, всех тех, кто помогает реабилитации детей. Обычные учителя из массовых классов даже не знают, как подступиться к  нашим детям. Как, например, научить аутиста, который не говорит, писать.  Ну представьте, вы всю жизнь учили обычных детей — и тут вам дали ребенка с нарушением функции моторики, он весь скрюченный сидит, ручку держать не может, как вы его будете учить? И вы представляете, какой это стресс для детей? Как они школу закончат?

Почему и как закрывают школы

Все начиналось очень хорошо и обещало, что к детям-инвалидам у нас будет новый подход, они будут включены в общество. Россия наконец-то ратифицировала конвенцию о правах инвалидов, причем в конвенции  содержится такая позиция — коррекционное образование необходимо там, где невозможна инклюзия. Кроме того, с 1 сентября 2013 года вступил в силу новый закон об образовании, в нем появились статьи об инклюзивном образовании, но исчезло понятие коррекционных учебных заведений как особого типа. Мы предупреждали, что это будет воспринято как сигнал к закрытию. В общем, так оно и получилось. Самое главное — так называемая оптимизация, большинство коррекционных школ — интернаты, и, естественно, у региональных властей, которые сейчас имеют порядка нескольких триллионов рублей долгов, возникает соблазн сэкономить на интернатных расходах. Как это сделать? Поместить ребенка в обычную школу под лозунгом «Даешь инклюзию, долой проклятые резервации». Но если на самом деле создавать доступную среду в каждой школе, это будет намного дороже, чем содержать коррекционные школы. А у нас под инклюзивной средой зачастую понимается пандус на первый этаж. А как ребенок заберется на второй этаж? И самое главное: готовы ли педагоги его учить? С этим большие проблемы.

Ключевым моментом всей этой истории стало введение подушевого финансирования. Оно также впервые появилось в новом законе «Об образовании» 2 года назад. Базовая ставка на любого ребенка теперь 63 тысячи в год. С таким подходом школы, где мало детей в классах и, соответственно, учителей требуется больше, просто не могут выжить. Конечно, на инвалидов выделяется больше денег, есть специальные коэффициенты. Для тех, у кого нарушение опорно-двигательного аппарата, для слепых и слабовидящих базовая ставка, например, умножается на три. Но этого совершенно недостаточно, чтобы спасти коррекционную школу. В Москве некоторое время город доплачивал так, чтобы все школы (и коррекционные в том числе) получали нужное финансирование. Сейчас эта практика прекращена.

Елена Багарадникова, Член Совета Московской городской ассоциации родителей детей-инвалидов, мама Тимура: Наша школа «Кашенкин Луг» сейчас получает финансирование в 13 раз меньше, чем до принятия нового закона «Об образовании». Закрытия и слияния школ проходят беспощадно и с нарушениями. Делается это по стандартной схеме. Родителей убеждают, что теперь станет только лучше. Если вам директор говорит: с вашим ребенком будет все замечательно, мы с вами сейчас разовьем инклюзию — и ваши дети вольются в общество. Он говорит красивые слова, но механизмы, которыми это будет обеспечено, никак не проговариваются. В результате этих реорганизаций и ликвидаций педагоги, работающие с особенными детьми, лишаются льгот. Существовавшая ранее надбавка учителю «за трудность» работы с инвалидами, отменена.

Раньше в детских садах проводилась реабилитация, там были медсестры и врачи. Теперь по новому закону «Об образовании» они как медицинские работники должны быть оформлены в медучреждение. Поликлиники часто заявляют, что у них нет дополнительных ставок. Оборудование, которое приобретали для физической реабилитации детей, простаивает. Происходят просто вопиющие истории — например, попытки «убрать» услуги медицинской реабилитации у детей с проблемами зрения. Без этого лечения некоторые дети могут ослепнуть. В Зеленограде в детском саду №3 проходят реабилитацию 116 детей с различными диагнозами, с ними занимаются на аппаратах в специально оборудованном кабинете. На основании нового закона «Об образовании» садик перестал считаться коррекционным и стал общеобразовательными, где не предусмотрено лечение детей. Только борьба родителей помогла оставить возможность лечения. И это не частный случай, это происходит систематически. 

Ева, мама Кати, Москва: Во многих школах восьмого вида (школы для детей с нарушениями интеллекта) в Москве сократили воспитателей и укрупнили классы. У нас, например, теперь нет воспитателей и детям некому помочь переодеться, спуститься в столовую, некому отвести в туалет. Это все не может делать один учитель. Для этого были воспитатели. Раньше у нас было 5–6 детей в классе и учитель каждому мог объяснить программу, теперь их 13, и они очень плохо усваивают материал.

Наталья, мама Сережи, Череповец: В Череповце нашу единственную школу-сад для слабовидящих детей №58 слили со школой-интернатом для глухих детей. Группы, спальни и классы здесь меньше, чем указано в санитарных нормах. Первоклашки раньше могли днем спать в школе, у них повышенная утомляемость, и им очень важен этот сон. У моего ребенка внутричерепное и внутриглазное давление, у него носом кровь идет, когда он переутомляется. В перестроенном здании спален для первоклашек не предусмотрено. Группы для детского сада очень маленькие, в них практически нет игровой зоны, душно, тесно. К нам приезжала чиновник Министерства образования, заместитель директора Департамента государственной политики в сфере защиты прав детей Ирина Терехина. Она сказала, что санитарные нормы — это, вообще-то, всего лишь рекомендации. И ничего страшного. В новом здании не соблюдены правила пожарной безопасности. Со второго этажа нет пожарных выходов для каждой группы детского сада. Юрист Управления образования Череповца сообщила, что у них есть все документы, разрешающие открыть это здание с небольшими пожарными нарушениями. То есть риск того, что при пожаре слабовидящие дети будут прыгать из окон второго этажа считается «небольшим нарушением».

Ситуацию с нашей школой Диана Гурцкая — член Общественной палаты Российской Федерации, председатель Комиссии по поддержке семьи, детей и материнства — донесла до президента. Президент сказал, что здесь какая-то управленческая ошибка и ее надо исправлять. Тем не менее в Управлении образования Череповца пришли к выводу, что президент все не так понял, и продолжают в том же ключе, только на всякий случай сохранили нашу школу-сад № 58 как юридическое лицо. 

Что бывает, если учителя в обычной школе не готовы к особенному ребенку

Елена, мама Егора, Краснодарский край: Все началось, когда мой сын Егор пошел учиться в третий класс обычной школы. Неудобность моего ребенка заключается в том, что иногда он на уроках разговаривает сам с собой вслух, на переменах открывает и закрывает краны, бегает по школе, прыгает по ступенькам, один раз в голос рассмеялся на уроке. Директор и учителя почти с самого начала стали давить на меня — требовать перевести его на домашнее обучение. Я боялась этого. Он хотя и не дружит с детьми, но держится рядом, если все идут на перемену, он тоже идет, все на урок побежали, и он за ними, а дома где это взять? Я живу одна с ним, в гости к нам никто не ходит, кроме меня в 4 стенах и школы, он никого не видит. В итоге я была вынуждена перевести сына на индивидуальное обучение. Он по-прежнему ходил в школу, но занимался отдельно от других ребят с учителями, а на каких-то уроках он мог присутствовать вместе со всеми. Занятия назначали в перерывах между уроками, например, когда у детей физкультура. Все эти индивидуальные уроки проводились кое-как, спустя рукава. В итоге сейчас я учу ребенка дома сама. В школу он иногда приходит просто посидеть.

Жанна, мама Александра: У моего сына синдром дефицита внимания и гиперактивности. У нас нет в районе коррекционной школы. Мы учимся в общеобразовательной, и нас выгоняют на домашнее обучение. Мне было сказано, что если мы не откажемся от обучения в массовой школе, то ребенка прикрепят к детской комнате полиции и поставят на учет в психоневрологический диспансер. Нужно понимать, что такого ребенка ни в коем случае нельзя изолировать от общества. Со своей стороны я делаю все возможное, чтобы помочь. Я пыталась разговаривать с родителями, рассказывать, что синдром СДВГ со временем сглаживается. Давала рекомендации педагогам, предоставляла печатный материал, как взаимодействовать с такими детьми, но все мои попытки оказались тщетны.

Предполагалось, что дети-инвалиды и дети с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ) смогут вписаться в общий образовательный процесс в обычных школах и такое решение заодно снимет проблему их социализации. На практике же получилось, что ребенка выдернули из коррекционной школы, а качественного образования ему гарантировать не смогли, потому что ответственность за детей с ОВЗ легла главным образом на плечи рядового учителя, не умеющего правильно работать с такими учениками. При этом сами коррекционные учреждения стали закрывать. 

Почему детям с особенностями развития необходимо учиться

Инклюзивное образование необходимо. У обычных детей, которые учатся рядом с особенными, появляется больше сочувствия, сопереживания и понимания, они становятся общительными и терпимыми. И это единственный путь к инклюзивному обществу, в котором люди с инвалидностью не воспринимаются как изгои. Но подготовленные педагоги и доступная среда для полноценного развития инклюзии должны быть общей, а не точечной реальностью. 

«Есть такое понятие — отложенные обязательства, — говорит Татьяна Усенко, мама особенной девочки из реорганизованной школы надомного обучения 381, — наши дети сейчас требуют много денег, а потом на выходе, когда им восемнадцать и они поступают куда-то, вот тут-то эти инвестиции  срабатывают. Речь сейчас идет о том, будут ли дети иждивенцами или смогут работать. Многим не удастся найти работу, если они сейчас не получат образования. 

Вот представьте, 10 лет обучения в школе и 50–60 лет жизни человека, затраты на обучение наших детей — это вот эти десять лет, но это сделано, для того чтобы остальные  50–60 лет его жизни такой человек был полностью социализирован и приносил пользу обществу, в том числе и как налогоплательщик. Сокращая сейчас эти затраты, мы перечеркиваем полностью эту будущую экономию. А еще есть, конечно, морально-нравственный аспект: это сломанные судьбы, искалеченные жизни детей и их родителей».