Эмиграция Михаил Идов о русских в Нью-Йорке

Уже много лет у меня есть любимая фотография. Это снимок 1977 года с открытия культовой дискотеки Studio 54. С точки зрения искусства ничего примечательного в нем нет, но как документ он неповторим; сквозь зерно черно-белой пленки и дистанцию в четверть века от него до сих пор явственно разит кокаином и метаквалоном. На круглом блестящем диване устроились, слева направо, хозяин Studio 54 Стив Рубелл, Михаил Барышников и Мик Джаггер. Вместе они наглядно демонстрируют три степени убитости. Дикоглазый Рубелл треплется с кем-то за кадром; изящно изможденный Барышников, в воротничке с полуметровым размахом крыльев, смотрит в пространство перед собой; а Джаггер прикорнул у Барышникова на плече. В получившейся сценке меня подкупает в первую очередь абсолютная натуральность Барышникова. Это не столкновение противоположностей, не встреча в верхах — не «диалог культур», а просто полное их взаимопроникновение под диско-бит. Ни в какой другой фотографии известного россиянина за рубежом этого эффекта почему-то не возникает.

Прошлым летом в нью-йоркской прессе внезапно появился портрет еще одного российского гостя в обрамлении из еврейского предпринимателя и поп-идола. На сей раз в центре композиции оказался Михаил Прохоров. Слева — миллиардер и мэр города Майкл Блумберг, справа — сочинитель нашего нового неофициального гимна Джей-Зи. Несмотря на то что как минимум один из трех этих людей любит поболтать о своем прошлом в наркоторговле, пороком от снимка не веяло. Встретились все трое якобы на завтрак по случаю приезда Прохорова в Нью-Йорк. На самом же деле фотография являлась заботливо срежиссированным ремейком того, что в 1977 году произошло естественным путем: официальным символом, дипломом, вымпелом, подтверждающим прием чужака в наш круг. Без малого год назад нижеприведенная статья вышла в журнале New York Magazine с сюрреалистическим выносом на обложку «Prokhorov Is the New Baryshnikov» — именно из-за сходства снимков.

Когда семнадцатикратный миллиардер Михаил Прохоров, в свои сорок пять похожий на долговязого подростка, объявил о покупке баскетбольной команды New Jersey Nets и ее недостроенного стадиона в Бруклине — он ворвался в коллективное сознание Нью-Йорка со скоростью, необычной для любого иностранца, не говоря уж о русском. Nets — это не какой-то там купленный ради престижа небоскреб, смена собственника которого заинтересует только тех, кто интересуется сменами собственников небоскребов. Nets — это гарантия немедленного включения в пантеон массовой культуры. Прохоров оказался первым иностранным владельцем клуба NBA, да еще и прямо в мировой столице спорта. Более того, теперь ему предстоит сыграть главную роль в самой масштабной истории на нью-йоркском рынке недвижимости: до его прихода проект стадиона считался неподъемным.

Но нас Прохоров интересует в первую очередь как образец русского проникновения в сферы Манхэттена, доселе для него закрытые: символ и предводитель недавно заполонивших Нью-Йорк совершенно новых русских, которые куда новее новых русских из 90-х. Прохоровский медиапроект «Сноб», который произвел попытку выхода на нью-йоркский рынок практически параллельно самому Прохорову, определяет эту группу как Global Russians. Спонсировав «Сноб», он стал, сам того особенно не замечая, главным благодетелем и координатором этой группы, образцовым ее членом и в некотором роде создателем.

Русский Нью-Йорк когда-то подразделялся на четыре сорта, которые, как односолодовый виски, легко различались по году розлива. Первые — потомки бежавших после революции аристократов, с голубой кровью, просвечивающей через пергаментную кожу, и трогательной привязанностью к утратившим смысл титулам. Они до сих пор устраивают балы, из светской хроники которых можно составлять медицинские справочники о последствиях инцеста. Они создали Vogue и американский балет; этот типаж встречал каждый, кто хоть раз сводил дочку на сольфеджио. За ними идут советские эмигранты 70-х, сверстники Бродского, которые никогда не забудут вам об этом напомнить. Потом — «колбасная иммиграция» 90-х, состоящая в основном из провинциальных евреев, которых больше привлекали благосостояние и стабильность, нежели «свобода», хоть они и прорвались в Америку как политические беженцы. Только в 1992 году их приехало больше 60 тысяч; где-то в этом потоке затерялся я сам. Наконец, самыми последними прибыли те, для кого Нью-Йорк стал этаким призом за московские победы: напористые завсегдатаи бутиков на Пятой авеню со всеми их комическими излишествами. С появлением «пятой волны», вобравшей в себя свойства всех предыдущих, это разделение перестало иметь какой-либо смысл. У Прохорова, еле говорящего по-английски, больше общего с тем же Джей-Зи, чем у предпринимателя, прожившего в Нью-Йорке последние 25 лет.

На данный момент русское влияние так или иначе ощущается в Нью-Йорке повсюду. Если говорить про недвижимость, алмазный король Лев Левиев владеет львиной долей бывшего здания The New York Times на 42-й улице, а также бродвейским многоквартирным замком Apthorp и башней MetLife на Мэдисон-авеню. Василий Анисимов сдает общежития Нью-Йоркскому университету. Тамир Сапир, он же Тимур Сепиашвили, грузин, сделавший в Нью-Йорке состояние, торгуя видеомагнитофонами и заключая нефтяные контракты с бывшими советскими дипломатами, вложил 2 миллиарда в осуществляемые прямо сейчас проекты. Его сын, завсегдатай клубов Алекс Сапир, и дочь Зина Сапир-Розен профинансировали некоторые из последних начинаний Дональда Трампа, в том числе апарт-отель Trump SoHo. Гостиницы — вообще любимое вложение русских денег: The Gansevoort и 60 Thompson, по слухам, тоже не обошлись без них. Рожденный на Украине адвокат по недвижимости Эдвард Мермельштейн специализируется на супердорогих сделках с участием восточноевропейских клиентов. За последние три года он продал русским 120 квартир и домов, цена которых до кризиса находилась между типичными 7 и заоблачными 40 миллионами долларов. Наконец, не стоит забывать о председателе наблюдательного совета «Домодедово» Валерии Когане, чья провалившаяся попытка построить в Коннектикуте огромный дворец с 26 туалетами много лет служила любимой темой для пересудов всего штата.

Русские на Уолл-стрит, наоборот, предпочитают держаться в тени. В аналитических отделах компаний типа Goldman Sachs работает множество обладателей советских математических дипломов. Умело применяя свои навыки в рискованных инвестициях, некоторые из них — вроде Рувима Брейдо — зарабатывают целые состояния. Другие предпочитают оставаться неизвестными, и если мы о них узнаем, как о взломавшем программное обеспечение Goldman Сергее Алейникове, — это редко хорошие новости.

В мире искусства цитаделью русского влияния является Музей Гуггенхайма. В его попечительский совет входит олигарх Владимир Потанин, до недавнего времени ему составляла компанию светская девелоперша Жанна Буллок. Третий по размеру аукционный дом современного искусства Phillips de Pury теперь принадлежит московской торговой группе Mercury. Сейчас он готовится к переезду в новый просторный офис на Парк-авеню, откуда ему будет сподручнее конкурировать с Sotheby’s и Christie’s — у обоих, кстати, имеется специальный отдел русского искусства. Галерейная империя Ларри Гагосяна тоже недавно обзавелась подразделением по работе с Россией. Покупка Леонардом Блаватником музыкального концерна Warner превратила его в хозяина каталогов Мадонны и R.E.M., как ни странно об этом думать.

Если не считать концептуалиста Илью Кабакова, в изобразительном искусства русские тяготеют к роли покупателей; в исполнительских же искусствах они прежде всего сам товар. Труппа American Ballet Theater состоит из них на четверть. Русские имена сплошь и рядом попадаются на афишах Нью-Йоркской филармонии, оркестром которой регулярно дирижирует Валерий Гергиев. В поп-музыке диаспору представляют Регина Спектор из Бронкса и Евгений Гудзь из Лоуэр-Истcайда, играющие очень разные, но очень русские роли барышни и хулигана.

На литературной сцене безраздельно царит Гари Штейнгарт — вероятно, самый успешный нью-йоркский писатель младше сорока лет (его главный соперник Джонатан Сафран Фоер — любопытный случай американца, которому хотелось бы быть русским, как Апдайку в свое время хотелось быть евреем). В семь лет Штейнгарт переехал в Куинс из тогдашнего Ленинграда, и к четырнадцати, по его словам, избавился от последних остатков русского акцента. Он мог бы легко затеряться среди американцев — и чуть было не затерялся. «Стоит усвоить местную манеру одеваться, и мы становимся неотличимы, — говорит он. Мы разговариваем за водкой с тоником, идеальным, если подумать, русско-американским напитком. — И вообще, по большей части мы все равно евреи». Выработанную этим кризисом самоидентификации энергию у него получилось направить на сочинение двух успешных романов, «Абсурдистан» и «Приключения русского дебютанта». Его третья книга, футуристическая сатира «Super Sad True Love Story», кажется осторожным отходом от русской темы — но фамилия главного героя все равно оканчивается на -ов.

Взлет Гари Штейнгарта открыл дорогу для множества нью-йоркских писателей, считающих себя русскими, — всех направлений, возрастов и способностей. В литературной среде, высоко ценящей подлинный иммигрантский опыт, они оказались идеальным компромиссом между экзотикой и возможностью сопереживания. Россия окутывает их тайной, Нью-Йорк (и еврейство) обеспечивает им понятное место на оси Филип Рот — Бернард Маламуд — Джонатан Летем. Поток русских имен, влившийся в последние годы в американскую словесность, включает Кита Гессена и его сестру Машу, Лару Вапняр, Ольгу Грушину, Аню Улинич, Ирину Рейн, Марка Будмана, Сану Красиков, Софку Зиновьефф, Елену Горохову, Илану Озерной, Алину Симон — и пока не думает иссякать. Параллельно с этим имена русских авторов начали возникать на противоположном конце издательского конвейера, среди критиков (Александр Назарян, Леон Нейфах, Борис Качка), издателей литературных журналов (снова Кит Гессен) и агентов (Джим Рутман из Sterling Lord). Создается впечатление, что где-то скрывалась целая колония русских писателей, дожидавшихся, пока Америка оценит их по достоинству.

Каждая из этих компаний успела найти себе любимое питейное заведение. Коллекционеры современного искусства встречаются в Sant Ambroeus на Мэдисон-авеню. Финансисты предпочитают «Мари Vanna» на 20-й улице (первый реальный нью-йоркский филиал российского общепита). Молодая поросль, едва достигнув необходимого для употребления алкоголя 21-летия, устремляется в «Правду», единственное в городе русское место, которое не кажется им стыдным, при этом близлежащий KGB Bar с необъяснимым единодушием признан «фальшивкой». Олигархи всех сортов облюбовали Waverly Inn. Недавним вечером там были одновременно и независимо друг от друга замечены бывший акционер «Аэрофлота», а ныне владелец лондонских газет Evening Standard и The Independent Александр Лебедев и партнер Прохорова Олег Байбаков с юной спутницей. Десять лет назад это означало бы, что место безнадежно загублено. То, что сейчас это не так, — признание пути, пройденного за эти годы русскими.

Попытка «Сноба» стать виртуальным местом силы для всех этих разнообразных групп не увенчалась успехом — потратившись на масштабную вечеринку, плакаты на автобусных остановках и рекламу на страницах The New Yorker, журнал не набрал достаточное число подписчиков и свернул свой нью-йоркский офис.

Парадоксальным образом, впрочем, тот факт, что местным русским оказался не особенно интересен журнал из России, можно считать подтверждением их пресловутой глобальности. Тем временем в Бруклине, на углу улиц Флэтбуш и Берген, уже возвышается над окружающими домами стальной скелет стадиона, в успешное строительство которого еще пару лет назад никто не верил. Еще через пару лет о происхождении его владельца никто задумываться не будет: он просто станет фактом местной жизни, частью пейзажа и причиной автомобильных пробок во время игр. Следующий виток русского влияния в Нью-Йорке — отказ всех заинтересованных сторон ломать голову над самой идеей «русскости». Как не ломает ее Джаггер на плече у Барышникова.

В основе текста — статья Михаила Идова из журнала New York Magazine