Случаи Олег Кашин о высотке на «Бауманской» и следователях в уггах

Лет десять назад мы с товарищем обнаружили в переулке на «Бауманской» нетипичное для этого района и, по-хорошему, вообще не заслуживающее существования здание — облезлую, выкрашенную фиолетовым позднесоветскую высотку с надписью «Генеральная прокуратура Российской Федерации». Мы удивились, потому что знали, что Генпрокуратура сидит на Большой Дмитровке, ну и вообще — слишком уж жуткое здание. Я потом посмотрел в интернете (тогда не говорили «прогуглил», а о «Википедии» мы не знали) — действительно, Генпрокуратура расширяется, и ей отдали здание в Техническом переулке. Бесполезная информация, кружок юного москвоведа.

Кто бы мог подумать, что высотку отремонтируют, она станет похожа на офис, но бог бы с ним, это ведь уже не просто офис, это — пошлое выражение, но я не знаю подходящего синонима — место силы. Вывеску на фасаде заменили, теперь написано «Следственный комитет Российской Федерации» — но можно было и без вывески, и так все знают, что это СК. Кто сам не был на допросе, у того знакомые ходили. У кого не было знакомых, тот ходил на пикет. Кто не ходил, тот видел фотографии в новостях или соцсетях. Такая доминанта, давно не только архитектурная.

Мои отношения с СК начались задолго до «Болотного дела»; у меня дело свое, частное. Быть потерпевшим по делу, которое расследует федеральный СК, — примерно то же, что летать бизнес-классом или лечиться в дорогой клинике. Тут ты натуральный VIP, и веселый следователь в уггах на босу ногу и модном шарфике рассказывает тебе во время допроса байки из жизни, свежие сплетни и заодно что-нибудь, что ты никому не расскажешь, потому что у тебя подписка о неразглашении. Я вижу такое наше русское ФБР, которое умеет работать и которое относится к тебе вплоть до дословных цитат ровно так же, как добрый полицейский в американском кино.

Но это я рассказываю о подразделении, которое занимается преступлениями против личности; я знаю, как оно называется, но, возможно, у меня есть подписка по поводу неразглашения структуры СК. Еще есть подразделение, в сфере ответственности которого преступления против государства. Наверное, оно было всегда, но сейчас оно стало главным. Я обратил на это внимание осенью, когда на проходной мне, как обычно, выдали пропуск, но через турникет не пустили — новые правила, следователь должен теперь сам спускаться тебя встречать. Следователь вышел, я спросил, в чем дело. «А не помнишь, что было в прошлый раз?» Я помню — в прошлый раз в коридоре встретил свежеарестованного героя «Анатомии протеста» Костю Лебедева, с ним была ­адвокат Виолетта Волкова. Поздоровавшись, мы с Волковой достали телефоны и стали снимать: я — Лебедева, Волкова — меня. Оба повесили фотографии в инстаграм. Оба кого-то расстроили.

Так я представлял себе начало войны, вот буквально 22 июня, когда еще непонятно, что это такое, где немцы и сколько это продлится, но при этом все понимают, что это та самая война, которую так долго все ждали, и лица хмурые, и все говорят тише и меньше, чем раньше. И вот тут тоже, как по щелчку — и лица стали серьезнее, и баек с прибаутками меньше, и на какие-то вопросы все чаще стало звучать обреченное «Да ну, бл…дь». Кстати, в фильмах про войну еще все переодеваются в форму. В мой последний визит следователь встретил меня в темно-синем мундире с золотыми погонами. «Что, праздник?» — «Нет, распоряжение». Я должен был спросить что-то еще и спросил: «Шерсть?» — «На, потрогай. Хэбэ!»