перейти на мобильную версию сайта
да
нет

Советы старейшин Борис Стругацкий, писатель, 78 лет

«Афиша» продолжает публиковать интервью с людьми, к чьему мнению могут прислушаться все и безоговорочно. В очередной части — разговор с писателем Борисом Стругацким.

архив

Борис Стругацкий в 2002 году

«Братья Стругацкие» — проект военного переводчика Аркадия и астронома Бориса — просуществовали более 30 лет, написали «Трудно быть богом», «Улитку на склоне» и еще полтора десятка канонических романов и создали не просто литературный цикл, а эрзац-религию с чрезвычайно привлекательной для позднесоветской интеллигенции этической системой. После распада СССР и смерти старшего брата Стругацкие оказались востребованы новой элитой, которая увидела в описанном ими мире реализованную либеральную империю, граждане которой несут «бремя правого человека». Стругацкий-младший по-прежнему живет в Петербурге и изредка публикует собственные романы под псевдонимом С.Витицкий.

 

— Каково это — прочесть несколько своих биографий, раз в год примерно обнаруживать, что вышло новое твое жизнеописание?

— Тут главное — поменьше внезапных сенсаций в тексте. Вроде того, что ты, оказывается, по образованию биолог, а брат твой — участник боев на Пулковских высотах. Ко всему прочему быстро привыкаешь и листаешь книжку, как уже читаный роман про какого-то смутно знакомого человека.

— Частая ваша тема — искусственный отбор людей. Если бы — как в «Далекой Радуге» — нужно было эвакуировать только кого-то, а всех было бы нельзя, то вы сейчас кого бы отобрали?

— Конечно, нет здесь никакого универсального решения, да и быть не может. Сама постановка задачи этически некорректна. «Кого ты больше любишь: папу или маму?» И «Далекая Радуга» не о том, как надо решать такие задачи. Это рассказ о людях, которые решают задачи, не имеющие решения, именно таким вот образом. «Вот ты каков — человек Мира Полудня!» (Мир Полудня — описанная в цикле из десяти романов Стругацких техногенная утопия, вселенная победившего коммунизма. — Прим. ред.). Аналогичная история могла бы быть рассказана и о людях ХХ века, но решения там принимались бы зачастую другие, просто потому уже, что самому знаменитому человеку ХХ века — отцу народов и корифею! — приписывают характерное высказывание по поводу больших потерь: «Ничего, бабы новых нарожают». И никому, как я заметил, этот маленький апокриф не кажется сомнительным, да и само высказывание особого внутреннего протеста не вызывает. «Лес рубят — щепки летят». «Цель оправдывает средства». Двадцатый век. И даже — девятнадцатый.

— Как вы себя чувствовали году в 1983-м — когда, наверное, думали, что так будет продолжаться всегда? Вы могли предположить, что все обернется вообще не так?

— Подобно подавляющему большинству наших знакомых, мы убеждены были, что существующий порядок вещей неизменим и что нам так и суждено помереть на этом болоте. Были, правда, оптимисты, возлагавшие свои надежды на армию (на полковников-подполковников, разумеется, ни в коем случае не на генералов). Многие допускали возможность смены режима путем вторжения извне. Но этот путь казался не только маловероятным — он означал кровь, много крови, и мы говорили себе: пусть уж наше тухлое болото, чем болото кровавое. Представить перестройку не мог себе никто. Ситуация «верхи не могут — низы не хотят» не просматривалась совсем. Правильное представление об общем положении дел мог иметь только человек, располагающий достаточно полной информацией о состоянии мировой экономики, а у нас ее не было — и быть не могло. Это был тупик, и если бы кто-нибудь в разгар 1980-го сочинил бы вот это интервью под названием «Разговоры 2011 года» — горькие усмешки читателей были бы ему рецензией: «Se non e vero, e ben trovato».

 

 

«Книг, которые учат быть лжецом, жуликом и моральным уродом, не существует. Все они учат обратному. И тем не менее... Ладно, будем считать, что негодяи и подлецы просто читают недостаточно»

 

 

— Придумывать проекты изменения будущего, понимая, что ты никак не можешь повлиять на настоящее, — в этом было нечто инфантильное? Все ваши вопросы — оправдано ли прогрессорство (в романах Стругацких — тайное вмешательство представителей высокоразвитых культур в низкотехнологичные с намерением повысить общий уровень жизни — Прим. ред.) и так далее — не были ли они демагогией?

— Не знаю. По-моему, ничего инфантильного в анализе явления прогрессорства нет. Очень серьезные и вполне взрослые люди занимались этим, используя, конечно, другую терминологию, но имея в виду при этом чрезвычайно похожие цели. Как надлежит действовать коммунистам (читай: профессиональным прогрессорам ХХ века), чтобы феодальная Монголия за одно лишь поколение совершила фантастический социальный прыжок — прямо в социализм, минуя стадию капитализма и обойдясь без кровопролитий, характерных для переходов от стадии к стадии? Как проделать то же, но в еще более сложных и экзотических условиях небольшой африканской страны, где ничего не знают о современной медицине, а вождь (монарх, президент, генеральный секретарь) имеет обыкновение своих политических противников съедать (не в переносном, а самом буквальном смысле)? Это все было чрезвычайно серьезно, стоило миллиарды долларов и сотни жизней неведомых миру «прогрессоров» — и никаким инфантилизмом отнюдь не пахло.

— Как вы реагируете, когда видите в глянцевом журнале разворот с какими-нибудь модными аксессуарами, озаглавленный «Хищные вещи века»? Ведь куча ваших читателей вместо того чтобы стать приличными людьми, занимаются черт-те чем, дурацкие заголовки придумывают; это все, чему их научили ваши книги. Вы чувствуете ответственность за то, что случилось с эти людьми — или не случилось?

— Чувствую: досаду, обиду, раздражение, негодование, радость, удовлетворение, гордость — весь спектр эмоций, которые способен испытывать автор, повстречавшись со своим читателем. Смешно и невозможно относиться к читателю как к некоему питомцу, взращенному на твоих книгах, — его взрастила матушка Жизнь, и в этой жизни книга твоя — лишь малая кроха, искорка, элементарная частица бытия, способная, конечно, на многое: поддержать, укрепить, убедить, — но отнюдь не способная изменить, трансформировать, «превратить». Все книги мира не способны на это — иначе почему благополучно произрастают среди нас подлецы, жулики, лжецы, моральные уроды. Все они поголовно грамотны. Большинству из них приходилось читать. Книг, которые учат быть лжецом, жуликом и моральным уродом, не существует. Все они учат обратному. И тем не менее… Ладно, будем считать, что негодяи и подлецы просто читают недостаточно. Господи, но сколько подлецов и негодяев среди тех, кто читает много! У кого, можно сказать, профессия — читать. И которым хорошая книга (плохих не бывает, даже бойцов гитлерюгенда ихние излюбленные Карлы Меи учили, что бить слабейшего и заниматься доносительством дурно), которым вся армия хороших книг не помогла стать хорошими. «Знать, хорошие книжки ты в детстве читал…» Прекрасно сказано, но и такое удачное детство ни от чего не гарантирует. Прочитал «Обитаемый остров», «Трудно быть богом» прочитал с большим удовольствием — и пошел добровольцем-наемником в горячую точку, врагов славянской идеи побивать… Что в этом случае остается делать автору? Горестно вздыхать, повторяя: неисповедимы пути твои, Господи.

— С другой стороны, и среди писателей у вас очень много небуквальных, но, тем не менее, учеников — Быков, Рыбаков, Рубанов, Гаррос–Евдокимов. Вы довольны?

— У меня, как правило, не получается смотреть на них как на учеников. Какие могут быть ученики в литературном ремесле, где понятия «плохо» и «хорошо» предельно неопределенны? Но есть в России добрая дюжина писателей, книг которых я не пропускаю, потому что они мне нравятся. Если попадается мне у них прием, метафора, сюжетный поворот, мысль, вроде бы знакомые, вроде бы «мои», я тихонько радуюсь. Непонятно, собственно, чему?

— Что вы думаете о свободе, которая сейчас превратилась в главный идеологический продукт?

— Главный нынешний идеологический продукт, похоже, беспардонный гедонизм: «Пусть будет весело и ни о чем не надо будет думать — это вот и есть смысл нашей жизни». Что же касается свободы, то это лишь «яркая заплата на ветхом рубище певца». Она существует только с соизволения начальства, по не совсем понятным политическим причинам, и столь же эфемерна, сколь правила хорошего тона. И при всем при том бедная наша свобода, оболганная, замордованная, приговоренная, есть единственная сущность, помогающая нам выжить.

— Вообще, в каких своих теориях вы разочаровались?

— Что так называемые «широкие пары» играют существенную роль в эволюции двойных звезд. Что основная движущая сила при коммунизме — борьба хорошего с лучшим. Что имеет место «множественность обитаемых миров».

— А проект европеизации России?

— Это не мой проект. Это проект Господа Бога. У России нет другого пути, на котором она сохранила бы «самость».

 

 

«Главный нынешний идеологический продукт, похоже, беспардонный гедонизм: «Пусть будет весело и ни о чем не надо будет думать — это и есть смысл нашей жизни». Что касается свободы, то это лишь «яркая заплата на ветхом рубище певца»

 

 

— В 60–70-е предполагалось, что интеллигенция станет той закваской, на которой взойдет «Мир Полудня», золотой век. Сейчас даже слово «интеллигент» постепенно выходит из употребления. Раз так — кто сейчас может сыграть роль такой «закваски» для будущего?

— «Закваской Мира Полудня и золотого века» может быть только человек-творец, человек, воспитанный таким образом, что высшим наслаждением и высшей целью его жизни является творческий труд. Без такого человека Мир Полудня невозможен. И следует ясно понимать, что «проекта воспитания такого человека» в нашем реальном мире не существует. «Человек Воспитанный» никому не нужен. Нет ни партии такой, ни класса, ни социальной группы вообще — всех вполне устраивает Человек Потребляющий, Хомо Фабер («человек умелый»). Именно поэтому перспективы Мира Полудня так туманны.

— Если Мир Полудня, «светлое будущее» — недостижимая утопия, тогда релевантен вопрос, придуманный писателем Рубановым, которого вы однажды наградили премией «Бронзовая улитка». «Что теперь делать всем нам. Тем, кто воспитан на его книгах и не собирается опускать руки. Допустим, все плохо, человек — тварь дрожащая, космос отдали, мечту обгадили. Но те люди, для которых Мир Полудня — краеугольный камень сознания, что делать этим людям? Я не собираюсь сдавать Мир Полудня. А вы, судя по последним интервью, понемногу сдаете. Вы впали в уныние».

— Да, нелегкая это работа: формулировать свои ответы интервьюерам так, чтобы тебя поняли правильно. Попробую еще раз. Кратко. Скупо. Назывными предложениями. Оптимизм мой не утрачен ни в какой степени. Человечеству предстоят еще века и века эволюции. Мир Полудня, видимо, недостижим — просто потому, что почти никому не нужен. Это — неприятно (обидно до слез: детскую мечту отобрали!), но ничего по-настоящему трагичного при этом не происходит. Наиболее вероятным для человечества становится Мир потребления (он же — Мир хищных вещей века). Это мир вовсе не «славный и добрый», он, безусловно, грязноват, местами даже гниловат, и он заселен людьми, как правило, отнюдь не являющимися образцами для подражания. Но главное: этот мир свободен! Жителям этого мира до такой степени наплевать друг на друга, что знаменитый слоган «Каждому — свое» превращается в образ жизни. И каждый волен выбрать свой путь: кто-то уязвляет себя слегом (наркотик, дающий иллюзорное ощущение счастья, из романа «Хищные вещи века». — Прим. ред.), а кто-то жизнь свою кладет на то, чтобы превратить этого слегача в человека. «Желающие странного» могут существовать в этом мире с пользой для себя и для других. Никаких ограничений для творчества не существует — кроме, разумеется, неуправляемых соблазнов, превращающих человека в наслаждающееся животное. Мир в чем-то убогий и поганый, но сохраняющий при этом творческий заряд, а значит, способный к развитию и к продолжению себя в новых формах.

Экспедиция по поиску места для установки строящегося в Ленинграде 6-метрового телескопа. Северный Кавказ, 1960 год

— У вас есть тезис про то, что господство «серых» неизбежно ведет к победе «черных». Сейчас скорее «серые» — или уже победа «черных»?

— Серые, разумеется. Время черных еще не наступило. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». И нет пока среди нас того, кто скажет: «Я знаю, как надо».

— Согласно вашему опыту — надо отсюда эмигрировать или надо оставаться?

— У меня нет никакого опыта в этой области. Я никогда и никуда не эмигрировал, я никогда и нипочем не видел в этом смысла — кроме разве что спасения жизни своих близких, но до этого, слава богу, не доходило.

— Вы верите в модную сейчас теорию Черного лебедя — что крайне редкие события на круг важнее тех, которые часто повторяются и теоретически могут быть предсказаны?

— Я никогда не слышал об этой теории, но ход мысли мне понятен. Никакой общей теории о сравнительной эффективности влияния на текущие процессы мощных, но редких флюктуаций с одной стороны и малых, но частых воздействий — с другой, — такой общей теории, по-моему, не существует. В истории, мне кажется, «малые, но частые» играют более существенную роль: грандиозные, но редкие «вершители судеб» способны скорее лишь взбаламутить поток истории, но скорость, направление и сила течения в этом потоке определяется все же в конечном итоге «равнодействующей миллионов воль». А вот в науке — наоборот. Усилия и успехи одного титана способны повернуть процесс познания самым решительным образом вопреки стараниям и усилиям множества «вдумчивых и трудолюбивых». В жизни отдельного человека подобные крутые и сногсшибательные повороты тоже возможны, но конкретно у меня такого, пожалуй, не было. Что неудивительно: чем мощнее флюктуация, тем реже она случается. Иначе жизнь на Земле уже давно бы, наверное, погибла.

— У вас репутация эксперта по будущему — как часто надо о нем думать, чтобы быть интеллигентным человеком?

— Я не эксперт по будущему. Я знаю только, что, встретившись с ним, мы его, скорее всего, не узнаем. И никакая интеллигентность нам здесь не поможет. Я, честно говоря, не вижу выраженной связи: интеллигентность — будущее. Где имение и где вода?

— Если вспомнить ваш же вопрос из «Гадких лебедей» — а какими бы вы хотели видеть нас в будущем?

— Счастливыми, разумеется. Кому и зачем могут по­надобиться несчастливые люди?

Продюсер: Ирина Инешина. Интервью:
Ошибка в тексте
Отправить