Советы старейшин Наталья Рязанцева, сценарист
Femme fatale позднесоветского кино, первая жена сценариста Шпаликова и вдова режиссера Авербаха, автор сценариев к «Долгим проводам» и «Чужим письмам». Сейчас ведет сценарную мастерскую во ВГИКе.
- А вы не борец с курением?
- Я — нет.
- А то мои главные враги теперь — борцы с курением. Включая моего брата. Он сразу кашлять начинает демонстративно. Мы поэтому видимся с ним так, ограниченно. Нет, он приходит, помогает, такой тимуровец стал, я стараюсь не курить при нем, час могу, два. А так все обезумели. Даже в родном ВГИКе, где раньше всегда стояла эта коробка на лестнице… И просто хочется оттуда уйти. Но как уйдешь? Когда не гонят, так и не уйдешь.
- А вы когда закурили?
- Во ВГИКе. Но дома я не курила, оставляла сигареты за батареей в подъезде, потому что мама вынюхивала. А потом та же мама, старенькая, говорила: «Кури, кури здесь! Никому ты не мешаешь!» Только чтобы с ней посидеть. А во ВГИКе почти все курили, да. Я помню, у нас Таня Хлоплянкина (сценарист и критик. — Прим. ред.) тоже закурила сразу… У нас же девочек было мало. Это сейчас полная победа феминизма в нашей отдельно взятой редкой профессии. Вот был у нас на днях клуб сценаристов под названием «Диктатура». И там 90 процентов разного возраста дамы.
- Интересное название для клуба сценаристов… Это что, месть?
- Ну да, месть режиссерам и продюсерам. Диктат сценария, сценарий — основа фильма. … Но это все мечтательное, это и раньше было невозможно, а сейчас тем более.
- Настрадались от режиссеров?
- Настрадались все! Но страдают больше от продюсеров, которым все равно, что снимается. А сценарист вкладывает душу, начинает с чистого листа. Это когда-то были свои редакторы, которые защищали любимых авторов, сидели в монтажной… А теперь какие-то совсем чужие дядьки пытаются свое урвать.
- А вы сидели на монтаже?
- Сначала я участвовала во всем. Потом оказалось, что напрасно. То есть это было не напрасно с хорошими режиссерами, потому что это были друзья. С Шепитько мы дружили до «Крыльев» (Лариса Шепитько — советский режиссер, фильм «Крылья» сняла по сценарию Рязанцевой. — Прим. ред.), учились на параллельных курсах. С Кирой Муратовой тоже.
Рязанцева, ученица четвертого класса, дома в Москве, 1 сентября 1948 года
- А как у вас с Муратовой начались «Долгие проводы»?
- Ну нам сначала не утверждали сценарий. Я помню, внесли 17 поправок. Нужно было вписать «приметы времени», а у нас совсем другие были приметы, с кладбища все начиналось вообще. Директор Одесской студии Збандут говорил: «Ну впишите, что они едут в автобусе мимо новостроек». Мы смеялись, но переписывали, сидели июльскими ночами… А потом в Одессе началась холера, в город не пускали, все картины остановились, а тут было все готово и нужно было план выполнять. И под эту холеру фильм запустили. А потом, уже готовый, запретили приказом по кинотеатрам и весь тираж сожгли, там было, кажется, 555 копий. Но у Киры была своя девушка-киномеханик Зоя, которая смогла вынести коробки с фильмом и спрятать, а еще одну копию Зина Шарко спасла из питерского проката, потому что хотела показать ее своему театру, Товстоногову, и это была копия для глухонемых, с титрами.
Сценарист Виктор Лоренц и Наталья Рязанцева приехали в Узбекистан на заседание Всесоюзной комиссии по кинодраматургииМуратова же поменяла что-то в вашем сценарии, да?
- Да, конечно! Из-за одной Кириной сцены мы поругались и не разговаривали потом долго. Кира вставила свою историю про красного попугая, мне она показалась жеманной. Я у Киры жила обычно, она мне устроила «уголок сценариста», небольшой секретерчик… Но тут я от нее отселилась. У Киры невыносимый характер, это все знали. И я съехала сначала в гостиницу. Потом утешалась у Тодоровских. У Миры с Петей было очень хорошо, он привечал настоящих одесских людей, на гитаре играл, и с Мирой мы плавали наперегонки… Хотя в холеру-то мы с Кирой не ссорились, наоборот. Город закрыли, и нужно было пройти карантин: минимум восемь дней не общаться ни с кем. На обсервацию я попала в школу. И я на веревочке из женской уборной спускала корзинку, а Кира передавала мне печенье, шоколад и сигареты. Киру нужно очень любить, чтобы с ней общаться, и я ее люблю. И помимо наших споров немыслимых про кино, в быту мы никогда не ссорились. Но сейчас мы уже больные и старые и редко видимся, к сожалению.
- А у Шепитько был более крутой нрав?
- Они с Кирой совершенно противоположные люди. И друг к другу относились подозрительно, настороженно. Но тогда все режиссеры не любили друг друга, это известное дело. Хотя обнимались, почти как артисты, но на самом деле гадость друг про друга нет-нет да и скажут. Климов в свое время заказал песню для картины «Спорт, спорт, спорт» Высоцкому, а у Высоцкого уже была песня: «На дистанции четверка первачей,/Каждый думает, что он-то побойчей./Каждый думает, что меньше всех устал,/Каждый хочет на высокий пьедестал». За каждым из бегунов стоит прототип — из мосфильмовских режиссеров.
А Муратова и Шепитько тоже друг к другу ревниво относились?
- Лариса, конечно, ревниво… Женщин-режиссеров было мало, и все друг к другу приглядывались. А Кира была старше и настолько выше по пониманию кино и жизни… И хоть я тогда и спорила, и писала письма через двор, и мы ругались, но я всегда ощущала ее превосходство. А Шепитько, наоборот, старшая подруга. Хотя она была очень умелая в жизни. Для «Ты и я» девять раз переписывался сценарий. Ей удалось уговорить Шпаликова, который этот сценарий писал, не пить 40 дней, и она в Болшево, где был Дом творчества кинематографистов, носила за ним термос и следила, как он работал. Ну в Болшево всегда сидели сценаристы с режиссерами, кто как держал своих… рабов. Самое смешное делал Донской, для него писал Галич. Он у Галича зимой уносил шапку, чтобы тот не ушел гулять. Но мы все равно на него надевали чужую и ходили до станции, где была далекая пивная. А Галич сочинял свои песни на прогулках. Так что обе, и Кира, и Лариса, авторов угнетали, но держали при себе. Поэтому у меня неправильная выучка. Не было такого: отдал сценарий — и пусть его там снимают.
- В «Голосе» Авербаха, который вы писали, есть сцена, в которой сценарист не узнает в фильме своего сценария. Автобиографическая?
- Ну отчасти, конечно, да. (Смеется.) Когда вышла «Оттепель», я решила показать его во ВГИКе, что мы тоже снимали кино о кино, с изнанки.
Кадр из фильма «Чужие письма» Ильи Авербаха, для которого Рязанцева написала сценарийИ как вам, кстати, «Оттепель»?
- Мне очень нравится. Я ее так полюбила, что смотрела всю-всю. Бежала домой к телевизору. На «Мосфильме», конечно, в 1961 году мало снималось таких картин, как в «Оттепели», я думаю, такое больше в 1950-х и на Киевской студии снимали. Мне понравились сцены, где плачут мужики. Это очень трудно!
- Но к вашей юности это имеет какое-то отношение? Или это просто отдельная хорошая вещь?
- Это отдельная хорошая вещь, потому что Валерий все-таки рос в другой обстановке. Среди киношников, но в Одессе, а там все как-то было легче и смешнее. Здесь про «оттепель» в 1961-м, конечно, уже никто не вспоминал.
- Вы не раз говорили, что никакого шестидесятнического счастья не было, что все это придумал в своих сценариях Шпаликов.
- Ну, в общем, да. Эти его диалоги в «Я шагаю по Москве», в «Заставе Ильича»…
- Я как раз пересмотрел сцену вечеринки в «Заставе», где снимались вы, Тарковский, Кончаловский…
- Я как эпизодник получила деньги за 21 смену. Марлен болел, он астматик, ему все время делали какие-то уколы, ингаляции, а больной он не мог работать. И артисты разбегались. Кого-то гримировали, с кем-то репетировали, а остальные — на выставку, выпить.
- На какую выставку?
- На ВДНХ, все близко же со Студией Горького, там были всевозможные шалманы. И Познанская, второй режиссер, кому-нибудь поручала на выставке объявить: «В кадр просим таких-то…» Марлен злился. Потом уже злился и Тарковский тоже, орал просто на всех. А он только что «Иваново детство» снял и говорил, что у него Коля Бурляев с двух дублей всегда все делал. Помню, он закричал: «Что за амикошонство!»
В каком смысле — амикошонство?
- Ну, что Марлен собрал всех знакомых, а они проявляют амикошонство, и когда нужно, их нету… Но потом пришла его очередь. Тарковский же там говорит довольно большой монолог такого вредного стиляги, и он его не мог никак запомнить, 13 дублей. В последних он уже просил написать ему на доске, нервничал. Ну он всегда грыз ногти, выступал рвано, непонятно, во ВГИКе иногда поднимался на трибуну — ничего разобрать нельзя было. Я слышала пару раз, когда он добивался постановки «Рублева» и говорил весьма убедительно. Но было видно, что он заучил это с вечера.
Съемка Натальи Рязанцевой для газеты «Семья», конец 90-х
- В «Заставе» он ваш основной партнер.
- Гена (Шпаликов. — Прим. ред.) когда писал эту сцену, представлял себе персонажей. И я называлась в сценарии «Надменная девушка». «Среди своих всегда так скучно», — говорила я.
- А он говорил, что родители нужны, чтобы занимать у них деньги, а вы спрашивали: «И вам дают?»
- Там были хорошие реплики. Но это, конечно, неправда, такой вечеринки не могло быть. Простой парень, которого играл Попов, не мог оказаться там же, где Андрон и Тарковский. И разговор с убитым на войне отцом — это такое советское кино. Но оно так эстетизировано. И теперь эта мифология оказалась важнее, чем натуральное кино, которое тогда у некоторых прорывалось.
Наталья Рязанцева позирует для операторского этюда по заданию «Белое на белом»Счастливый воздух 60-х придуман. Вы им не дышали?
- Кто дышал, кто не дышал. «Оттепель» почувствовалась после смерти Сталина действительно. Как раз когда я поступила во ВГИК, в 1955 году, вышел приказ — сделать 120 игровых картин по всему Союзу. И все так или иначе оживились, получили работу, и все, кто хотел и мог, снимали. Но как в 1958 году разогнали наш курс, так и началось. Ребята записали на магнитофон пародию на «Незабываемый 1919-й», фильм про революцию, и сразу стерли, но наутро начальство ВГИКа знало. До сих пор спорят, кто стукач. Но мы решили твердо, что это Дая Смирнова, и мы ее приговорили. Два дня до двух часов ночи проводили комсомольские собрания, где нужно было выгнать из комсомола шесть человек. Мы, естественно, голосовали против. Но когда дошло дело до Дайки, все проголосовали за. Это был психоз. Гена был одним из трех, кто не участвовал. Я поэтому и поняла, что хочу за него замуж. Этот общий психоз запомнился мне на всю жизнь. Дайка была в депрессии, скрылась, не выходила из дома. Про ВГИК тех времен мои воспоминания очень тяжелые. Покончили с собой три человека из одной комнаты в общежитии: Володя Китайский, Архангельский и Ефимов, который там же, в общежитии, повесился на батарее. Это была такая комната эстетов. Они разделили ее японской занавеской, вместо кроватей стояли топчаны. У Китайского был приемник хороший, проигрыватель. И потом оказалось, что все эти эстеты… Ну еще и от голода, конечно. Никто же не был сыт, завидовали нам, которые жили дома, что у нас есть тарелка супа. У меня всегда была тарелка супа, и, видимо, это спасло.
- Вообще, безденежье было серьезной бедой…
- Шпаликов для заработка переводил, например, своего однокурсника монгола. Тот пишет что-то про отары овец, а Гена все это переписывает красивым хемингуэевским слогом. А когда Муратову в общежитии ВГИКа переселили, она обнаружила вот такую стопку порнографических открыток. Это операторы зарабатывали своим ремеслом. Так что вгиковские истории не настолько умильны, как в «Оттепели», там много было всякого.
Вы сказали, что ваша роль у Хуциева называлась «Надменная девушка». Это соответствовало реальности?
Нет… Ну, кто-то говорил, что я надменная, но это скорее от застенчивости. Вот Мессерер написал воспоминания, и там я прочла, что приходил Авербах со своей загадочной женой. Почему загадочной?.. (Смеется.) Значит, я и там вела себя так.
- Ваш знакомый Дмитрий Быков пишет, что вы всегда сохраняли независимость, были сама по себе.
- В общем, конечно… Все мои мужчины, оказалось, кого-то интересуют, и про всех делали кино, и что-то я говорила не такое, наверное, возвышенное, как следует говорить об умерших. Хотя я была более чем традиционного воспитания. Мужчина главный, умнее, лучше, снизу вверх должна была смотреть на них всех. А потом оказалось — люди как люди, некоторые очень смешные, а некоторые тяжелые. И дальше оставалось только разочарование.
- Мы сегодня смотрели фотографии. Вы там и на комбайне катались, и в игры вы играли мужские, в бильярд…
- Да, бильярд — это с детства. Меня брали родители, например, в Гагры, в санаторий, там была хорошая бильярдная. Я — дитя бесплатных бильярдных, и я вполне могла бы соответствовать на турнирах. Преферанс тоже с детства. Железнодорожники всегда играли, когда где-то дежурили. Кто попроще — козла забивал. А родители играли в преферанс. И Авербах играл, мы так и познакомились. А потом мы узнали, что существует спортивный бридж, поехали в Эстонию на турнир и неплохое место заняли на турнире. Там было всего две-три женщины на весь турнир.
- То есть вы были такой амазонкой, получается.
- Ну амазонкой — нет. Но я рвалась поселиться отдельно, а получила квартиру только к 40 годам — и первый раз почувствовала себя человеком. Я все-таки думаю, что всегда считалась с людьми. Я маме хамила иногда, один раз даже бросила в нее ножницы… Но не так, как нынешние дети. Просто хлопала дверью, не раз уходила из дома, даже надолго. А так, наоборот, немедленно становилась обслуживающим персоналом. Я всегда зависела от мамы, мужей, свекровей. А могла бы жить одна и как-то зарабатывать. Одна я за сутки прихожу в себя от самых неприятных вещей. Вот Кира говорит: «Любые неприятности — накричусь и засыпаю». Если я могу сама все обдумать, разложить и выпить рюмочку, то за день прихожу в себя… Но алкоголичкой я не стала, хотя могла бы. Один-единственный мой недостаток — курю и не брошу никогда курить!
Вам нравится фильм Шпаликова «Долгая счастливая жизнь», его единственная работа как режиссера?
Да, я оценила тогда сценарий, но поняла, что Гене этого не выдержать. И я помню, как он убежал, Дима Месхиев снимал один уже последние кадры, замечательные, потрясающие.
Убежал со съемочной площадки?
Ну, Гена вообще режиссером быть не мог. Режиссер — это диагноз, что называется. И если бы я тогда знала, что бывает алкоголизм, я бы, наверное, вела себя по-другому. Но я ничего этого не знала, естественно. Но если бы с ним сидеть, как писательские жены, носиться… Мы разошлись, а жизнь стала наступать на него так… Ходил как бомж. Приходил к моему брату вдруг, к моей маме, вдруг вспомнив, что его здесь накормят. Пил где попало, с кем попало и очень болел. Михалков о нем заботился, когда мог, устраивал в какие-то больницы, через папу. А он сбегал из больниц. Мне объяснял Гриша Горин, он первый его увидел повешенным, что, собственно, он это сделал от боли. Что было так больно, что уже невозможно терпеть, ночью. После ВГИКа у него было это ощущение отдельности. И этих анекдотов он не выносил политических. А мы же были все диссидентами так или иначе, а он этого всего не любил. Бродского невзлюбил почему-то. У него был какой-то взгляд с Луны на все это, на всех нас, на себя. Ощущение времени другое, что все это пройдет, и когда-то на нас посмотрят, как мы сейчас смотрим в прошлое. Это, собственно, его и делало талантливым.
А вы сейчас как смотрите в прошлое? И на себя в прошлом?
Я на себя во все эти времена уже смотрю как на «нее».
А вы довольны «ей» сейчас, постфактум?
Вообще, я бы не занималась кино, если бы была поувереннее в себе. Еще Скотт Фицджералд написал, как он продавался в кино и потом становился ненужным. Я видела, как бедные старые сценаристы как-то выживали, потому что кто-то им еще по старой памяти заказывал какую-нибудь экранизацию, но никто уже за людей их не считал. Это, конечно, жестокая профессия. Ну, актерам еще хуже, но актеры уже заранее это знают. А мы-то думали, что мы еще нужны, когда твои картины выходят, висят на «Октябрьской» огромные такие плакаты… Ничего подобного. Поэтому лучший выход — преподавание, всем рассказывать, как это бывает. А они уж сами разберутся. Но некоторых жалко.
У вас есть книга из отдельных небольших мемуаров. Но было бы здорово написать большие. Хотите?
Меня стали про мужей расспрашивать, и приходилось записывать. Сначала приходилось, когда все стали умирать. Многие умерли давно, раньше времени, и Лариса Шепитько, и Таня Алигер…. Микаэла Дроздовская, я к ней ушла, когда меня мама за курение выгнала из дома, сгорела буквально на съемках. Оказалось, что Нюша Галич тоже сгорела, в сущности. Это все такой реквием… Вот у Битова есть очерки, он по очереди вспоминает всех друзей-приятелей, которые уже умерли. Я еще не про всех написала, естественно. Во всяком случае это легче вспоминается, чем позавчерашний день.