Советы старейшин Вахтанг Кикабидзе, актер, певец, 74 года
В последнем материале серии любимый актер и музыкант рассказывает Андрею Лошаку о жизни без электричества, мужской дружбе и вине как отраве, а также объясняет, почему он больше не ездит в Россию.
Пел в ансамбле «Орэра», играл у Георгия Данелии в «Не горюй!» и «Мимино», был главным грузином Советского Союза. В августе 2008-го отменил гастроли в Москве и с тех пор в России не появлялся.
— Ваш отец погиб на фронте, когда вам было 4 года. Вы его совсем не помните?
— Только один момент запомнил. Отец был непризывным, у него был большой минус по зрению. И в начале 1942 года он говорит: мне стыдно ходить по улице. И записался добровольцем. Через несколько дней мы пришли в казарму. И вышел человек, рано поседевший, в очках, китель на нем, кажется, лейтенанта был. И он держал в руках такой кулек из газетной бумаги. С изюмом. Я этот изюм ел, а он все время меня целовал. Больше отца я не видел. Но у меня всегда было ощущение, что если бы он был жив, я бы другим человеком вырос, наверное. И я все время придумывал маршруты, где он мог погибнуть, чтобы прийти туда, цветы принести. Я не знаю почему, я вот хотел знать.
— А это неизвестно?
— Нет. В Керчи памятник стоит, с фамилиями, кто погиб. Отец там есть. Но я когда хоронил маму, положил ей фотографию папы. И сейчас для меня он там. Я иногда прихожу туда. Там его фамилия написана и мамина написана.
— Мамина фамилия — Багратиони…
— Да, я все удивлялся, спрашивал у матери: как ты, княжна, могла выйти замуж за Кикабидзе? «Хороший был парень», — она сказала.
— Ваш отец сражался за Советский Союз, режим, который сейчас в официальной грузинской историографии признан оккупационным.
— Жизнь иногда ставит перед трудным выбором. Он правильно сделал, что пошел. Я бы тоже, наверное, ушел. Я его почти не знал, но он меня многому научил. Не сказав мне ни слова, научил, что самое главное — это остаться мужчиной.
— Княжеское происхождение наложило отпечаток на ваше детство?
— Багратиони с XII века царствовали на троне Грузии. После революции их стали выселять, истреблять. Очень мало сейчас осталось с этой фамилией. Я рос на улице, это было трудное послевоенное время, но я с детства помню необычные лица у нас в доме. Они не были похожи на всех. Более образованные, патриотами были, наверное. Вот есть такая картина Алова и Наумова — «Бег», я, наверное, раз 12, если не больше, смотрел ее. Там вроде тоже мужики как мужики — бедствуют, бегают, — но они другие. Они не ставят себя выше, но они считают, что у них обязанность есть какая-то сверху…
— Происхождение обязывает.
— Да, обязывает. Даже стать другая была у них. По-другому воспитывались они, наверное. Я так думаю. Я, например, считаю, что самый большой грех российский — это то, что большевики в свое время всю царскую семью истребили. Это чисто по-человечески было зверством. Они все хотели поменять — систему, мировоззрение, даже прием пищи. А ведь что такое культура? Это то, что веками создавалось. Как надо садиться, как со старшими разговаривать. Как надо уступать место. Простые вещи, а учить больше некому. Смотрите, вот стоит старинный шкаф — он достался от предков. Это была рухлядь. Мы ее начали восстанавливать. Потом мне стало интересно, кто ж ее выпустил? И женщина, специалист, рассказала, что это именно грузинское производство. Сделано было 40 штук в Кутаиси. Очень интересную историю рассказала, как о живом существе, понимаете? И это очень важно — мы все должны иметь и знать свою историю. Те, кто не знает своей истории, — опасные люди. Как называется этот фильм, где из собаки делают человека? «Собачье сердце», да. Я считаю, что это самый грустный фильм из всего, что я видел. Мне всегда очень жалко героя Евстигнеева — он там такой одинокий.
«Сидим с женой в темноте, она говорит: если ты звезда, то свети, а то я ужин не могу приготовить»
— Вы выросли в старом районе Сололаки, на соседней с Параджановым улице. Знали его?
— Только уже в зрелом возрасте. В детстве, конечно, нет — он был слишком взрослый и образованный, чтобы с такой шпаной, как я, связываться. У нас же у 75% мальчишек не было отцов. Матери надрывались, но есть было нечего. И мы занимались тем, что добывали себе еду, выживали. Дрались, конечно, зуб за зуб — это обязательно, но было еще и взаимное уважение. Это когда вечером идешь по району — и все мужчины с тобой за руку здороваются. Для нас действительно главное было — выжить, а выживать можно было только добром друг к другу. Не знаю, как это вам по-русски объяснить. Я всегда говорю — кто не видел плохой жизни, тот не поймет хорошую. Самое страшное для ребенка было, если ушел за хлебом и у него украли талон на хлеб. Меня из пионеров выгнали, потому что наставница увидела, как я после игры в футбол пионерским галстуком чищу туфли. А у меня это была единственная пара обуви, которую все время чинили. Не мог же я в грязной обуви прийти домой — мама бы уши надрала. Ну и отчислили. Для мамы это было большой трагедией. А я после этого ни в комсомол не вступал, ни в партию, никуда.
— В Грузии была еще одна голодная пора — 90-е. Как вы пережили это время?
— Ну да, в Тбилиси постоянно света не было. Не было газа, не было горячей воды, ничего не было. И мы сидим с женой в темноте, она говорит: если ты звезда, то свети, а то я ужин не могу приготовить. А если серьезно, это была гадкая жизнь. И когда начинается гадкая жизнь, то человек может сделать что-то, что в нормальной жизни для него неприемлемо. И тогда он становится частью этой гадости. Вот мой отец, да? Вот он мог не пойти на фронт. Мог. Но пошел. И погиб. И он пошел не только из-за меня, а из-за всех детей, наверное.
— Есть такое довольно мощное понятие, известное далеко за пределами вашей страны: грузинская интеллигенция. Вы считаете себя ее частью?
— Наверное, считаю. Хотя все относительно. Вот вам история. Был такой Мераб Мамардашвили, философ, очень известный и очень умный. А у меня есть очень близкий друг Эльдар Шенгелая, кинорежиссер. И вот однажды в 1990-е, когда уже вот эти дела начались, его супруга позвонила мне, говорит: принесли сыр, я хачапури сделаю, бери Иру и приходите к нам вечером на чай. Уже было тяжело. Там идти метров 200, но мы попали в перестрелку, в общем, кое-как доползли. Хачапури очень хотелось поесть. Там было человек семь, все знакомые, но был один человек, которого я не знал, в очках такой, с трубкой. За этим хачапурным застольем собрались все самые остроумные мои близкие друзья, мы очень много смеялись, острили, но этот человек мне все время мешал, потому что он смотрел на нас на всех поочередно и ни разу даже не улыбнулся. Хотя было очень смешно.
— Не сомневаюсь.
— Ну и до того это мне мешало, что я на второй день позвонил Эльдару и говорю: слушай, а кто это был, который ни разу не улыбнулся, когда мы там с хохоту умирали? А это, говорит, Мераб Мамардашвили был. Он, наверное, сидел и думал: господи, какие же у этих идиотов глупые шутки! И мне так стыдно стало тогда… Но вообще интеллигентность, мне кажется, — это умение слушать и слышать другого. Образованность — это одно, а ударить и потом извиниться — это другое. Да? Ну если бы я сейчас по-грузински говорил, я бы, наверное, четче все это выразил. Что такое интеллигентность, точно знали вон те люди, которые в «Беге» смотрели с турецкого берега в сторону России, те, кого выселяли, расстреливали, они это знали точно.
«Решил с горя покончить жизнь самоубийством. Купил 3 бутылки вина, боржоми, выпил и не умер»
— Знаменитые фильмы Данелии, в которых вы сыграли главные роли, во многом — про мужскую дружбу. Для вас дружба — это важно?
— Моя жена всегда говорит: «Для тебя на первом месте родина, потом друзья, потом семья. Это неправильно». Когда бы я ни пришел, в какое время ночи, дня, всегда спрашиваю: ребята не звонили? Кто-нибудь из моих, она знает, о ком я говорю.
— «Мои» — это что значит?
— Мои — это те люди, за которых я беспокоюсь. Которые обязаны обо мне беспокоиться. Я даже не могу представить, как можно жить без этого. Надо быть, наверное, или полным идиотом, или очень отвратительным человеком, чтобы не иметь близких друзей, к которым ты можешь пойти и сказать что-то свое сокровенное, посоветоваться, послушать совет. Чувство локтя — это все. Без этого как можно жить? Поэтому у нас на Кавказе, и не только у нас, самое страшное предательство — это предать друга. Кстати, слово «товарищ» мне не нравится. Слово «товар» в нем задевает. Друг — это не товарищ, друг — это брат.
— В 2008 году, после ввода войск России на территорию Грузии, вы отказались как от юбилейного концерта в Кремле, так и от предстоявшего получения ордена Дружбы народов. Тогда многие российские артисты, в том числе ваши бывшие друзья, публично вас осудили — Лещенко, Кобзон и другие. Считаете ли вы это предательством?
— Если бы они были мои настоящие друзья, я бы огорчился. А осуждать чужих людей — это и глупо, и некрасиво. Человек должен сам за себя отвечать. Чисто материально, допустим, я сам себя отрезал от работы. Но мне… мне было бы стыдно тогда это проглотить и приехать петь в Кремле. Человек, который тебя уважал и любил твое искусство, подумал бы: «Как ему не стыдно, у него там война, а он приехал песни петь». Я бы себя уважать перестал. То же и с орденом Дружбы народов. Какая дружба, если российские танки в 35 километрах от Тбилиси стояли? В день моего 70-летия РИА «Новости» устроило телемост Тбилиси — Москва. С той стороны сидел Марк Захаров, еще много интересных людей и один человек, грузин, не буду называть фамилии. Они поздравили меня, но сказали, что, к сожалению, пьют за мое здоровье чилийское вино. Я говорю: я знаю, потому что наше вино — отрава. Как только узнал это от Онищенко, решил с горя покончить жизнь самоубийством. Купил 3 бутылки вина в самом дешевом магазине, боржоми, все выпил и почему-то не умер. И вдруг я вижу, что этот грузин начал шебуршиться. Сказал: «А почему вы хотите в НАТО?» Ни к селу ни к городу, да? Я спрашиваю: вы грузин? Он говорит — да. Я говорю, тогда вы должны знать что НАТО — это Нато Вачнадзе — самая красивая актриса советского кино. Ваш вопрос считаю неприличным. Все рассмеялись, кроме этого грузина.
— Но вот ваш друг Данелия не уехал, хотя тоже, наверное, любит родину?
— Если бы Данелия приехал, я бы его взял и обратно увез в Москву. Потому что масштабы другие. Он — человек искусства. Он должен быть там, где его можно делать, понимаете? Я знаю, что он меня не осуждал. Родину каждый ощущает по-своему. Вот Иоселиани, один из лучших режиссеров мира, прекрасно творит во Франции. А Тарковский уехал и сразу почти раком заболел. Не смог без родины. Почему все герои фильма «Бег» уехали бегом, а потом каждый вечер приходили на берег и смотрели в сторону России в ожидании чуда? Что что-то произойдет, она вернется, понимаете? Я не могу без родины — я с ней неразделим. Я же должен был на этих концертах развлекать, петь? А я тогда все время плакал. Ну как я бы мог там петь? Конечно, я теперь денег зарабатываю меньше. Самое обидное — у меня большая часть программы на русском. А теперь эти песни петь некому. Я же говорю, жизнь иногда ставит трудный выбор.
— К Путину вы как относитесь?
— Было Рождество, еще до войны, меня позвали петь на рождественский вечер в Кремль. Утверждал список артистов, видимо, сам президент, песни тоже с кем-то там утверждались. Все правительство было, и ближе всех сидели к сцене Путин с Матвиенко. И все время, пока я пел, он с ней разговаривал. Было очень неприятно на это смотреть, потому что я пел для него, а он не слушал. Мы вот в начале разговора про интеллигентность говорили, и я сказал, что интеллигентный человек должен уметь слушать. Путин слушать не умеет — я в этом лично убедился. И еще я хочу сказать: человек, перешагнувший через свою совесть, может все что угодно сделать.
— Что должно произойти, чтобы вы вернулись в Россию?
— Мне в июле будет 75 лет. Не так уж много времени осталось. Меня очень часто зовут в Россию, много прекрасных писем приходит, и я понимаю, что я там по-прежнему нужен. Мне это очень приятно, потому что я свою работу люблю. Я обожаю сцену. И это редко бывает, когда человек добровольно отказывается от того, что ему доставляет радость. Меня спрашивают: и что ты хотел этим доказать? Ведь Путину все равно, будет петь Кикабидзе или нет. Но я не ему хотел доказать, я себе доказывал, что я прав. И доказал. Мой отец сделал бы то же самое. Я так думаю.