Где выучить узбекский, таджикский и другие языки бывших союзных республик

Курсы как арт-проект

«Чего ты стесняешься, ты классный парень!» — подбадривает преподавательница застенчивого подростка в очках, который, очевидно смущаясь, танцует под песню Софии Ротару. Идет второй урок молдавского в открывшейся на прошлой неделе в «Музеоне» Школе языков мигрантов.

Идея перевернуть с ног на голову традиционное представление, что именно приезжие должны изучать язык принимающей страны, пришла в голову петербургской художнице Ольге Житлиной. Проект, задуманный как двух-трехдневный перформанс, — предложить русским освоить языки гастарбайтеров — парк «Музеон» решил превратить в полноценные курсы. Занятия начались шестого мая, идут по вечерам и продлятся три месяца в режиме одного раза в неделю — узбекский, молдавский, казахский и таджикский со вторника по пятницу соответственно. Обучение бесплатное, задания и отсканированные страницы из учебников выкладываются в фейсбуке, а собственно языковые курсы будут сопровождаться просветительской программой — лекциями о том, как культура этих стран влияла и влияет на русскую. Всего искать общий язык с мигрантами записались почти двести человек.

Bună zînă!

На деле молдавский оказывается чрезвычайно похожим на итальянский, а происходящее — на занятие в обычной языковой школе: преподают отнюдь не лексику для общения с дворниками и не учат фразам «Пожалуйста, кладите плитку ровнее». Группа из двадцати человек разучивает, как правильно поздороваться и сказать «Меня зовут…», считает до десяти и разбирается с правилами чтения. 

Помимо Софии Ротару в ход идут и другие культурные ассоциации: «привет» по-молдавски будет salut — песню «Нума-нума-ей» помните? Кроме песен, танцев и фильмов о молдавской культуре преподавательница обещает студентам экскурсию в посольство. Его гостеприимство и заинтересованность неудивительны: с молдавским языком в Москве проблемы — нет ни специализированной общеобразовательной школы, ни даже класса. В ход во время обучения активно идет гастрономический код, обещают дегустацию вин в ресторане «Молдова», учат: «Скажете в Кишиневе «Bună zînă!» — сразу откроют погреб», — сулят взаимопонимание с продавцами на московских рынках и рекламируют рецепт молдавской мамалыги. Занятия вплетаются в рамки представлений среднестатистического туриста о том, зачем вообще нужны все эти Чайнатауны и Маленькие Индии в европейских странах — чтобы вкусно и дешево поесть. 

У пришедших единого понимания, зачем они здесь, нет. Десятиклассник Никита намерен сходить на все четыре языка и потом выбрать, какой понравится. Кто-то хочет на основе молдавского выучить итальянский, а кто-то говорит, что главное в молдавском — это красота. Кажется, единственный человек, у которого есть практическая задача, — затесавшийся в группу немецкий студент Дирк из Аугсбурга: в Москву он приехал по обмену на полгода, а потом отправится к своей девушке в Румынию (пока преподавательница отворачивается, все соглашаются, что румынский и молдавский на самом деле одно и то же). 

Общаться с собственно мигрантами планирует только студент экономического отделения МГИМО, явившийся на занятие с журналом «Логос» под мышкой: «Мы с друзьями начитались левых философов-гуманистов, — говорит он, — решили, что человек человеку друг и надо учить мигрантов русскому языку. А как это делать, не на английском же? Решили изучать языки мигрантов, распределили обязанности — каждый возьмет себе по дню. Станем королями рынков и повелителями развалов».

Больше всего людей, по словам куратора Вероники Сергеевой, записалось на таджикский; монтировавшие в «Музеоне» павильон «Школа» рабочие из Таджикистана шутили, что придут в качестве гостей — носителей языка. В этот день публика уже другая: примерно треть группы — те, кто родился и вырос в Москве, но чьи предки были выходцами из Средней Азии. Кто-то не знает ни слова из языка дедушек и бабушек, кто-то говорит, но не умеет писать, — например, женщина средних лет в хиджабе, которая просит ее не фотографировать. И для тех и для других курсы «Музеона» — шанс чуть лучше разобраться с собственной идентичностью.

Для остальных это неплохой способ подступиться к иранскому языку — фарси: с таджикским они близкородственные, но с кириллического таджикского начинать гораздо проще, чем с ходу осваивать персидский алфавит. Даже угрожающего вида молодой человек, прямо во время занятия без смущения прихлебывающий пиво «Жигули», рассуждает о том, что таджикский — отличный ключ к языкам Средней Азии и, спохватившись, прибавляет: «Да и надо же как-то объясняться с дворником! Вдруг он кандидат наук».

Тем временем седовласый преподаватель со жгучими черными бровями — директор Центра таджикского языка и культуры Навруз Давлатович Гулзода, профессор МГЛУ родом с Памира, — сыпет анекдотами о Ходже Насреддине, поминает завет пророка до могилы искать знание, шутит, что «самое прекрасное слово — это бокал» и сравнивает современный мир с СССР в пользу последнего. Иллюстрирует рассказом: «Значит как, — начинает он, — чабан заболел в горах. Аппендицит. Приказано: главврач, три-четыре хирурга, представитель райкома партии — в вертолет, спасать чабана. Не дай бог, чтобы чабан умер! А то сняли бы с поста, партбилеты на стол, уволили бы главврача, кого-нибудь посадили. Гуманно тогда было. По отношению к чабану». При толковании цитаты из великого персидского поэта X века Фирдоуси разговор неожиданно заворачивает в праворадикальные дебри: «Не ждите добра от незаконнорожденного, у него в крови нет, не станет черное белым! Понимаете, да? — спрашивает у аудитории профессор. — Вот возьмете две пачки отбеливателя в ванну, и негра туда. И пусть просидит там неделю, все равно останется черным». Аудитория бьется в хохоте: шуток про негров в Школе языков мигрантов едва ли кто-то ожидал.

Занятие затягивается на лишние полчаса: все завороженно разбираются, какое слово обозначает кувшин для хранения вина, а какое — для подачи на стол, и слушают пересказ поэмы «Шахнаме» того же Фирдоуси про то, как Сатана поцеловал султана в плечи, и у того выросли на спине две змеи, каждый день требовавшие себе свежие человеческие мозги. И несмотря на то что за два часа я так и не узнала, как по-таджикски будет «спасибо» или «Меня зовут Нина», кажется, что, собственно, все и затевалось не в качестве курсов языка, а познания чужой культуры. В конце разговор переходит на чувства: преподаватель спрашивает у девушки в первом ряду, объяснялись ли ей уже в любви, и хохочет: «Я много раз говорил. Каждой! Разве жалко?» «Ман туро дуст медорам, — хором повторяет группа на таджикском. — Я тебя люблю». Может, кому-то эта фраза действительно пригодится в разговоре с дворником.