«Призрак коммунизма будет возвращаться, потому что преступление не искуплено»
Алексей Цветков, писатель и публицист левого толка, выпустил новую книгу своих текстов — «Маркс, Маркс, левой!». Феликс Сандалов поговорил с ним об актуальности социализма в России, событиях 2011 года и марксизме в поп-культуре.
- Складывается ощущение, что левые настроения в российском обществе (в начале десятилетия вспыхнувшие среди молодой интеллигенции, всех тех, кого потом будут клеймить как champagne socialists) сейчас пошли на спад. Возможно, сказывается общее желание людей отключиться от неприятных изменений в политической жизни страны — не думаете ли вы, что «Маркс, маркс левой!» немного опоздал?
- Я вообще об этом не думаю. Мне сорок лет, и на моем веку левые настроения уже несколько раз входили в моду, надоедали всем и опять становились модными. Этот ритм имеет мало общего с моей книгой, потому что я надеюсь, что у нее окажется большая длина волны. Моя любимая стратегия в этом смысле — ослиное упрямство. Марксизм исчерпает свою актуальность и перестанет интриговать думающих людей только тогда, когда закончится и сам капитализм с его базовыми системными проблемами и абсурдными, вопиющими противоречиями. В этом смысле я могу быть спокойным, аудитория найдется всегда, как находилась она и раньше. Путинисты, сделав ставку на гопников, окончательно поставили нашу с вами страну на уклонные рельсы, ведущие в третий мир. Они «закодировали» общество и надеются, что никакого альтернативного кода больше ни у кого не появится, ну кроме либерального, а он безвозвратно дискредитирован. Я вижу свою задачу в создании такого альтернативного социального кода, который был бы равно далек и от путинистской азиатчины и от примитивной пропаганды прозападных монетаристов. Писать такой код, создавать язык возможной контрэлиты — это коллективная работа, и я стараюсь хорошо и вовремя сделать свою маленькую часть этого труда.
И я не уверен, что все так уж хотят отключиться от политики, вот недавно громкое политическое убийство вновь вывело на улицы сотни тысяч людей. Мне кажется, большая часть народа дезориентирована, заморочена, разочарована и все же готова очень ко многому. Другой вопрос, что прежний политический расклад был скорректирован новоросской войной в более варварскую и брутальную сторону, в сторону архаизации всех внутриполитических отношений.
- Несмотря на непрестанную борьбу властей с инакомыслием, в России и сейчас выходит масса литературы левого уклона — даже такой видный анархоидеолог, как Боб Блэк, отмечал, что его издают в России с завидной регулярностью. Но помогает ли этот книгоиздательский процесс левым идеям? Не превратилась ли литература на эту тему в просто атрибут совестливого представителя креативного класса, который когда-то симпатизировал панк-року и красивой левой символике?
- Блэку просто повезло с моим приятелем, Сережей Кудрявцевым. Он прочел когда-то несколько текстов этого действительно крайне остроумного анархистского юмориста и решил стать его усердным русским издателем. Левые хиты мирового уровня, будь то Гребер, Джеймисон или Пикетти публикуются у нас, конечно, с некоторым запаздыванием, но это не фатально. Гораздо более проблематично другое — аллергия старшего поколения гуманитариев и интеллектуалов на все, что хотя бы отдаленно напоминает классовую теорию, марксистскую диалектическую оптику, красную критику капитализма в их современном виде. В этом смысле мне гораздо проще общаться с людьми, которые младше меня лет на десять, у них этой лексической аллергии, советской травмы, оптического перекоса уже нет. Что касается совестливых представителей креативного класса с левыми симпатиями, то мне их явно не хватает, и я хотел бы встречать их чаще. Само наличие такого устойчивого социального типа в скандинавском, скажем, обществе, очень сильно меняет весь тамошний общественный климат. Помогают ли книги политическим процессам? По крайней мере они предлагают определенную систему политических метафор, тропов, форм и жестов для политики. Я вижу свою работу в таком настойчивом предложении, а уж насколько чуткими окажутся к ним конкретные политические движения и активисты, зависит от меня в меньшей степени. Скажем так, правильные книги — необходимое, но не достаточное условие для народной революции.
- Как бы вы охарактеризовали отношение к социализму той части жителей страны, к которым непрерывно апеллирует власть? На чем играют, на ваш взгляд, риторы вроде Сергея Кургиняна?
- Социализм в массовом сознании давно и надежно подменен имперством и советским сталинством, то есть правым державным набором образов и мифов с соответствующим культом начальства и вождя, милитаризмом и геополитической гигантоманией. Именно поэтому, нравится нам это или нет, но современный марксизм сегодня — это крайне дендистский, элитарный выбор для университетских умников и радикальных снобов, не имеющий к массовой ностальгии по дешевой советской колбасе почти никакого отношения. Кургинян — это форточка в андроповщину, именно тогда предполагались некоторые реформы сверху, в которых под мудрым руководством КГБ найдется место и советским технократам, и советским же деревенщикам. На спектакли кургиняновского театра «На досках» я с удовольствием, кстати, ходил, будучи старшеклассником в 1990 году. Театру удалось превратить стенограмму партийного съезда большевиков в авангардную пьесу, и это меня завораживало. Кургиняна вполне можно слушать, пока он добросовестно цитирует западных левых вроде Валлерстайна, проблемы начинаются, когда Сергей Ервандович начинает к этому добавлять нечто от себя. Но, по-моему, его золотое время прошло, он был максимально нужен путинской власти в 2012–2013 годах, когда для Кремля было важно, чтобы именно социальное недовольство и левая риторика не стали базой для поднявшейся волны протеста, и со своей несложной идеей «все совки за Путина!» Кургинян как режиссер площадных шоу не так уж плохо справился.
- Есть ли, на ваш взгляд, в многообразии маркистской мысли XXI века то, чем взрывают мир?
- Если развивать эту метафору взрыва, то главной взрывоопасностью обладает сама система, ее нестабильность и иррациональность, а марксизм только описывает эту опасную сторону и строит глобальный исторический прогноз. Может ли красный флаг мобилизовывать людей в наше время? «Сириза» в Греции и «Подемос» в Испании доказывают, что еще как может. Или боливарианское движение в Латинской Америке, которое увлекло большинство тамошних стран вслед за Венесуэлой и Боливией на путь нового социализма, и вот уже в Чили после мощнейших протестов студентов под красными флагами отменяют плату за высшее образование. В том же движении «Оккупай» марксисты разных оттенков играли роль важнейшего фермента, наряду с анархистами, пиратами и экологами. Призрак коммунизма будет возвращаться, потому что преступление не искуплено и капитализм, одержав глобальную победу, становится все менее справедливым и все более жестким, обостряя все прежние противоречия до взрывоопасной температуры. Это не лозунги, а выводы известнейшего французского экономиста Пикетти, который доказывает рост классового контраста по всему миру с цифрами и графиками в руках.
- Левое движение в России (да и в других странах, похоже, тоже) легче всего обвинить в том, что его история — это история нескончаемых расколов. Отсюда вторая тема для упреков — его маргинальность. Почему так выходит? Возможна ли современная марксистская теория без догматизма и бесконечных междоусобиц?
- Хорошей теории сколько угодно много: Бадью, Валлерстайн, Харви, Негри, Жижек, Бурдье… я могу без запинки назвать полсотни первоклассных левых теоретиков наших дней. Маргинализация и расколы случаются не потому, что нет адекватной теории, а потому, что людям удобнее проявлять себя, бороться, сопротивляться внутри своих движений и групп, они направляют всю свою энергию внутрь группы, а не наружу, в большое общество. Это неизбежно в ситуации, когда у тебя очень маленький ресурс действия и очень большие претензии изменить всю жизнь людей на земле. Стюарт Хоум построил на этом комическом эффекте несколько своих романов. И это, кстати, всегда было, отношения Бакунина и Маркса в Интернационале — это сплошные расколы и взаимные интриги. Конечно, нужно стараться, чтобы любая активистская группа транслировала свою политическую энергию наружу, а не пожирала сама себя, но я бы не преувеличивал пагубность таких интриг. Каждый раз, когда общество чувствует явные перемены к худшему, будь то большая война, кризисный обвал экономики или большой коррупционный позор, левые надуваются новыми людьми как воздушный шарик. И потом следует спад активности. Так было всегда. Людей, для которых антикапитализм — это не хобби, а основное занятие, не может быть много в принципе. Вопрос в креативности, решительности и образованности этой контрэлиты, дело в потенциале этого революционного меньшинства. Россия в этом смысле — одна из самых спящих стран, но так будет не всегда. Для этого сна в нашей истории есть свои причины, и когда он кончится, возможно новое грандиозное обращение общества к великой мечте и большой утопии.
- Что изменилось, на ваш взгляд, в поле идеологических споров за последние десять-пятнадцать лет?
- Возможно, во мне просто говорит мой сорокалетний возраст, но, по-моему катастрофически упал уровень споров, аргументации, дискуссионных отсылок. Любой разговор о политике сразу превращается в обмен плоскими банальностями и обвинениями в небескорыстности. Это общий тренд на упрощение жизни в обществе, едущем вниз. Этот тренд рифмуется с преступным закрытием больниц, идиотским слиянием школ, коммерциализацией высшего образования и т.п. Вымывание интеллекта и непонимание парадокса — вот главные черты путинской эпохи, люди которой все чаще напоминают самые пародийные изображения толпы из романов Стругацких или пьес Горина. Конспирология заменяет диалектику, а державный пропагандистский дурман в духе «Фелькишер беобахтер» выдается за само собой разумеющийся здравый смысл. Мысль не уместна. Мысль не патриотична. Мысль подозрительна. Мысль возмутительна и мешает в простой системе, где и без мысли все предельно и заранее «ясно». Но по-другому и не может быть в стране, которая катится в третий мир по все более авторитарным рельсам во все более узком коридоре возможностей.
- Что вы думаете о насилии и необходимости его применять в революционных действиях? Сейчас мы видим, как из-за деятельности ИГИЛ насилие становится хорошо упакованным массовым продуктом, нацеленным на экспорт, и, если верить данным, сообщающим о постоянном притоке неофитов в их ряды, он многим пришелся по вкусу.
- С одной стороны, революция должна экономить насилие, чтобы оно не стало обиходным видом коммуникации. Со стороны другой, насилие мобилизует. Пробуждает непосредственную коллективность. Избавляет людей от комплекса перед власть имущими. На притягательности насилия, а не на лозунгах, держится обаяние войны, которое примагничивает к фронту тысячи добровольцев. Люди едут туда, где выстрелы и взрывы, не чтобы создать всемирный халифат и не чтобы спасти новороссов, а чтобы почувствовать сверхчеловеческий экзистенциальный ветер, чтобы оказаться в простой и полностью захватывающей ситуации «свой-чужой-оружие-смерть». Пережить предельную инструментализацию самих себя. В обыденной жизни почувствовать нечто подобное они могут только в милитаристской компьютерной игре. И не стоит забывать, кстати, что любое государство тоже рождается из большого насилия.
Для меня главное — это не как ты относишься к насилию, но различаешь ли ты два принципиально разных его вида: насилие, направленное сверху вниз, и насилие, направленное обратно, снизу вверх. Сверху вниз — это институциональное насилие государства, армии, полиции и других, не столь очевидных агентов власти. Оно всегда совершается исполнителями не от своего имени, и оно всегда имеет целью сохранение и усиление существующего порядка. Обратное насилие — снизу вверх — это всегда самостоятельный выбор, направленный на свержение существующей системы господства, и ты всегда несешь за него личную ответственность, что бы это ни значило. В уличном столкновении демонстранта и полицейского я вижу две принципиально различные формы насилия. Как на знаменитом плакате «Черных пантер» было написано: «У вас есть оружие, но и у нас есть оружие!» И мне всегда хотелось дописать внизу: «И это не одно и тоже!»
- При прочтении книги бросается в глаза, что в основу некоторых глав легли тексты, писавшиеся вами по горячим следам. Меж тем то же отношение к «ОккупайАбаю» и событиям 2011-го за последние два года (на фоне решений по «Болотному делу», Крыма и так далее) очень сильно изменилось. Я недавно поймал себя на том, что, услышав в чьем-то разговоре в метро безобидное слово «тантамареска», внутренне содрогнулся — весь тот карнавал, который тогда казался веселым и обаятельным, сегодня видится совсем не смешным.
- И тогда не казался мне смешным. Скорее слишком эфемерным, идеалистичным. Как будто пара тысяч человек вдруг сказали: а сейчас играем в Европу. Ведем себя как европейские граждане. Но проблема не в том, что они не правы, а в том, что их слишком мало. Европейская ориентация — это единственное, что могло бы остановить наше дальнейшее скатывание к азиатчине. Вероятность такой остановки ничтожна. Очень многие из тех, кто были там, у Абая, либо уже уехали, либо сейчас уезжают, либо мечтают уехать при первой же возможности. Эмиграция как результат провала революции.
- Описываемое Ильенковым, Богдановым и другими героями вашей книги идеальное мироустройство выглядит сегодня этаким фэнтези. В то время как вчерашняя научная фантастика предлагает миру вполне ясный и достоверный прогноз — взять, к примеру, заявления Реймонда Курцвейла, нанятого на службу Google, корпорацией, отвечающей за внедрение будущего в настоящее. В условиях обещанного им и другими футурологами слияния человека и машины постулаты марксизма, кажется, уже не применимы — или это так только на первый взгляд?
- Как раз наоборот, именно в диалектике Маркса впервые явно заявляется, что капитализм заставляет относиться к машине как к личности, а к человеку как к машине и всего лишь устройству, таким образом граница между ними парадоксальным образом теряется по мере развития средств производства. Поэтому возможная гибридизация человека и превращение его в киборга есть буквальное воплощение этой метафоры — и оно только усиливает и делает еще более наглядными прежние классовые отношения между элитой и всеми остальными, еще сильнее утрирует власть капитала, буквально превращая человека в насос по перекачке оного. Мир, который мы видим в фантастических фильмах «Время», «Голодные игры», «Элизиум» или тот же «Аватар», соответствует марксистской схеме более чем полностью. Что касается фэнтези, то любая массовая культура содержит в себе в превращенных формах те утопические чаяния и подрывные надежды, без которых не может обойтись человек, но эта же массовая культура на уровне сюжета обычно отводит этой утопической энергии то место, которое сделает ее отвлеченной, сказочной и безопасной. В этом смысле нет ничего удивительно в схожести, но скорее наоборот, это фэнтези заимствует утопический потенциал социальных прожектеров. Правда, сам переход от научной фантастики к фэнтези, случившийся в массовой литературе сорок лет назад, имел политические причины и означал поражение социал-демократических надежд на дальнейшую рационализацию и смягчение капитализма и переход власти в руки неолибералов, оптика которых была гораздо более иррациональной, мифологической и воинственной, фэнтезийной.
Главное отличие диалектика от моралиста в том, что он проводит границы не между известными вещами, но внутри них. В этом смысле и у фэнтези есть полезная, просто не расколдованная сторона, и упомянутая корпорация Google, воспроизводя корпоративный капитализм, пусть и не специально, но создает под водой новые шансы той мировой революции, которая однажды превратит все корпорации в общедоступный бесплатный сервис с открытым кодом и неограниченным доступом. - К слову о поп-культуре и фантастике, которые часто поминаются в «Маркс, Маркс, левой!»: означает ли то, что тема глобальной катастрофы и самоистребления человечества стала навязчивой темой для львиной доли художественных произведений в последние двадцать лет (а в последние десять и вовсе стала едва ли не основным мотивом блокбастеров), что нас действительно ждет нечто подобное?
- Я предпочел бы увидеть конец мира зрелищ, но большинству людей по-прежнему больше нравится зрелище конца мира. Бессознательная ненависть к собственной цивилизации, чувство тупиковости этой цивилизации, усталость от нее и при этом отсутствие реальной альтернативы заставляют зрителя требовать все новых и новых сцен апокалипсиса. Если ты чувствуешь, что этот мир не правильный, но не знаешь, что можно с этим поделать, тебе остается только снова и снова наслаждаться зрелищем его игрового разрушения на большом экране. Апокалипсис поп-культуры — это следствие невозможности представить себе революцию и переход общества в новое, более достойное состояние. Если узел не развязывается, его можно разрубить, отшвырнув мир на тысячелетия назад, в пустыни «Безумного Макса». Основное настроение позднего капитализма: наша цивилизация обречена, никакого выхода, кроме нового варварства, нет. Пережив опыт такого варварства в игровой форме, потребитель зрелища может ненадолго вернуться к господствующей норме и заново оценить ее. Я из тех упрямцев, которые считают, что выходом является новый социализм, а развязыванием старых узлов — марксистская диалектика.
Теги
Интервью
Фотографии