Кто берет трубку в скорой помощи

Любые выходные — это ножевые и огнестрельные раны 

Я на фельдшера училась и надеялась попасть на бригаду, поездить по городу — но распределили сюда, на станцию. И вот я здесь 27 лет уже работаю. 

Как изменилась система с советского времени: бумаг поменьше стало. Раньше все общение по телефону шло, мы карточки вручную заполняли, а вызовы передавали голосом. А сейчас у нас через компьютер все идет. Любой вызов автоматически передается от нас диспетчеру направления, а потом уже через него распределяется по районам, по подстанциям. 

Как устроены 24 часа с моей точки зрения: рабочий день начинается в восемь утра, заканчивается тоже в восемь. Утро: хронические заболевания, бабушки-дедушки. Небольшое количество уличных травм. Ближе к обеду — наплыв, пиковое время звонков самого разного характера. И только ближе к полуночи город успокаивается. Тяжело, конечно, на сутках сидеть — но не смертельно. Можно выйти чаю попить, чтобы голову совсем не терять. Ну а если по сезонам смотреть, то всего хватает, но осень — это грипп, зимние каникулы — желудочно-кишечные заболевания, любые выходные — тут и ножевые раны, и огнестрельные. 

Если кто-то звонит и сообщает про огнестрельное — вызов записывается, отправляется на бригаду и передается тут же в милицию. В том числе для того, чтобы подстраховать ту же бригаду. Точно так же мы поступаем в случае аварии — понятно, что там люди сами могли вызвать ГИБДД, но мы это тоже обязательно делаем. В смысле травм — калечат друг друга сейчас не меньше, чем в девяностые. С другой стороны, и население Москвы стало больше — о ближнем зарубежье опять же не стоит забывать. Мигранты нам тоже звонят — нас прописка не волнует, мы бригады направляем ко всем, а уже на месте врач разбирается, нужна человеку госпитализация или нет. Это не наша проблема, что он может быть нелегалом, с этим пусть ФМС разбирается.

Первым делом скорая приезжает по звонкам с улицы

Каждый день в Москве работает 1121 бригада. На всю нашу смену приходится примерно 9000 звонков в день. А еще в Москве существует закон о массовых мероприятиях, на которых по закону должны дежурить бригады. Большие концерты, футбол и все такое прочее. Нам каждый день дают план, сколько машин и где должно стоять. Ну мало ли что на этих мероприятиях может случиться? Так что система в принципе оправданная. 

В пиковые часы машин может не хватать — и мы расставляем приоритеты. Сначала идут вызовы первой срочности — это главным образом вся улица. Метро, офисы, любые общественные места — сюда тоже едем в первую очередь. Потом дети, беременные. Отравления, попытки суицида. Каждый день у нас психотропные, каждый день наркоманы! А вот бабушка, у которой сердце болит и которая нам звонит каждый день несколько раз, может немножко подождать. Есть у нас такие постоянные клиенты. 

Все спрашивают, когда приедет скорая, но мы не говорим. Стараемся прислать бригаду побыстрее, а там мало ли что — зачем обнадеживать. Когда люди нервничают, кричат, пытаемся разговаривать спокойно. Понятно, что многие звонят в 03 для своих близких — и поэтому волнуются. С ними надо быть вежливыми, но разговаривать потверже. 

Диспетчеры действуют по алгоритму и не дают советов

Мы не должны давать советов, что человеку делать, пока мы едем. Мы не должны ставить диагноз. Наша работа — в том, чтобы быстро составить повод к вызову на основании того, что говорит больной. Поэтому здесь работают только люди с медицинским образованием. Существует определенный алгоритм, в компьютере есть опросник. Например, звонят с температурой. И вот мы дальше выясняем — живот болит? Дышать трудно? Ну и так далее. Что делать с пьяными — тут уже сложнее. Как правило, все равно присылаем бригаду, не разбираемся по телефону, ему плохо оттого, что он пьяный — или с сердцем плохо. Но если человек просто пьяный, то не поедем. Пусть звонят в наркологическую.

В основном все просто говорят: «Мне плохо». Но кое-кто сам у себя начинает что-то диагностировать. «Доктора Хауса» я не смотрела, но знаю, что там есть много всего про волчанку. Нам тоже, бывает, звонят с волчанкой. 

Моя смена была и во время взрыва на «Пушкинской», и в Домодедово. В моменты катастроф и больших аварий мы не проверяем информацию по новостям. Мы мгновенно отправляем первую бригаду, потом выясняем подробности. Да и разобраться с чужих слов невозможно — паника идет, никто толком ничего не знает. Первая бригада выезжает и докладывает обстановку, сколько надо машин. Мы должны это как-то оценить — допустим, если самолет совершает аварийную посадку, ты исходишь из того, сколько в самолете человек может быть. 

Вообще, мне кажется, что сейчас дела с оказанием первой помощи среди населения обстоят не очень. Никто не понимает, как выглядят первые признаки инсульта, мало кто соображает, что делать, если током дернуло. Что обычно делают — ну таблетку дадут, куртку расстегнут, подуют, попить поднесут, положат, но что делать — мало кто понимает. Но страна у нас при этом сочувствующая, даже очень сердобольная. 

Я никогда не перезванивала человеку, чтобы узнать его дальнейшую судьбу, — зачем? Жизнь моя идет как у всех. Летом — на даче, зимой — дома. Буднично живу. Зачем я 27 лет на станции работаю? Я выбрала для себя эту профессию и не хочу ничего менять.