Конспект Что мы узнали из новой биографии Станислава Лема

Лем-антифашист

Будучи еще подростком Лем принимал участие в антифашистском сопротивлении в оккупированной Польше: передавал партизанам патроны и взрывчатку, укрывал на чердаке гаража, где он в то время работал, еврея и промышлял в автомастерской «искусством малого саботажа» — хотя это и походит на позднее советское допридумывание биографии польского писателя, — согласно которому, «вражеские машины должны были выходить из строя не сразу, а где то на дороге и на долгое время». Позднее Лем заметит, что только благодаря нацистскому законодательству он узнал, что у него были в роду евреи.

Схема написания книг

Достаточно внимания в книге уделено манере Лема писать книги. Он получил медицинское образование, его привлекали точные науки — и потому свои книги писал так же основательно, как пишут монографии и научные работы. В определенный момент он практически перестал читать художественную литературу, чтобы успевать изучать новейшие труды по кибернетике, космонавтике, генетике и прочим революционным направлениям. В своих письмах Лем раскрывает, что задумывал свои книги как поиск ответа в определенной задаче, решение сложной проблемы, просчитанной со всех сторон, — включая, конечно, и языковую: ЖЗЛ заканчивается колоссальных размеров (и заведомо неполным) глоссарием неологизмов писателя. И вместе с тем в большинстве случаев Лем не знал, что конкретно будет происходить с героями книги, какой сюжетный поворот выведет их к финалу. Сам писатель вспоминал об этом так: «Я, когда начинаю новую вещь, не знаю, что будет дальше. Иногда как будто должен получиться небольшой рассказ, как вдруг тебя понесет, и ты с удивлением наблюдаешь, что рассказ растет и растет».

Десятилетия дружбы с Иоанном Павлом II

Лем с юности дружил со священником Каролем Войтылой, будущим папой римским Иоанном Павлом II. Позднее тот, уже будучи понтификом, благословил Лема и его семью. Все это крайне удивительно в свете измышлений Лема, зачастую направленных против религии, как минимум высмеивающих саму идею сотворения мира и порой передающих роль демиургов людям (а то и роботам). Кроме того, Лема занимали неканоничные вопросы обновления католической церкви: исповедовать ли искусственный интеллект? давать ли причастие клонам? проникает ли божий промысел на территорию виртуальных миров? Впрочем, среди ехидных еретических измышлений пана Лема нашлось место и проникновенному сочинению про понтифика, где старый знакомый писателя представал как символ абсолютного добра, противостоящего абсолютному злу, — рассказ «Черное и белое» вышел на немецком в 1984 году и рассказывал историю трех покушений на Иоанна Павла II.

Осознанные сновидения

В последние годы жизни Станислав Лем часто общался во сне с великими историческими личностями, учеными, политическими лидерами и философами. Сын писателя вспоминал, как отец по утрам пересказывал ему содержание бесед с Ангелой Меркель, Иосифом Сталиным, Максом Планком и Владимиром Путиным.

Долгое непризнание в Польше

Уже с пятидесятых годов Лема сильно ранила разница между его статусом в СССР и у себя на родине. В Советском Союзе его принимали как одного из самых выдающихся писателей современности, публичного интеллектуала и ересиарха от футурологии; по книгам Лема многие учили польский язык. В то же время в Польше он был просто фантастом, чьи книги не получали внимания научного сообщества. Как писал сам Лем: «На Востоке меня воспринимают попросту в виде океана. …Польша — это особый случай, потому что никто у нас не является пророком».

Страх перед Третьей мировой

Появление сына в семье Станислава Лема и Барбары Лесьняк только на пятнадцатый год совместной жизни объясняется тем, что Станислав долгое время не хотел иметь детей, опасаясь внезапного начала войны между США и СССР. В ней, как он полагал, обязательно дойдет до ядерного оружия, а стало быть Третья мировая война окажется еще и последней. Пессимизма Лему придавала пережитая немецкая оккупация и болезненный переезд из Львова уже при Советах. Томаш Лем родился только в 1968 году, когда писателю было 47 лет.

Ссора с Тарковским

Лем ездил в Москву на переговоры с Андреем Тарковским по поводу экранизации «Соляриса», однако, как он сам признавался, на тот момент он не видел ни одного фильма режиссера. Тарковский стал рассказывать писателю о тех новшествах и дополнениях, которые он хотел бы внести в историю, — чем не мог обрадовать трепетно относящегося к своим произведениям фантаста. Тем не менее Лем дал разрешение на съемки, хотя впоследствии критиковал результат. Среди возражений — отсутствие в фильме самой планеты Солярис, ампутация всей научной составляющей произведения, появление в картине родителей главного героя, а также сентиментальная сцена с домиком и островом. Лем сравнивал Тарковского с поручиком эпохи Тургенева, симпатичным и обаятельным, но делающим все всегда по-своему, — «прежде всего, ему ничего нельзя втолковать». Позднее, в двухтысячных, когда вышла американская экранизация «Соляриса» с Джорджем Клуни, Лем саркастично заметил: «Я думал, что худшим был «Солярис» Тарковского».

Сон как у ребенка

С появлением сына рабочий график Лема бесповоротно изменился: впредь он ложился спать не сильно позже девяти вечера, а приступал к работе обычно в четыре часа утра, порой и раньше. Хотя образ его жизни нельзя было назвать здоровым: писатель признавался, что не может работать, если на столе нет печатной машинки, кофе и сигарет. Лем не хранил черновики изданных им книг, уничтожая все рабочие варианты, и не пользовался компьютером, хотя и посвятил темам киберпространства и искусственного интеллекта большую часть своей жизни.

Отвращение к фантастике

Лем был невысокого мнения как о научно-фантастическом каноне в целом, так и о американских фантастах в частности. Несмотря на это, в 1973 году польского писателя избрали почетным членом общества Science Fiction Writers of America. Впрочем, Лем надолго там не задержался, покинув общество после скандала с публикацией на английском перевода его статьи о плачевном состоянии сайфая в США. В своих письмах Лем зачастую был еще строже в оценках: «Издатели из США аккуратно присылают мне каждые десять дней пачку новых научно-фантастических книжек — и у меня нет слов! Я не в состоянии ни одной этой книжки прочитать, максимум 10–15 страниц, потом делается мне тошно, настолько это дурно и такие они все собой довольные». Филип К.Дик, братья Стругацкие, Урсула Ле Гуин, Хорхе Луис Борхес — немногие из мировых фантастов, приходившиеся по нраву польскому мастеру. В конечном итоге сам Лем вовсе оставил художественную литературу, с конца 1980-х занимаясь только публицистикой и малыми формами. Писатель объяснял это не только разочарованием в научно-фантастической литературе, но и тем, что его предсказания имеют свойство сбываться. Техногенный коллапс, уничтожение человека машиной, изощренный инфотеррор — лейтмотивы его поздних работ говорят сами за себя.

Лем как агентурная сеть КГБ

Филип К.Дик не оценил симпатий Лема, а позднее, когда тот опубликовал произведение американца в польском сборнике, обвинил его в нарушении авторских прав. Этим дело не ограничилось: в своих доносах Дик утверждал, что Лем не просто коммунистический вредитель, оказывающий нездоровое влияние на американское общественное мнение, а целый спецкомитет, управляемый из центра с целью подорвать жанр научной фантастики в США. Подозрительности Дику добавлял тот факт, что книги Лема написаны разными стилями и демонстрируют знание нескольких иностранных языков. Как пошутил переводчик Лема Язневич, Дик не догадался взять первые буквы фамилий главных деятелей коммунизма — Сталина, Ленина, Энгельса и Маркса, иначе бы он получил главный аргумент: «St. LEM». Сам Лем мягко замечал, что несчастный автор «Убика» по всей видимости принял в своей жизни слишком много ЛСД.

Эволюция взглядов

Оправдываться за сотрудничество с советскими властями Лему было бы нелепо — уже в шестидесятые его сложно было назвать коммунистом. Да, ранние вещи писателя хранили свойственные советской фантастике черты: чего стоят одни только «Астронавты», расширяющие постулаты марксизма до космических масштабов. Но в оттепель Лем пересмотрел свои взгляды: выступая перед огромной аудиторией в Московском университете он ответил на поступивший из зала вопрос, коммунист ли он, отрицательно. То, что писатель хотел несколько смягчить свой ответ, вставив спасительную оговорку, никто не услышал — зал тут же разразился аплодисментами.

Влияние Достоевского

Сочинения Достоевского произвели огромное впечатление на Лема еще в юности. Однажды на вопрос том, почему писатель так часто обращается к «Запискам из подполья», Станислав Лем ответил: «Господи, да ведь в этой книге, как чудовищные эмбрионы, запрятаны все «черные философии» XX века. Там вы найдете терзания всех этих многочисленных и разных Камю».

Одержимость машинами

Лем был страстным автолюбителем. Из заграничных поездок он привозил фотоснимки не природных красот, а экзотических автомобилей, своим и чужим машинам он посвящал целые страницы в письмах друзьям. Как отмечают исследователи, когда Лем купил новенький Fiat в феврале 1965 года, автомобиль вытеснил все прочие темы из переписок на долгое время. Кроме того, Лем был еще и азартным водителем — правда, не слишком умелым, что объединяет его с другим известным автоманьяком из числа писателей, Толкиеном. Томаш Лем вспоминал: «Как-то в восьмидесятые я вез родителей домой. Дорога была скользкой, падал снег. Мы ехали за грузовиком, который еле тащился. Отец нетерпеливо подскакивал на сиденье, даже несколько раз сказал: «Ну же, Томаш!» Я объяснил ему, что не могу обойти грузовик, потому что из-за снега плохо видно, а мы приближаемся к крутому повороту, вдруг навстречу кто-то выедет. «Удивляюсь я тебе, — сказал отец. — Я в твоем возрасте просто предполагал, что встречных машин не будет».

Лемомания

Положение Лема в Советском Союзе, даже несмотря на его мягкое диссидентство, было невероятным. С писателем встречались академик Капица, космонавты Феоктистов и Егоров, писатели Евгений Войскунский и братья Стругацкие сопровождали буквально каждый шаг польского гостя, из театра к Лему примчался Высоцкий, чтобы спеть ему несколько песен. Как не без горечи отмечал сам Лем, в СССР его «Астронавты» вышли тиражом в два с половиной миллиона экземпляров с предисловием космонавта Титова, в то время как в Польше за весь 1964 год удалось продать всего два десятка книг.

Трудности перевода

Лему не всегда везло с переводами, как отмечал сам писатель, некоторое языки для этого вообще плохо подходят. Несмотря на близость польского и русского, в СССР его книги страдали не только из-за цензуры, вынимающей порой целые главы, но и из-за огрехов переводчиков: так, в оригинале «Солярис» было женским именем, а на русском стало мужским. «Игры» этого существа выглядят по-разному, если воспринимать его как женщину или как мужчину», — пишут Прашкевич и Борисов, и с ними сложно не согласиться. Адекватный перевод Лема усложняется тем, что, например, для своих «Сказок роботов» и «Кибериады» он синтезировал особый язык, берущий черты из псевдостаропольской речи героев Генрика Сенкевича и обороты трехвековой выдержки из книг Яна Пасека. Поверх этой архаичной картины Лем щедро разбрасывал немыслимое количество неологизмов, делающих текст по-барочному изощренным: «киберсерки», «электрыцари», «танконы», «мывь», «мусороздание» и даже «общекотовичарохристофорная хрящетворобка» — неполный список придуманных Лемом слов растянулся в справочном аппарате его ЖЗЛ на без малого двадцать страниц, читающихся как отдельная увлекательная книга.