Почему врачи выходят на митинг — объясняют хирурги, педиатры и ученые

Врач туберкулезного диспансера о том, что бесплатная медицина умерла

Валентин Абдулхаев, фтизиатр: «Мне 37 лет, работаю в туберкулезном диспансере. Моя карьера — еще не самый печальный вариант. Я работаю участковым врачом, преподаю в университете, у меня все неплохо. Конкретно у нас в диспансере объявили, что мы не попадаем под эту реформу и что все будет в порядке. Но то, что происходит с медициной, меня очень сильно беспокоит, поэтому я здесь. Хочется высказаться против тех, кто находится у руля: Печатникова (вице-мэр по вопросам социального развития Москвы. — Прим. ред.), Мясникова (Александр Мясников, главврач больницы №71; участник радиопрограммы Владимира Соловьева, который обращается к нему: «Так, Леонидович»; сторонник реформы здравоохранения, предложенной правительством Москвы. — Прим. ред.). 

Эти люди словно не осознают, какой опасности могут подвергнуть всю страну. Если развалится система клинических больниц, начнет страдать поликлиническая система, потому что им будет некуда девать своих пациентов. Всех беспокоит то, что меняется парадигма: закрытие больниц, по сути, дает право врачу не выполнять свою основную клятву. Нарушается социальный договор, который подразумевает, что врач не имеет права отказать в помощи пациенту. Мы растим коммерческую медицину, это будет что-то очень страшное».

Нейробиолог о том, что реформа касается не только больниц

Сотрудник НИИ, бывший сотрудник РАМН, имя попросил не указывать: «Я аспирант и младший научный сотрудник. Занимаюсь нейробиологическими вопросами, то есть исследованием заболеваний, их этиологии и патогенеза. По образованию я клинический врач: фундаментальная медицина, теперь стал ученым. В 2009 году закончил институт, пришел в ординатуру и впервые столкнулся с тем, что медицина в России направлена не на то, чтобы вылечить пациентов, и не на то, чтобы врачи смогли что-то зарабатывать, а на какой-то совершенно дикий бюрократический угар для прокорма чиновников.

На митинг пришел и как врач, и как потребитель медицинских услуг — во-первых, я, в отличие от чиновников, не могу отправить своих родных лечиться за границу. Во-вторых, медицинская наука идет в унисон с медициной. То есть там, где реформа медицины, там и реформа науки. Сейчас закрывают больницы, сначала их сливают в одну, а потом массово сокращают сотрудников. В науке происходит то же самое. Вы знаете, была реформа РАМН и РАН, когда организации фактически лишили своего имущества, лишили сотрудников, кого-то передали в ФАНО (Федеральное агентство научных организаций. — Прим. ред.), предварительно даже не спросив. Был недолгий мораторий на продажу имущества и закрытие институтов РАН и РАМН, чтобы боль немножко унялась. А теперь мораторий закончился. Идут слухи, а иногда и документально подтверждается, что будут закрывать советы, институты, целые направления. Наука в России, извините, держалась на энтузиазме отдельных людей. У нас всегда были проблемы с оборудованием, с доставкой этого оборудования, с недостатком кадров. И все равно всегда находятся люди, которые идут работать в медицину и науку. Несмотря на неприлично низкие зарплаты, на неуважение общества и надменное отношение чиновников».

Врач из Нижнего о том, почему он решил потратить выходной на поездку на митинг в Москву

Владимир Сергеев, сосудистый хирург: «Мне 45. Приехал на один день в Москву из Нижнего Новгорода специально на митинг. Основным мотивом здесь звучит то, что закрываются и уже закрыты маленькие больницы.  У нас в городе тоже закрываются койки больших больниц. Сокращаются уникальные специальности, сокращаются койки. Терапевтов, отоларингологов, невропатологов, может быть, и много, но, скажем, врачей, которые лечат сердечно-сосудистые заболевания, очень мало. У нас два отделения всего — и на город, и на область. В городе на полтора миллиона всего десяток врачей, которые умеют оперировать. 

И вот хотел я, значит, посмотреть, как москвичи реагируют на то, что происходит, чтобы чему-то поучиться, но впечатления неважные. Все зациклены на местных делах, на Печатникове, но проблемы глобальнее и страшнее».

Хирург о том, что нельзя винить во всем только чиновников

Андрей Валентинович, хирург: «Мне 58 лет, всю жизнь работаю в хирургии. Карьера моя спокойная и без взлетов, но я люблю свою профессию. На митинг мне рекомендовали не приходить, но я все равно здесь. 

Сейчас все говорят о том, что врачи получают по 70–75 тысяч, — так вот, это явно зарплата не среднего врача. Начальный врач получает гораздо, гораздо меньше. И это еще благодаря старым лужковским прибавкам. 

Конечно, врачи тоже работают все по-разному, и я понимаю, что к нам у народа есть много вопросов. Ну, например, скорая: бригады сейчас совсем не те, по-другому к делу относятся. Бывало, к нам людей вообще не возили, больница пустая стояла — зато заваливали другие больницы. Или наоборот: всех тяжелых везут к нам. А когда одномоментно к нам поступают несколько тяжелейших пациентов, оказать помощь всем сразу тяжело».

Психиатр о сокращениях

Роман Лошаков, врач-психиатр: «Мне 44 года, из них в психиатрии я работаю шесть лет, в медицине с 1994 года. Сейчас работаю в 1-й городской больнице. Насколько я понимаю, примерно половина нашей больницы в результате будет сокращена. Поступила разнарядка на сокращение 650 ставок, и многие отделения просто закрываются. Несколько лет назад у нас закрыли отделение онкогинекологии. Честно говоря, это очень странная ситуация. Их в Москве и так всегда было мало, а там еще работали высококвалифицированные люди, которые делали редкие, сложные операции. Потом еще закрыли отделение терапии — на основании того, что терапия не приносит 1-й городской больнице денег. Кстати, в это время на место главного врача пришел господин Шабунин, который сейчас, к счастью, возглавляет Боткинскую. Мы хоть немножко от него отдохнули.

На митинге я из солидарности. У меня в отделении это сокращение затронуло пока двух санитарок, но сегодня они, а завтра — мы. Психосоматических отделений в Москве тоже очень немного, их всего пять. И когда человек с психиатрическим диагнозом заболевает каким-то тяжелым телесным расстройством, обычные отделения отказываются его принимать, поэтому, если наше отделение сократят в следующую партию, сами понимаете, ничего хорошего не будет. 

Зарплата за последние четыре года упала примерно на треть, у некоторых на половину. У нас сняли примерно все добавки. Я в основном дежурствами промышляю. Зарплата растет с каждым годом только у наших руководителей. У простых врачей вроде меня она не изменилась».

Педиатр о том, что одна акция ничего не решит

Евгений Федеров, педиатр-ревматолог: «Мне 46 лет, работаю в НИИ имени Насоновой. Не могу спокойно смотреть на то, что делается с нашей медициной и здравоохранением. Я работаю больше 20 лет и вижу весь этот кошмар, который творится последние годы. Возможность получать лечение, соответствующее нынешним мировым стандартам, в нашей стране сокращается с невероятной скоростью. При этом нам из телевизора кричат, что все хорошо. Когда я слышу, какие у нас зарплаты, спросить хочется одно: дорогие, где я могу ее получить? У меня совсем другие цифры выходят. 

Руководство не знает, что я пришел на митинг. Нам и моим коллегам сюда в первую очередь запрещает ходить наша собственная трусость и неорганизованность — и в гораздо меньшей степени наша администрация. Одна акция не способна на что-то повлиять, но привлечь внимание к проблеме она может, показать, что против этих диких реформ выступают не пять-десять крикунов, а достаточно большое количество специалистов».

Спортивный терапевт о том, каково это — быть без работы

Кристина Андреевна, терапевт, спортивный врач: «Я полгода сижу без работы, одна с ребенком, никого у нас больше нет. Работала в ФМБА (Федеральное медико-биологическое агентство. — Прим. ред.). Полгода назад началась реорганизация, меня поставили перед фактом: уходи сама. Обещали обучать на семейную медицину — ничего. Говорят, бюджета нет. А куда он делся? 

Вот что характерно: все больницы, которые закрываются сейчас, за год до того были капитально отремонтированы. Зачем? Может, чтобы отмыть деньги и хорошо продать? Или вот: зачем слияние? Это же огромные средства. Сначала больницы сливают, потом в отдельные филиалы реорганизуют, а потом закрывают. Зачем все это? Для простых больных это слияние заканчивается тем, что люди не могут попасть ни к одному врачу».

Хирург о том, что молчать нельзя

Хирург, имя попросила не называть: «Моя мама умерла из-за врачебной ошибки, поэтому я принципиально в 1980 году поступила в медицинский, отучилась на хирурга. Я люблю свою страну, я люблю людей, я люблю свою профессию. Но жить и работать становится просто невыносимо. 

Сокращают, увольняют, выкидывают на улицу — и никто не берет ответственность за это. Мне сократили зарплату, уволили моих подруг, с которыми мы вместе 15 лет проработали, во всем ужасная неопределенность. Если честно, я не думаю, что дальше будет лучше. Не будет. Но и молчать в кустах я тоже не могу. 

Очень сложно прожить жизнь правильно. Раньше я хотела, чтобы и сын стал медиком. Теперь отговариваю. Неблагодарное это дело. И защитить нас некому. Никому мы не нужны».

Пациентка о том, что она пришла ради врача, не сумевшего попасть на митинг

Екатерина Попова, IT-специалист, 39 лет: «Я пришла сюда ради подруги, она медик. Общаемся с института, и обе абсолютно далеки от политики. Я мама троих детей, и, по-моему, это достаточное объяснение, почему я здесь. Вчера подруге объявили, что суббота — рабочий день. Она работает в 13-й городской больнице, врач-терапевт. Кроме того, людям объявили, что те, кого увидят на митинге, могут после праздников на работу не приходить. Она старше меня, другой профессии не видит, в 45 лет смешно и элементарно нерентабельно переучиваться. И даже если бы она была готова, зачем? Она на своем месте. Она всю Дубровку отстояла, работала после теракта, профессионал высочайшего уровня. Грозить такому врачу, что он вылетит на улицу, — ужас и бред.  

По ее словам, зарплаты никому не снижали, но условия стали просто невыносимыми. И когда она получает указания о том, что пациентов старше 60 лет не принимать, ей становится очень страшно. Врачебная совесть себе просто не может такого позволить».