Что не так с «Острыми предметами»: 6 претензий и 4 альтернативы сериалу HBO

Это вообще хорошая тенденция: на наших глазах анахронизмом стали огромные 24-серийные сезоны; затем Netflix-стандарту (13 эпизодов) лучшие люди профессии предпочли круглые 10; теперь эта цифра снизилась до 8–9 — как в «Очень странных делах». Другое дело, что даже такой щадящий хронометраж порой невозможно высидеть. Писательница Гиллиан Флинн рассказала о расследовании убийства двух (на самом деле, трех) девочек на 300 бойких страницах; Флинн-сценаристка и ее соавторы — за 8 долгих, мучительных временами часов.

Основная проблема — в том, как здесь распределен сюжетный материал: события тонут в холостых, ни к чему не ведущих подробностях, которые выросли из одного совершенно побочного абзаца первоисточника. В эти моменты зрителю положено любоваться мотивной вязью, замечать, как второстепенное становится главным, — да только Флинн (и режиссер Жан-Марк Валле) не Мэттью Вайнер, а «Предметы» не «Безумцы». Все-таки филлер — это тоже искусство: посмотрите, как в «Лучше звоните Солу» чередуют интенсивные эпизоды и обаятельную тупку.

Обозревая год назад «Большую маленькую ложь», мы особенно выделили монтаж, скрасивший удручающее в целом впечатление. Первые серии «Предметов» обещали развитие формальных экспериментов: в отличие от довольно бесхитростных романных флешбэков («Той шестиклассницей, переспавшей с четырьмя парнями, была я» — это стык в стык с диалогом) телеверсия поначалу ловко играла с хронотопом. Воспоминания Камиллы резали ее, как нож из маминого серванта; произвольно проигрывались в сознании; мешались с репликами из настоящего. К третьему эпизоду прием начал приедаться, под конец — утратил всякое очарование. Не чувствуя меры, Валле и его команда монтажеров (всего 7 человек) регулярно уродовали самые простые, не требующие стилистической нюансировки сцены. Этот всегда внезапный галоп здорово портил ощущение от неспешного в целом темпа сериала. Как будто авторы не смогли разгладить сюжетную ткань, и на ней — вопреки задумке — остались сборки. Впрочем, в финале это скорее работает: обязательно досмотрите титры до конца.

Вот уж на кого нельзя было подумать, что подведет. Мама с бурным прошлым («Секс по дружбе» и «Отличница легкого поведения»), воркующая интриганка («Карточный домик»), в конце концов, голос Сьюзен Зонтаг — заочно Кларксон нетрудно представить на какой-нибудь большой ТВ-премии с внушительной статуэткой в руках. На деле это, возможно, самый неубедительный перформанс в сериале: утрированная манера игры, безусловно, соответствует образу героини, властной и мнительной матери Камиллы, но ее Адора — из тех злодеев, при появлении которых смотришь на часы: когда уже это представление закончится. На правах придирки: не забывала про свое театральное, с закатыванием глаз, прошлое и Эми Адамс, но какая отрадная разница с последними — в комиксах и у Тома Форда — ролями; побольше бы ей амбициозных проектов.

Короткие юбки, высокие топики, порочные голоса, тщеславные мысли, экстези на языке и, конечно, мерзкие ролики — Флинн и Валле с одинаково испуганным отвращением изображают 13-летних персонажей. Это, безусловно, ракурс взрослого, который переходит на другую сторону улицы, когда видит группу подростков; страх, которым заражаются от других и пытаются инфицировать им окружающих. Постоянные читатели криминальной хроники возразят, что старшеклассникам — в отличие даже от взрослых — свойственна исключительная жестокость, но в таком сгущенном (не будем, пожалуй, спойлерить) виде она производит комическое, как у Сорокина, впечатление: ох уж эти школотроны — днем паиньки, а по ночам герои де Сада.

Споры о феминизме, герои-конфедераты, подростковая сексуальность, согласие и его градации, разновидности селф-харма — «Предметы» еще и слепок общественно-политического сезона 2017/2018, драматургическое освоение главных дискуссий современности. Все это можно понять, когда речь идет о чистой публицистике вроде «Рассказа служанки»: есть люди, которые общаются только капсом. Флинн и Валле тоже явно недостаточно обычного шрифта: полужирный, курсив, подчеркнутый. Страшно представить, что будет, когда эти люди откроют для себя другие гарнитуры — или цвет фона текста. А пока напомним: то, что сейчас кажется страшно важным и смелым, когда-то будет представлять по большей части историко-культурный интерес. Тогда же выяснится, что ничего другого тут, считай, и не было.

Большую часть этих претензий сняло бы точное позиционирование «Предметов», следование определенным конвенциям, на которые можно было бы списать экзальтацию, ритм и шарж. После «Настоящего детектива» каждый американский сериал, где пьют взаправдашнюю водку в затрапезных интерьерах, мнит себя наследником традиций южной готики — кто не любит смотреть на чужой упадок и разрушение. «Предметы» тоже не смогли противостоять этому соблазну: маленький город, где все друг с другом вась-вась; такое — ах! — тяжелое бремя белых и богатых; страшные своей иррациональностью убийства; ненадежная, всегда под градусом рассказчица с секретом — одни назвали бы это клише, другие — отличной рукой, с которой можно грести к себе все фишки со стола. «Предметы» оказались промежуточным жанром — не в том продуктивном смысле, какой в это понятие вкладывали русские формалисты, а в самом, увы, трагическом: провалившимся между регистрами, увязнувшим в актуальном, не рассказавшим (связно и энергично) хотя бы одну историю. Рыхлый сериал, квелый сериал — похоже, кого-то в итоге залечили до смерти. Пора проверить, на месте ли зубы.