«Свой переезд я воспринимаю как подарок»: активистка Femen об эмиграции в Париж

«Я родилась в небольшом городе на Украине — Хмельницком. Там же окончила школу и поступила в институт на факультет экономики. Заведение было выбрано по принципу «чем ближе к дому, тем лучше». Институт был плохой, коммерческий, и экономика меня интересовала мало. Уже на третьем курсе я поняла, что мое призвание — общественная и социальная деятельность, и вскоре я уехала в Киев делать Femen.

До Femen я два года в Хмельницком состояла в женской организации, которая называлась «Новая этика». Это было такое доброе девичье движение: нам было по 18 лет, милые девочки с бантиками. Мы пытались просвещать таких же девочек, рассказывать о том, что такое феминизм и зачем это нужно. Акций тогда еще не делали, но проводили мероприятия типа женских брейн-рингов, встреч и участие в разного рода благотворительности. У нас была сравнительно многочисленная группа «Вконтакте», а за два года набралось порядка 200 активных участников. Потом у нас в городе произошла трагедия: в гинекологическом отделении местной больницы погибло несколько женщин, потому что им сделали клизму с формалином — они просто сгорели изнутри. Тогда мы поняли, что разговоров недостаточно — надо действовать, бороться за свою жизнь, ведь от врачебной халатности не застрахован никто. 

К тому времени часть девочек из Хмельницкого переехала в Киев поступать в институт, и в какой-то момент, после того как киевский досуг был изучен, возник вопрос, а как свою энергию можно применить с пользой для общества. Мы начали собираться и обсуждать, кого что волнует. Был конец весны, и стало понятно, что самым насущным является грядущее отключение горячей воды. Сессия, общежитие, в котором один душ на сто человек, при этом нужно готовиться и сдавать экзамены. Сложное время, одним словом. Так мы придумали нашу первую акцию — публично купаться на Майдане. Нас собралось больше 50 человек, к нам присоединились танцевальные коллективы. Было очень эффектно. Девушки принесли шапочки, полотенца, губки для душа, тазики, шампуни, мыло — все это бурлило в фонтане. Это было за четыре года до «оранжевой революции», в 2008 году, и тогда милиция пришла на акцию, чтобы нас охранять. Еще два года они нас охраняли. 

Признаться, мы не надеялись на такой эффект и внимание прессы. Нас ждали не только русские и украинские журналисты, но и представители международной прессы с камерами. Было похоже на церемонию вручения кинонаград. Мы очень весело купались в течение трех часов. И в этот день мы поняли, что можем организовывать что-то важное, что заслуживает внимания. Правда, через месяц нам пришел ответ от администрации города, в которую мы отправляли запрос для получения объяснения: «Вообще-то мы занимаемся укладкой асфальта и не понимаем, почему вы пишете нам об отключении горячей воды». Но мы не теряли надежду на диалог со властью.

Начиная с 2010 года, с приходом Януковича, был спущен приказ останавливать все наши акции, а с 2012-го, когда начали готовить Евро-2012, за нами началось постоянное наблюдение. Были довольно смешные ситуации, когда перед Евро-2012 в слежке за нами был задействован, наверное, целый департамент безопасности, два десятка человек находилось на полевых работах. И они умудрялись нас упустить, хотя никаких специальных схем мы для этого не разрабатывали. Мы выходили из офиса: сначала одна участница, наша бразильская активистка, а потом я. Мы должны были сесть в машину к бразильской прессе. Я не знаю, почему они не заметили. Наш друг шел за нами — просто посмотреть, как мы сядем в машину. Он рассказал, что как только мы скрылись, из близлежащего парка с разных лавочек повскакивали человек пятнадцать с криками «Где? Куда делись? Куда пропали?». У них была просто паника, куда потерялись девчонки, как будто мы были ловкими шпионами. И такие ситуации случались не раз.

А в 2013 году, после акции в Ганновере, когда я выбежала к Путину с надписью на груди «Иди на …, Путин», нас в первый раз арестовала немецкая полиция. Причем они честно сказали нам, что не имеют права нас задерживать, что мы не сделали ничего противозаконного, но им позвонили из штаба Меркель, потому что штаб Путина потребовал разобраться.

Из Германии я вернулась в Киев, мы еще два месяца организовывали акции, не подозревая, что за каждым нашим шагом следят. Мы готовили акцию на День крещения Руси, когда в Киев собирались Путин, патриарх Кирилл и Лукашенко. Ну и Янукович, само собой, должен был там быть. За неделю мы заметили, что за нами идет основательная слежка, а за четыре дня до мероприятия наш друг и соратник Витя, который ночевал в офисе, был серьезно избит. Он попал в реанимацию. Избивавшие его угрожали, что в следующий раз на его месте будем мы. Наши телефоны прослушивались в режиме онлайн, поэтому мы старались меньше деталей обсуждать по телефону.

А еще через два дня ударили в лицо в подъезде одну из участниц нашей организации Аню Гуцол и забрали ее собаку, которую она больше так и не увидела. Но мы все равно решили идти до конца. Мы готовили акцию у меня дома — с нами был фотожурналист Дима Костюков, который делал историю про Femen для The New York Times. 

Нас арестовали прямо перед началом. Мы заказали такси, вышли из дома, и тут на нас со всех сторон накинулись люди, причем не в форме, а в штатском. Было страшно: так нас еще никогда не задерживали. Нас вытащили из такси. Все происходило очень быстро, но воспоминания как будто в кино, покадровые. Со свистом подъехала полицейская машина. Причем, так как это происходило во дворе средь бела дня, люди, просто прохожие, пытались нас отбивать. Нас распихали по разным машинам, а Диму все это время били. Мы не понимали, что будет происходить дальше. В итоге всех привезли в отделение. Тогда я только увидела, что у Димы дырка во лбу и из нее буквально ручьем сочится кровь. Кроме Димы пострадала еще одна девочка — Оксана, которую сильно ударили по почкам. Мы начали требовать вызвать скорую. Медики приехали только через пару часов. На следующий день у нас уже был суд. Это было воскресенье, суд открыли специально для нас. 

В этот раз попал под раздачу журналист, Дима. Поэтому внимание журналистского сообщества было вдвойне интенсивным. Нас приговорили к суткам ареста, которые мы на тот момент уже отбыли. Мы разъехались по домам, хотели отпраздновать «благополучное» завершение истории, но, уже оказавшись дома, поняли, что слежка за нами не прекратилась.

У меня начала паника и паранойя. Я боялась выйти из дома, боялась выйти в подъезд, боялась находиться в квартире. Я жила с соседками, и пару раз у меня были приступы цепенящего страха — когда кто-то из них проходил мимо комнаты, я начинала кричать.

Уже после первых нападений я решила, что уеду в Париж. У нас были приглашения и билеты на Венецианский кинофестиваль в Италию, где должна была быть премьера документального кино о Femen. А оттуда я собиралась двигаться во Францию. В 2012 году мы несколько раз приезжали во Францию и делали здесь акции. Потом француженки организовали свою ячейку Femen, сюда переехала наша активистка Инна Шевченко и возглавила ее. Следом появился сквот Lavoir Moderne Parisien, поэтому выбора, куда уезжать, как такового не стояло.

Мы все приняли решение заканчивать деятельность на Украине, и когда разговаривали друг с другом по прослушиваемым телефонам, постоянно озвучивали этот план. 24 августа 2013 года, в День независимости Украины, я уехала в Хмельницкий. Родителям сообщила, что собираюсь уезжать из страны. Мама сначала уговаривала остаться, вернуться в Хмельницкий и жить с ними. Но потом поняла, что вряд ли сможет меня защитить. А 27-го числа я вернулась в Киев, чтобы официально закрыть Femen вместе с офисом, у которого истекал срок аренды. Мы созвали журналистов на пресс-конференцию, чтобы рассказать о нашем уходе. Одна из участниц, Оксана, не пришла, потому что накануне сломала обе руки и оказалась в травмпункте. В половину второго к нам пришли милиционеры, которые рассказали, что им поступил анонимный звонок, сообщающий, что у нас в офисе оружие и опасные взрывчатые вещества. Тут же подъехали сотрудники специальной лаборатории с собаками. Нам сказали, чтобы до начала обыска все покинули помещение офиса, так как это опасно и угрожает нашим жизням. Примечательно, что, кроме нашего офиса, никого из жилого дома не эвакуировали. Все это происходило при журналистах. Через пять минут после начала обыска милиция пригласила нас обратно в помещение, якобы проверять. И все это снова при прессе. В нашем офисе было три комнаты, самая маленькая всегда была захламлена. В итоге именно в этой комнате в подвесном потолке внезапно были найдены пистолет ТТ, который пробивает бронежилет, граната F1 и распечатанные на A4 портреты Путина и патриарха Кирилла с мишенями. Какой-то сюрреализм в духе «Сжечь после прочтения». Было совершенно очевидно, что все это туда подкинули, пока мы стояли рядом с офисом, но сделать мы ничего не могли. Как только начался этот балаган, я позвонила не пришедшей в офис Оксане и сказала ей не приезжать, а ехать за нашими паспортами во французское посольство. Оксана осталась в посольстве, а на следующий день ее оттуда вывезли прямо в аэропорт.

Пока это все происходило, мы не сообразили, что надо сматываться. В результате после «находки» нас увезли в полицию заполнять протоколы: уголовное дело по статье «Угроза терроризма», семь лет лишения свободы.

Мы были в полной уверенности, что нас отвезут в СИЗО. Но после двенадцати часов ночи к нам спустился один из начальников, который нас отпустил и сказал, что через два дня у нас состоится следующий допрос и нам ни в коем случае нельзя покидать страну. Я очень благодарна этому человеку, потому что он нас отпустил. У нас было два дня, чтобы найти билеты и уехать. Мы еще не знали, пропустят ли нас на границе, но в результате нас благополучно выпустили. Сначала мы уехали в Будапешт, оттуда в Италию на фестиваль, а потом перебрались в Париж.

Когда мы рассказывали французскому юристу всю нашу историю, она сначала реагировала скептически: «Девочки, ну не надо придумывать, расскажите как есть». Мы ответили, что всю нашу историю можно проверить в интернете, есть куча публикаций. И когда на следующий день пришли к ней, она долго извинялась.

В нашем случае процедура по получению статуса политических беженцев длилась быстро и легко: она заняла четыре месяца. В октябре мы начали сбор документов и уже в январе получили убежище. Хотя в среднем этот процесс занимает минимум полгода. Сыграло роль то, что наша организация была довольно известна и французское посольство было в курсе произошедшего. Каждая из нас получила вид на жительство на десять лет.

Дима, тот самый журналист, с которым нас впервые арестовали, вслед за мной переехал в Париж. В октябре мы поженились. У нас была неформальная, очень веселая свадьба, подготовку которой полностью взяли на себя наши друзья. Я ничего не знала и не принимала ни в чем участия, кроме того, что выбрала песню, под которую я должна была выходить. Все было расслабленно: никто не говорил вынужденных тостов за столом, не было заливного и девушки с синтезатором и томным голосом, поющей «Долина, чудная долина». Зато один мальчик, украинец, спел лирическую песню на немецком. Смешной момент был, когда мой букет невесты застрял в кроне дерева, и мы его доставали, кидаясь кроссовками. А так как у меня не было подвязки, то, в духе Femen, мы бросали лифчик. Первую брачную ночь мы провели в Маре, где друзья сняли нам романтическое гнездышко. А на следующий день мы с друзьями и родителями уехали на пару дней в Нормандию, где сняли большой дом.

Разница между Украиной и Францией в том, что здесь практически любой человек состоит в какой-то организации, движении или даже партии. Не потому, что это партия президента и это ему поможет как-то в карьерном плане, а из-за своих убеждений, для того чтобы выразить свою позицию. 

Когда я говорю, что я социальный активист, участник Femen (правда, я всегда добавляю, что я из оригинального движения на Украине), встречаю очень позитивную реакцию, французы начинают переходить на волнующие их общественно-социальные темы, задают вопросы. Это приятно. Несмотря на то что тут все гораздо вежливее, чем у нас, все равно есть такой стереотип «славянская жена», но когда я говорю, кто я, он сразу исчезает, люди меняются и воспринимают меня по-другому, серьезнее.

Сейчас для меня главная сложность — это изучение французского языка. Меня радует, как здесь работает административный аппарат. Все жалуются на бюрократию, а на самом деле тут она действенная. Здесь все делается долго и нужно заполнять много бумажек, но это дает результат. Ты платишь налоги, но получаешь не просто политые водой улицы, а вымытые. Идешь в булочную и покупаешь настоящий, выпеченный рано утром хлеб, без каких-то добавок и разрыхлителей. То, за что туристы не любят Париж, — дерзкие официанты. У меня же гордость людей, которые приносят тебе чай, вызывает симпатию. Это зачастую очень интересные люди, которые не теряют достоинства и получают удовольствие от своей профессии. У них нет необходимости пресмыкаться и юлить перед тобой, как это часто бывает в украинском общепите.

Бесспорно, и тут есть свои минусы. И, конечно, тоже есть коррупция. Но у обычного человека минимальные шансы с ней столкнуться, и это круто.

Мне не кажется ненормальным, что магазины не работают по воскресеньям. Ничто не мешает закупить продукты на день вперед. Дело в том, что на Украине и в России товары стоят дорого, а человеческий труд дешево, а тут наоборот. Моя мама работает в торговле, и я знаю, как они с папой трудятся и насколько мало они за это получают, насколько больше у них рабочих часов, чем здесь. Я с детства понимала, что так не должно быть, что человеку нужно время на отдых, на себя. Кому-то может показаться, что французы мало работают по сравнению с россиянами и украинцами, что они расслаблены, но тем не менее они трудятся; и дороги здесь ровные, а продукты качественные, а не пластмассовые. Никто не лентяйничает, а все в меру: люди работают, и у них есть время получать удовольствие от жизни. У нас же, как заметил Довлатов, «русский человек обыкновенный гвоздь вколачивает, и то с надрывом...». Это, кстати, не означает, что во Франции все живут только себе в удовольствие. Вовсе нет, но французы средней руки могут позволить себе поехать отдохнуть к морю, покататься на яхте.

Они рационально подходят к своим тратам. Французы не живут, как русские, одним днем, «вот сейчас отдохну, а потом говори все синим пламенем». Люди стараются, чтобы им было комфортно все время.

Негатив у меня, особенно как у эмигранта, вызывает то, что в Европе сейчас усиливаются националистические взгляды. Я бы не хотела, чтобы во Франции к власти пришла Марин Ле Пен или тот же Саркози. Легендарное по своим националистическим фильтрам место — это французская булочная. Тут очень важно правильно поставить артикль, прося багет, особенно если приходишь за выпечкой регулярно. Сначала я пыталась говорить по-английски, но мне просто отвечали на французском, что не понимают. Пришлось учиться изъясняться. К нашей булочной на TripAdvisor есть разнообразные комментарии, чаще всего там жалуются на персонал, который отпугивает нетолерантностью многих иностранцев.

Французы очень эгоцентричны. Они ревностно относятся к своей культуре и особенно к языку, редко в административных учреждениях кто-то говорит на английском. Вдвойне сложно найти больничный сайт на английском. А чтобы с тобой поговорили по телефону на английском — такого не бывает почти никогда. Мне раньше звонили операторы Orange (французская мобильная сеть) и предлагали подключить услуги, я им говорила: «Сорри, я не понимаю по-французски, вы могли бы говорить по-английски», на что они отвечали, что им запрещено разговаривать по-английски, и вешали трубку. 

Не могу сказать, что у меня появилось много друзей-французов, но есть новые русскоязычные знакомые. Но я не остаюсь в своем комьюнити: я хожу в те же места, ем тот же багет, что и французы, смотрю те же фильмы, интересуюсь французской политикой. Когда я выучу язык, буду еще больше интегрирована в это общество. За два года стать француженкой невозможно, да и не нужно, я к этому не стремлюсь. Но я ощущаю себя парижанкой. При этом необязательно находиться в Париже, чтобы чувствовать себя таковой. Я — европейка. Я стремлюсь пропагандировать европейские демократические ценности. Вплоть до таких бытовых вещей, как радость от кофе и свежих круассанов по утрам.

Больше всего скучаю по родителям. Они, конечно, очень переживали и поначалу отговаривали уезжать. Но когда у нас в офисе случился обыск, папа сам позвонил и сказал: «Уезжай!» Пока они навещали меня два раза: мама приехала через полгода после моего переезда, а потом они были на нашей свадьбе. Круассаны им понравились, и они поняли, что Европа не такая страшная, как ее малюют русские СМИ. Когда мы обсуждаем происходящие сейчас события на Украине, инфляцию, они радуются, что я здесь. Пока я не рассматриваю вариант перевезти их сюда, нет возможности. Мои родители очень консервативны, они привязаны к месту, в котором живут. Пустили корни. 

Мы живем на Монмартре. Дом находится на площади Аббес, это довольно туристическое место, но наш дом спрятан в пассаже, во дворе, поэтому шума и группового топота почти не слышно. Нам помогла найти квартиру наша русская подруга Аня Горвиц, она работает фотографом. Аня живет по соседству, она узнала от владельцев, что сдается квартира, и позвала нас посмотреть. До этого мы ютились на 13 квадратных метрах в Сен-Дени, поэтому эта квартира для нас показалась просто огромной, хотя она, как и все парижские квартиры, скромна по своим габаритам. Еще из плюсов у нас газовая колонка, поэтому отопление газовое и мы можем зимой сутками безнаказанно им пользоваться, что мне очень по душе, так как я часто мерзну. Рядом дом, в котором по фильму жила Амели, тут же рядом бистро, где она работала. Внизу под нами рабочая студия Эрика Серра (это композитор, написавший всю музыку к фильмам Люка Бессона). Он и его группа начали с нами знакомиться, когда мы заселились, а когда они услышали, что я из Femen, то чуть ли не на колени попадали. Они очень дружелюбные ребята, часто зазывают на свои джем-сеты.

В окнах напротив живет французский режиссер Флоран Эмилио Сири, он снял байопик про французского шансонье по прозвищу Клокло (Клод Франсуа, чьи песни перепевал Фрэнк Синатра). Сейчас у них активная подготовка к новому фильму, к нему постоянно ходят какие-то люди.

Монмартр — артистический, богемный район. Тут часто проходят съемки. Часто вижу Венсана Касселя со съемочной группой, в лифте встречала актера из той же «Амели». Когда привыкаешь к здешним местам, то кажется, что в Париже все маленькое. Хотя это не совсем так. Большие бульвары и большие магазины, Елисейские Поля, Монпарнас — там совсем другая перспектива. Другой Париж. Я пару дней жила в большой квартире на Сен-Жермен, и мне в том районе тоже понравилось.

Расстояния в Париже меньше, чем в Москве или в Киеве. И за день, даже если ты пользуешься общественным транспортом, ты успеваешь много. Я в Киеве жила на конечной станции синей ветки, «Герои Днепра», и до центра мне нужно было ехать полчаса. Но в Киеве всего три ветки метро — и конечные станции это не конец города. Просто дальше нужно добираться на другом доступном транспорте — маршрутках, автобусах, что не всегда удобно.

Свою эмиграцию воспринимаю скорее как подарок, нежели наказание. У меня не было никогда восторгов по поводу жизни в Европе, просто с детства я остро чувствовала социальную несправедливость и понимала, что то, как живут люди в моей стране, просто неправильно. А здесь так, как должно быть, нормально. Возвращаться я на данный момент не хочу. Может быть, приехать погостить на три дня, погулять по любимым местам — Мариинскому парку, Оболонской набережной, Крещатику, Майдану, Михайловской площади, зайти на Бессарабку, пройти по пешеходному мосту через Днепр. И все — спасибо, я домой, мой дом теперь здесь. Я могу раз в полгода поностальгировать: включаю на ютьюбе «Бумбокс», «Океан Эльзы». Но, как правило, ностальгия заканчивается уже на следующий день. Я скучала по молочным продуктам, но потом мы нашли в Париже вкусный творог — и все стало на свои места.  

С момента моего переезда поменялось мое отношение к собственной жизни. Сейчас я серьезнее и бережнее отношусь к ней. Когда ты живешь в постсоветской стране, где людям все время плохо, где вокруг криминогенная обстановка, твой уровень жизни резко снижается. Ты к этому привыкаешь, происходит приспособление, ты смиряешься с низким качеством жизни и плохим сервисом. Ты соглашаешься на худшее — на отключение горячей воды, на то, что нужно давать взятку и есть некачественные продукты. Когда приезжаешь в Европу, ты понимаешь, почему люди живут иначе: они воспитаны в других, лучших условиях. Нам может показаться, что они неженки, но на самом деле это просто правильное отношение к себе, к своей личности и своему физическому телу. Я раньше мало обращала внимание на то, что ем, здесь я научилась разбираться. Если ты за что-то платишь, то ты рассчитываешь, что должен получить что-то добротное и качественное.

Как безработная я могу ходить в бассейны и музеи бесплатно. У меня бесплатная медицинская страховка, как у всех, и в аптеке я плачу на 70% процентов меньше. А на Украине нужно самому прийти к врачу с ваткой и спиртом, чтобы у тебя взяли кровь из пальца. 

Я слежу отсюда за событиями в России и на Украине. И по-моему, сейчас на Украине ситуация лучше, чем два года назад, когда мы уезжали. Появились зачаточные ростки свободы, демократии. Думаю, что ситуация, которая произошла с Femen, сейчас была бы невозможна. Хотя, конечно, людям нелегко, идет война. Но я вижу по своим друзьям и знакомым в соцсетях, что они стали активнее проявлять гражданскую позицию, а раньше интересовались исключительно тем, где открылась новая кофейня и куда пойти в выходные.

Честно говоря, я считаю, что много внесла в феминистическое мировое движение, поэтому я решила успокоиться. Я сознательно покончила с Femen, хотя не перестаю быть феминисткой. Конечно, это стресс — после такой активной деятельности вдруг оказаться не у дел. Мне даже советуют идти поработать в магазин. Моя мама, например, всю жизнь проработала продавцом и считает это лучшей работой на земле. Но не уверена, что это подойдет для меня: мне нужны испытания».