Советы старейшин Владимир Этуш, актер
Мастер характерных ролей и гений эпизода, прославившийся на всю страну благодаря фильмам Гайдая, Владимир Этуш с 1940-х годов играет на сцене Театра Вахтангова, где успел исполнить полсотни самых разноплановых ролей.
Молодой Этуш начал карьеру в театре с роли старика-слуги Ланса в комедии Шекспира «Два веронца»Вы актером сразу хотели стать?
- В детстве у меня было много разных идей по этому поводу. Сначала пожарником хотел стать, потом милиционером. Мне даже каску пожарную купили. Это были мои увлечения до десяти лет. А вот потом я помню, как я совершенно четко захотел быть артистом. Мне нравилось, как они одеваются.
- Вы не раз говорили, что для вас военный опыт был чуть ли не самым важным в жизни. Помните день, когда вы узнали, что началась война?
- Очень хорошо. Я возвращался с гулянки. Мы закончили первый курс, устроили праздник: выпивали, закусывали. И вот уже рассвело, и я шел домой. Спускался по улице Горького вниз и вдруг увидел машину под немецким флагом, которая шла по Манежной площади. Я пришел домой, лег спать. А в двенадцать часов меня разбудила мама и сказала, что война началась.
- И что вы почувствовали?
- Страх. Все-таки война есть война. Это не было совсем внезапно — о ней много писали, говорили. Конечно, я думал о войне, но я ее не ждал. Голова у меня была занята другим — я был студентом, хотел стать артистом.
- При этом вы добровольно отправились на фронт.
- А как было остаться? Ситуация в стране была очень тревожная. У меня как раз был призывной возраст. Я понял, что там я буду нужнее. Но мне все равно было страшно. Мама потом рассказывала, как на мне рубашка тряслась, когда она меня разбудила и сказала, что война. Так как я знал немецкий язык, меня отправили на курсы переводчиков, я их закончил. И сразу получил назначение в действующую армию.
Сыграв товарища Саахова в фильме «Кавказская пленница», еврей Этуш стал национальным кавказским героем
- Сколько вам лет было? 18? И вы сразу почти стали участвовать в сложнейших боевых операциях, и окружали вас такие же мальчики.
- Я все-таки не с мальчиками был. Я был в полку. И я не сразу отправился на фронт, сначала был на курсах военных переводчиков. Четыре или пять месяцев интенсивно учился немецкому. Ну и владению оружием тоже. До фронта я добирался очень долго, в конце концов приехал в Армавир. Там формировалась часть — но все происходило так медленно, что я не дождался. Пришел в штаб и сказал: «Пошлите меня куда-нибудь, где я мог бы проявить свои знания». Так я стал помощником начальника штаба по разведке укрепрайона, который оборонял Ростов. Потом немец начал теснить. И мы долго отступали через весь Кавказ. Через весь Кавказский хребет. Еды у нас почти не было. Как-то перекусывали. Однажды мы нажарили себе оладий из пшенки и сложили их в сумку от противогаза к моему напарнику. Но, когда переходили через очередной перевал, куда-то он от меня отстал, и я целый день был голодный. До сих пор это помню.
Недавно Этуша звали сниматься в продолжении «Кавказской пленницы», но актер отказалсяМне всегда было интересно, что людям в такой ситуации помогает держаться. Это же какая-то невероятная воля.
- Да бросьте вы. Не морочьте мне голову. Я шел не один, а вместе с войсками. Мы перелезли через этот хребет. Вы хоть представьте, что это значит?
- Я об этом и говорю. Мне кажется, мы бы так не смогли. У нас голова заболит или живот — и все, мы уже умираем.
- Ну у нас тоже было и сердце, и поясница. Просто мы тогда о них как-то не думали. После перевала я попал в Грозный, туда мы дошли через Тбилиси. Тбилиси на меня произвел впечатление города, который не воюет. Настолько там было свободно и хорошо. Я подошел в пивному ларьку, попросил кружку пива. Продавец налил полкружки и поставил передо мной. Я не беру. Он смотрит на меня и спрашивает: «Чего не пьешь?» Я отвечаю: «Так всего полкружки». А он: «Хочешь целую кружку? Возьми две — и у тебя будет целая кружка». Там было хорошо, но я там пробыл всего сутки. А дальше — Грозный. Там я получил распределение в 581-й полк, с которым я прошел дальше всю войну, и был в конце концов ранен. Мы были в наступлении. И вдруг я упал. Страшная боль. Я пополз вперед, попытался оглянуться, чтобы посмотреть — осталось что-то от меня или нет. Увидел, что ноги волочатся вместе со мной. Уже не так плохо. Меня быстро прооперировали, а затем посадили в кузов трехтонки и повезли в госпиталь. По тем дорогам в грузовой машине! Тяжелое испытание. Приезжаем в военно-полевой госпиталь: на поле стоит шатер, как в шапито, и вокруг на земле очень много раненых. Начальник госпиталя спрашивает: «И куда ранили?» Я отвечаю: «В живот». И он прямо при мне говорит фельдшеру: «Умрет он у меня тут завтра, куда я его дену? Вези дальше». И меня повезли. Эти сельские дороги я помню до сих пор. В итоге я получил инвалидность и вернулся в Москву.
Однажды Этуша, как и его героя Шпака в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», ограбили, но когда сообразили, чья это была квартира, все вернули, написав в записке: «Уважаемый Этуш! Извините нас, мы были вынуждены это сделать. Возвращаем часть. Остальное вернем потом»
- Вы закончили театральное и дальше стали работать в Театре Вахтангова. И всю жизнь там проработали. При этом, насколько я понимаю, театр этот считался скорее консервативным — такая противоположность Таганки. Вас это устраивало?
- Я бы не сказал, что он был консервативным. Просто это был театр со своими принципами, со своей эстетикой. Здесь был свой стиль. Я рос среди старых вахтанговцев, учился у них. Жил вместе с этим театром.
- Вы рассказывали, что в юности вам сложно давались роли, что даже с самыми небольшими бывало очень тяжело. Сейчас уже легче? Или все равно мучительно?
- Это не ваше дело, тяжело мне или нет. Вы сейчас вторгаетесь в ту область, которая касается только меня. И больше никого. Вам сколько лет?
Владимир Этуш начинал работать в Театре Вахтангова еще в 40-х, в военное время30.
- А мне 90. Понимаете? Я не хочу пускаться в подробности. Я их просто не помню. А если и помню, то про многое мне уже неинтересно рассказывать.
- Вы, кажется, не очень довольны тем, что сейчас с театром происходит.
- Да, наверное. Это очень серьезная тема. Театры часто забывают ту заповедь, которой они придерживались в самом начале. Я бы не хотел называть конкретные имена, но это касается многих театров. Все они пренебрегают азами, которые кладутся в основу зрелища. Как-то все они упускаются теперь.
- Современный театр многие ругают за то, что там актеры могут выскочить на сцену голыми и выругаться матом. Но вы, мне кажется, имеете в виду не это?
- И это. И это тоже. Это все следствие.
- Следствие чего?
- Невнимания к той серьезности, которая раньше была в театре. И это не значит, что нельзя было ставить комедии. Они были всегда. И смеяться театр заставлял. Но были принципы.
- Какие принципы?
- Не могу сказать. Они прописаны в системе Станиславского.
- Система Станиславского скорее про принципы профессиональные, а вы говорите о принципах моральных. Вы что конкретно имеете в виду? Что актеры стали не так играть или что театр стал слишком эпатажным и скандальным?
- Актеры стали не так играть, режиссеры не так ставить, художники не так делать декорации. Не знаю, что вам еще в пример привести.
В спектакле «Ангела» в Театре Вахтангова Этуш играл вместе с Василием Лановым
- А вы следите за новыми театрами? Вот в «Гоголь-центре» были?
- Нет. И не пойду. Мне не нравится то, что делает Серебренников.
- А как по-вашему, театр вообще должен касаться каких-то болезненных социальных и политических вопросов?
- Должен. Только почему нужно сразу говорить об этом матом?
- Потому что мат — это тоже реальность, которая нас окружает.
- Да мало ли что нас окружает? Мы же не говорим все время слово «жопа».
- А что такого уж плохого в слове «жопа»?
- Да ничего. Просто необязательно его все время повторять, чтобы быть интересным.
- Если придерживаться вашей логики, есть опасность, что между театром и жизнью возникнет огромная пропасть.
- Совсем нет. Просто нужно понимать, что допустимо в театре, а что нет. Есть русский литературный язык. И есть запреты. А как иначе? А так — все, что жизнь, должно быть в театре.
- Ну вот жизнь — это, например, гастарбайтеры. Но по-вашему же получается, что в театре их быть не должно, потому что они говорят нелитературно.
- Должно. Просто не нужно прямо переносить эту речь. Нужно стилизовать. Понимать, что что-то можно говорить, а что-то нет.
Этуш в постановке «Принцесса Турандот» — естественно, в Театре Вахтангова
- А вот такая техника, как вербатим, когда используется настоящая речь тех же гастарбайтеров, проводятся полевые исследования, на этом материале делается спектакль — такое должно быть в театре?
- Нет.
- Тогда закончится тем, что театр превратится в музей.
- Нет. Там будет жизнь. Потому что не только из мата, который вы подслушаете, жизнь состоит. Театр — это театр.
- Ну что это значит? Это же пустая фраза на самом деле.
- Почему? Я одеваюсь туда специально. Говорю себе: «Я сегодня в театр иду». И слышать там про ту же самую жопу я не хочу.
- У вас какая-то невероятная работоспособность. Вам 91 год, а вы при этом чуть ли не каждый день играете. В таком возрасте принято жаловаться на усталость и жить на даче.
- Усталость? Не понимаю я этих интеллигентских штучек. Сколько сил у меня есть, столько и есть. Не буду же я говорить: «Ох, я пожилой человек, у меня почки». Не понимаю я этого.
Интервью