«Хмели-сунели» и русский Девендра, которого не было

Непростительно долгий перерыв в рубрике «Past Perfect» был связан с множеством объективных причин — но и с субъективными тоже. Мне изначально хотелось, чтобы тексты, которые здесь появляются, были посвящены не только иностранцам с большим талантом и странной судьбой, но и нашим людям с теми же данными. И мне пришлось долго преодолевать себя, чтобы написать про ту группу, о которой речь идет сегодня. Бывает неловко за застарелую любовь к определенной музыке; бывает вдвойне неловко за то, что тебе неловко за любовь; и весь этот мнимый стыд, безусловно, заслуживает того, чтобы его преодолеть (а про репутационные риски после всего, что было, рассуждать уже как-то дико). «Хмели-сунели» — это, конечно, как принято выражаться в таких случаях, «совсем другая история». В моем личном случае — про начало нулевых, студенческую общагу на окраине города, потрепанный кассетный плеер в кармане, магазин «Зигзаг» на Арбате, фестивали памяти Вени Дркина, автостоп, концерты группы «Станция Мир» и слово «вписка», которое означает гораздо больше, чем бесплатный проход на концерт. Все это давно уже пережито, прожито, осмыслено и забыто. То есть — почти все. Почему-то последние три года каждой весной я исправно начинаю переслушивать этот альбом.

С историей жизни тут, разумеется, трудно — у нас вообще плохо умеют заводить архивы, а уж в случае людей, не добравшихся до мало-мальской славы, остается и вовсе собирать информацию по крупицам. Тем не менее кое-что все-таки собирается. Группа «Хмели-сунели» происходила из Перми и была детищем Евгения Чичерина — также известного как Чича, также известного как Махно; хиппи, тусовщика, подпольщика, поэта, бродяги. Он еще в середине 80-х записался в кружок рабочей песни при Дворце пионеров (бывало и такое — а результатом могло стать такое: совсем юный Чичерин поет песню «Баклажечка») — а потом, в 1987-м, в Пермь приехал Гребенщиков, дал концерт и даже пришел в гости к матери Чичерина; и тут уж дальнейшая судьба была определена окончательно. Вскоре юный автор впервые попал в милицию — за то, что разрисовал собственными творениями несколько этажей общежития Пермского государственного университета. Есть еще и такая история — апокрифическая наверняка, но красивая по-своему: дескать, через какое-то время после БГ в Пермь заехал еще и Чистяков (тогда еще лидер группы «Ноль» со всеми вытекающими); во время концерта в здании вдруг отрубили электричество, музыканты растерялись — и тут на сцену вылез совсем юный пацан, взял гитару и запел; и естественно, это был Чичерин. В конце 80-х он был близок к свердловскому кругу старика Букашкина, миф о котором зафиксировали впоследствии «Синие носы»; потом стал виднейшим уральским хиппи, ездил на «Радугу», побывал с квартирниками в столицах и нестолицах. Играл с группами, которые назывались по-разному, но по-всякому не были особенно востребованными — в первой половине 90-х, понятно, мало кому была интересна и нужна мировая психоделическая деревня, певцом которой Чичерин в первую очередь и был. А востребованности ему, кажется, хотелось — якобы в начале 90-х он даже пытался организовать в Перми филиал MTV, а в середине — выступать на модных танцах вместе с «дзен-кор-группой «Геноссе тод» (что бы это ни значило). С одной группой — главной, той самой, «Хмели-сунели» — Чичерин даже умудрился записать настоящий альбом. А через два года после того, как он вышел, повесился у себя дома.

Повесился, правда, вроде бы не из-за музыки — да и странно было бы, если б из-за музыки; совсем нелогично. В чужую голову — тем более в голову покойного — не залезешь; ни одного толкового интервью с Чичериным не сохранилось (а может, и вовсе не было); но кажется, что музыка тут как раз была средством спасения, перемалывала бродяжничество, бедность и ненужность — в призвание, в повесть, в миф; обычный подспудный сюжет здесь — про борьбу минора с мажором, причем последний, как правило, внезапно и непредвиденно побеждает. Что ни скажешь об этих песнях, все будет звучать как оправдание — потому что они очевидным образом происходят из мира фенечек и хайратников, из гетто, в котором непричастным делать нечего, с поляны, которая давно уже превратилась в болото. Но «Хмели-сунели», по-моему, заставляют эту поляну цвести. Чичерин, безусловно, многое взял у Гребенщикова (он и сам это открыто признавал) — но не у Гребенщикова философского и не у Гребенщикова профетического, а у Гребенщикова, который голый выходит из леса с велосипедом; у Гребенщикова образца записей «Все братья — сестры» и «Треугольник». Ведущие инструменты здесь — баян, скрипка, варган, перкуссия (не считая гитарной акустики, разумеется); эта музыка вообще похожа на детский рисунок гуашью — такая же красочная и непосредственная. Здесь есть не столько мысли, сколько свобода от мысли; это такая игра в бисер в исполнении людей, которым и прикрыться нечем, кроме как нитками с этим бисером. Важно еще, как Чичерин поет — это высокий, дребезжащий, ласковый и лукавый голос, как будто принадлежащий какому-нибудь радостному лесному богу, осознавшему притом всю бренность человеческого; неслучайно сам он говорил, что песня — это как флаер на рейв, не история, но пропуск в другой мир. В его голосе есть что-то народное и одновременно инородное — оттого у «Хмели-сунели» и получается сочетать разом сугубо русское (на одном из квартирников Чичерин долго рассказывает про исконное значение слова «бард», а затем довольно мощно а капелла поет исконную песню «Земля русское»), ирландское и индейское. В заголовке этого текста помянут Девендра Банхарт — понятно, что это скорее красивая натяжка; и все же — что-то общее есть и в тембре, и в манерах, и в сюжетах. Все эти сочинения про королеву тростника, комнаты, пахнущие кошками, золотых вшей, адвентистов, свинопасов, принцев, цыган, женщин с бычьими головами — подобно Девендре, Чичерин будто бы глядит на всю эту русскую хипповскую песенную традицию с дурашливым прищуром выдумщика, остраняет ее. Другой вопрос, что все равно одними аргументами изнутри тут не отбрехаешься — мне потому и несколько боязно этот текст тут публиковать, что есть подозрение, что в любом случае требуются аргументы извне, из собственного быта и собственного прошлого. Иначе — ну да, провинциальный менестрель с незадачливый судьбой, всего и делов. Хотя одна песня «Хмели-сунели» мне все-таки почему-то кажется вполне безусловной — ей их первый и единственный альбом заканчивается, и тут уже в дело идут не ирландские корни, а ямайские. Она называется «Мантра», и это регги, и это, по-моему, едва ли не лучший положительный регги на русском языке (где-то наравне — «Рыба» «Вежливого отказа», который и не на языке вовсе; по другую сторону — «Комитет охраны тепла» и отдельные вещи Ромы ВПР: там экзистенциальная подоплека и судьба, там другое). И вот этот очень изящный баланс между безысходностью и беззаботностью там очень заметен. В другой песне Чичерина, не вошедшей в альбом и вообще мало куда вошедшей, есть формулировка «незваный, но все-таки гость» — почему-то кажется, что она точно подходит к его музыке в целом.

И потом — тут есть еще вот какой момент. Применительно к музыке ведь тоже бывает интересно позаниматься альтернативной историей — а что бы было, если бы, — хоть и мало кто это делает (единственный пример, который сразу приходит на ум, — сценарий Александра Долгова про то, что было бы, если бы Цой остался жив; такой пример, что и вспоминать не хочется). Возможно, это самообман, но мне кажется, что в конце 90-х у всей этой отечественной хипповской традиции, у акустического подполья как раз и был шанс вырваться из гетто куда-то в открытый мир; шанс, который не то чтобы упустили, — скорее его отрубила сама история; и шанс этот был связан как раз с Чичериным — ну и еще с одним человеком даже, пожалуй, большего масштаба и еще более трагической судьбы, который был помянут в самом начале этого текста, с Веней Дркиным. Во всяком случае я почему-то явственно себе представляю, как песня «Народный мститель» звучит в эфире «Нашего радио» или как «Хмели-сунели» выступают в клубе «Б2»; и то сказать, ведь во многом на тех же музыкальных материях, если брать широко, потом поднялись и «Мельница» какая-нибудь, и Петр Налич. Однако ж не вышло. Известен даже день, когда стало ясно, что не выйдет. Рассказывают так. В конце мая 1999-го Ольга Арефьева играла большой концерт в ЦДХ. В какой-то момент на сцену поднялась Умка (дружившая с Чичериным и написавшая ему некролог, который вполне может служить заменой этому тексту) и сообщила собравшимся две новости. Евгений Чичерин повесился. Веню Дркина привезли в Москву из Луганска с последней стадией рака крови (а потом уже не спасли). Вот тут-то все и закончилось.

У нас в деревне были тоже хиппаны, но всех, увы, уже давно позабирали.