Кола Бельды и подлинная история «Белого острова»

В новой сетевой реальности слова незаметно меняют свой смысл — в отношении музыки так случилось, например, с понятием «редкость». Прежде оно зачастую означало долгие поиски и изрядные вложения; теперь определение «редкий» по отношению к альбому обычно подразумевает, что для того, чтобы заполучить его, нужно посидеть в интернете не 3 минуты, а, скажем, полчаса. Более того: появилось отдельное племя редких альбомов с определенным артиклем — которые то и дело всплывают там и сям и неизменно аттестуются как неизведанные, странные и дикие. Именно это и случилось с последним диском советского певца Кола Бельды «Белый остров» — разыскать его не составляет ни малейшего труда, но где бы вы его ни обнаружили, он неизменно будет подан как находка и артефакт. Что, в общем, неудивительно — учитывая музыку, которая на нем звучит.

Впрочем, прежде чем говорить про «Белый остров», неплохо было бы рассказать о самом Бельды — потому как сейчас его если и знают, то зачастую как такой советский эстрадный курьез, «чукчу с оркестром», голос из саундтрека к одной из серий «Ну погоди!». Это понятно — но это не очень справедливо: у Бельды была и захватывающая биография, и существенное признание, и довольно грандиозные песни. Коренной нанаец, он родился в малюсеньком селе в Хабаровской области, осиротел еще в младенческом возрасте (точнее, у него умер отец, мать вышла замуж за другого, а народные традиции предполагали, что в этом случае она больше не могла видеть своего ребенка от другого брака), тогда же начал заикаться; сначала его воспитывала тетка, потом он оказался в детском доме. В подростковом возрасте сбежал на фронт, передвигаясь в ящике для угля под вагоном, стал юнгой на Тихоокеанском флоте, участвовал в освобождении Кореи, получил ордена и медали. Закончил экстерном музучилище, работал на тральщике мотористом, потом служил в разнообразных консерваториях; в 57-м поучаствовал в фестивале молодежи и студентов в Москве — и тогда его наконец заметили и постепенно приняли в эстрадную элиту. Ну и поехало: выступления, гастроли по стране и соцлагерю, встречи с высшими госчинами, лауреатство на фестивале в Сопоте — в общем, большая карьера. Выдающаяся, конечно, линия жизни — но, справедливости ради, тогда таких выдающихся линий было много.

Понятно, конечно, что Бельды был вписан в советский большой эстрадный проект во многом по политическим мотивам: вот он, подлинный интернационал; единение пролетариев всех стран; в огромной многонациональной стране есть тайга и тундра — и у них тоже есть свой звонкий голос, поющий об оленях, нартах и северном солнце. Конечно, большинство песен Бельды (и абсолютно все известные) — ровно об этом, об экзотике, о жизни оленеводов и прочих представителей закоренелых профессий; но все-таки не только — среди его основного репертуара можно отыскать и кокетливую любовную лирику, и гимноподобную «Солнце в ресницах», и мощную вещь «Сыны России», теперь звучающую одой толерантности, и комический твист и шейк, и советский фанк. Конечно, Бельды и сам отыгрывал экзотику по полной — от шапки до сапожек, от бубна до репертуара, в котором нередко появлялись и вещи на языках малых народов (вроде «Сказания о солнце-бубне»); но сказать, что он полностью ею исчерпывался, было бы неверно. Конечно, Бельды не Ободзинский и не Мулерман, но эта самая великая традиция, внутри которой певец существовал, все-таки, как правило, не принимала в себя людей бесталанных. Голос у Бельды, безусловно, был — голос сильный, выдающийся и парадоксальный. Когда слушаешь его мелодиевские записи (то есть те, которые и обеспечили певцу имя и ангажементы), и особенно песни на общечеловеческие, так сказать, темы, и особенно песни, которые пел далеко не только он (вроде «Красного коня»), эта парадоксальность очень хорошо чувствуется: Бельды как бы немного неловко в рамках этой большой имперской эстрады, он поет как человек из леса в национальном костюме, который топчется на пороге хорошо обустроенной московской квартиры; и за счет этой неловкости, какой-то перпендикулярности у этих песен возникает очень отдельное обаяние. Ну и вообще — по всем свидетельствам судя, Бельды был большой артист, настоящий; а свидетельства имеются, вплоть до самых неожиданных: скажем, вот таких воспоминаний Владимира Шахрина о том, как на самом раннем этапе существования группы «Чайф» ее участники смеха ради отправились в Свердловскую филармонию на концерт Бельды и обнаружили пустой зал, для которого артист работал на всю катушку.

Плейлист: 10 советских песен Кола Бельды

И все же: понятно, что этот текст бы не появился, если бы не альбом «Белый остров». Альбом, который был записан в конце 80-х, в самый разгар перестройки, когда эта самая советская эстрада внезапно перестала быть кому бы то ни было нужна, превратилась в общественном сознании в реликт уходящих времен, стала объектом издевательского постмодернистского освоения для новой передовой культуры (именно к этим временам относится вышепомещенная фотография — на одном из концертов курехинской «Поп-механики» Бельды пел свою фирменную «Песню оленевода» под аккомпанемент дикого анархистского оркестра; сохранилось даже фрагментарное видео того, как это было). Альбом, который к этой самой эстраде не имеет уже почти никакого отношения. Альбом, первая песня которого звучит вот так.

«Хозяин леса»

Это удивительная, небывалая музыка. Напоминающая примерно все, что музыка артиста вроде Кола Бельды, казалось бы, в принципе не может напоминать, — и при этом ни на что не похожая. Крайне минималистичная (из инструментов здесь временами только варган да бубен, ну и синтезатор), но при этом очень насыщенная. Она напрашивается на массу определений, но все их приходится очень непривычным образом уточнять. Таежный индастриал. Минимал-вейв Крайнего Севера. Местами даже и своего рода оторопелый психофолк — почти в духе ранних записей Animal Collective. Местами — да, примерно эстрада, но только существующая на другой, незнакомой почве, где внизу — вечная мерзлота, а сверху — северное сияние. Ну и голос — голос тут у Бельды иной, чем прежде: монотонный, торжественный, мистический, именно что вмерзающий в вечность.

«Праздник»

Как я уже говорил, «Белый остров» то и дело всплывает в различных интернет-источниках на правах советской феноменальной редкости и дикости. При этом, однако, про альбом почти ничего толком не известно. Ну то есть да, факт: на пластинке записаны настоящие песни малых народов Крайнего Севера — манси, долганов, эвенков, эскимосов, ульчей и так далее; причем все они переведены на русский. Ну да, вроде бы эти песни Бельды годами собирал у представителей этих самых народов. Но на этом и все — как, кем и почему это было сделано, никто не знает и, кажется, не пытался выяснять; обычно сообщается, что диск записан «вместе с московскими минимал-музыкантами» — и все, что бы это ни значило. Мы решили исправить досадное упущение и обратились к вдове Кола Бельды, кандидату культурологии Ольге Александровне Бельды с просьбой ответить на ряд вопросов об истории создания «Белого острова». Ольга Александровна любезно откликнулась, и ниже мы публикуем ее разъяснения.

«Кола Бельды вспоминал, что в 70-х годах прошлого века он решил посвятить свою жизнь и работу собиранию и сохранению уникальных национальных песен северных народов. Работа была архисложной по причине малочисленности носителей этого фольклора. Стариков, знающих традиции и язык, становилось все меньше. Для того чтобы найти одного селькупа, который помнил песни дедов, артисту пришлось исколесить пространство от Кольского полуострова до Камчатки. Наконец нашел-таки он такого человека. Поставил перед ним магнитофон, попросил спеть. И он запел. Сначала — старую песню, а потом о своем, о том, что волнует его. Пошла такая импровизация! Это было удивительно — есть какая-то основа, а дальше — фантазия каждого исполнителя!

Несколько лет назад в Москве я встречалась с московским музыкантом Александром Лавровым, который производил аранжировку материала, ставшего основой диска. Он сообщил, что в творческом процессе были задействованы подлинные раритеты. При прослушивании пластинки слух улавливает, например, стук дерева по дереву. Это звучит дуэнтэ — ритуальный музыкальный инструмент, использовавшийся во время медвежьего праздника у нанайцев, ульчей, нивхов, с эпохи неолита живущих в дельте реки Амур. Дуэнтэ представляет собой подвешенное на крестообразные стойки двух-трехметровое еловое бревно, в котором выдалбливались отверстия различной величины. При ударе деревянной колотушкой по такому инструменту раздавались звуки разной высоты. Конечно же, в музыкальное полотно песен были вплетены звуки древнего хомуса (варгана, кункаи — названия у разных народов), сделанного из металла, бамбука или кости, издающего вибрирующие звуки. Устрашающе звучат янгпа — ритуальный шаманский пояс с металлическим подвесками — и унчху′, бубен шамана. Шелестят ритуальные стружки, предназначенные для изгнания злых духов.

«Чайка»

Поскольку страна наша многонациональная, перевод песен на русский язык был естественным выбором творческой группы во главе с Н.И.Бельды, результатом стремления донести до слушателя смысл, заложенный в первоисточнике. Прежде чем записать в студии, музыканты много репетировали и во время концертов исполняли песни северян, чтобы проверить реакцию публики. Так было и во время зарубежных гастролей, в том числе на Празднике газеты французских коммунистов «Юманите» в 1987 году. О трудностях перевода мне рассказала московская поэтесса, журналистка Юлия Горжалцан. По ее воспоминаниям, работа над переводами песен на русский язык была очень интересной и необычной. С одной стороны хотелось, чтобы русский вариант был как можно ближе к оригиналу, слова которого были необычайно свежими и яркими. С другой стороны — хотелось, чтобы песни были доступны массовому слушателю. Например, как было сложно перевести на русский язык словосочетание «Девушка с лицом цвета коры лиственницы». Красиво, экзотично, очень точно! Но как уложить это определение в песенную строку...

Свою лепту в творческий процесс работы над русскоязычным вариантом песен вносил и друг Кола, журналист телепередачи «Время» Леонид Кушнаренко (псевдоним — Леонид Полин). Интересно было наблюдать за этой троицей. Спокойный, увалистый, как медведь, Леня Кушнаренко, совсем молодой — это была его первая пластинка — Саша Лавров. И подвижный, как ртуть, жестикулирующий, стремительный Кола. «Лебедь, рак и щука», — смеялась Юлия. И удивительно — в результате совместной работы этих трех непохожих людей появились песни, полные очарования и нездешней прелести».

Какой из всего этого следует вывод? Как водится, никакого. Наверное, выйди «Белый остров» в другое время и в другом месте, судьба этой записи сложилась бы совсем иначе — в конце концов, такая мощная и неочевидная звуковая работа с редчайшими источниками много где ценится и ценилась; произойди это все на 10 лет позже, Кола Бельды вполне мог бы выступать на каком-нибудь WOMAD. Но в 88-м, понятно, всем было не до того. Вскоре после записи пластинки Бельды вместе с семьей переехал из Москвы на Дальний Восток, поближе к корням; а в 93-м с ним случился инфаркт, чуть ли не когда он стоял в очереди в магазине, и приехавшая скорая уже не смогла откачать артиста. Но «Белый остров» — пусть и на странных правах общеизвестной редкости — все-таки остался: такой же косолапый, седой, мохнатый и величественный, как герой первой песни на этой пластинке.