Лучшие фотографы страны Денис Синяков

Четыре года во France-Presse и последние шесть в Reuters. В 2005-м Денис Синяков снимал расстрел мирного населения в Андижане, в 2008-м — захват батальоном «Восток» грузинской деревни в Южной Осетии, в 2010-м — ­американских солдат в Афганистане. Можно встретить на «Марше миллионов», акциях группы Femen и — до недавнего времени — Pussy Riot.

— Один молодой фотограф с придыханием рассказывал мне о жизни агентских фотографов: мол, они получают много денег, им чуть ли не личный бронетранспортер выписывают, если отправляют снимать войну.

— Да, это такой романтический образ, который складывается у всякого фотожурналиста, никогда не работавшего в агентстве. Мне тоже так казалось в 2001 году, когда я снимал для газеты «Время новостей». Иногда я пересекался с агентскими фотографами, и казалось, что это боги настоящие. Спокойные, знают, что хотят, всякую ерунду не снимают, а только международные события. Максим Мармур, Александр Земляниченко… Собственно, именно благодаря Мармуру я и попал во France-Presse в 2003-м. Поначалу, конечно, для меня все было окутано таким ореолом: мол, сплошные заграничные командировки, те самые главные события мира будут твои. А ведь еще можно дослужиться до того, что будешь ездить снимать цунами, наводнения, войну, пожар…

— Это называется «дослужиться»?

— Люди, которые приходят работать в агентство, — новостные журналисты. Они хотят быть очевидцами всех важных событий. Но снять картинку, которая была бы настоящей спот-ньюс — момент взрыва или начало цунами, — почти невозможно. Спот-ньюс снимают обычно на телефон те, кто оказывается рядом. И в этом смысле работа фотожурналиста сегодня сильно изменилась. Теперь он все чаще снимает не на линии фронта, а где-то там, в глубине. Были очень крутые примеры: люди приезжали через год в тот же Таиланд и снимали последствия цунами. По силе это такая же крутая история, как та, которую, возможно, сняли в первые минуты катастрофы. Вообще агентство — это такая огромная машина, которая занимается тем, что обеспечивает газеты фотографиями. Сосредоточиться на какой-то одной истории и долго ее разрабатывать просто нет времени. Понятно, что есть топ-5 самых крутых фотографов, которым позволено чуть больше, чем остальным, но даже они, в общем, сильно ограниченны. Например, Горан Томашевич в Reuters: он месяц снимал в Ливии, а теперь должен вернуться, потому что другой фотограф, не менее крутой, поедет туда. То есть даже Томашевич не может прийти к начальству и сказать: я прямо сейчас поеду в Ливию, потому что там, допустим, Каддафи, ключевой персонаж моей истории. И даже Томашевич не может вернуться из Ливии, когда ему захочется, потому что работа в агентстве — это командная работа. Для Reuters это хорошо — в любом случае у него все есть, — а для фотографов не очень. Я не могу, как Юрий Козырев, сделать историю «арабской весны», проехавшись по всем этим странам с революциями. На самом деле я в Reuters дослужился до того, что хочу в скором будущем уволиться. Да, с сентября. Потому что теперь мне хочется снимать то, что мне самому интересно. Во всем мире агентства — это стартап-площадки. Созревшие фотографы уходят дальше, в журнал Time или в крутые газеты вроде The New York Times, которые реально занимаются журналистикой.

— В этом смысле, конечно, повезло блогерам, которые ни от кого не зависят и делают что хотят.

— Многие считают, что фотография умирает, потому что появились блогеры с айфонами, а я считаю, что за ними будущее. Мы с Ильей Варламовым друзья. Он классный. И мы, кстати, часто берем его картинки для Reuters.

— У него не всегда получаются качественные фотографии.

— А вы знаете, я как-то не уверен, что качество сейчас востребовано. Боюсь, что вопрос, насколько картинка крутая, парит только меня и моих коллег. Читателю совершенно без разницы, какая картинка стоит в газете. Конечно, есть фотографии, от которых в зобу спирает, — но их единицы. Помните фотографию с вьетнамской девочкой в напалмом выжженной деревне? Да, в свое время она изменила мир — начались волнения хиппи в Штатах, которые остановили войну, — но второго такого примера я что-то не припомню. А блогеры все же делают очень важную работу. Например, мы сейчас с Варламовым задумали совместный проект: будем снимать центр помощи женщинам, оказавшимся в кризисной ситуации. Если я сниму эту историю и опубликую в Reuters, то центру это ничего не даст. А если ее напечатает Варламов у себя в блоге, она получит мощнейшую огласку. Я это к тому, что блогеров, которые сделали еще что-то кроме того, что просто щелкнули фотоаппаратом, гораздо больше, чем гениальных фотожурналистов. Блогеры действуют по мелочам: сняли, показали, привлекли людей, собрали, помогли. Собственно, за это я их ценю и уважаю.

— Как работают агентские фотографы, десантированные в горячую точку?

— Агентство, конечно, помогает, но оно и ограничивает. Агентство не хочет тебя потерять. Не потому что оно гуманное, а потому что в случае твоей смерти страховые суммы будут такие, что… Никому это, короче, не нужно. Вот пример: Южная Осетия, 2008 год. Новостей нет. Что происходит, кто на кого напал — никто не знает. Приходит приказ из агентства: «Денис, доезжай до границы с Осетией, до перевала, — и не ходи дальше». Но ты понимаешь, что снимать военную картинку в лагере беженцев или около колонны бронетехники неинтересно, поэтому едешь дальше. Тут же возникают внутренние вопросы уважения суверенитета чужой страны: сотрудник международного агентства Reuters не может ехать в Южную Осетию из Владикавказа, потому что должен уважать территорию Грузии и ехать из Тбилиси. Но это же бред! Я не могу пройти линию фронта, потому что это просто опасно! Убеждаю начальство, еду через Владикавказ, оказываюсь в городе Джава. Звоню в Reuters: «Я уже в Джаве». А они: «Звони каждые десять минут».

— Приятно, наверное, что беспокоятся.

— Неприятно, потому что невозможно работать. Звонки нервируют всех вокруг! Ты не можешь каждые десять минут отвечать по телефону — аппарат разрядится. Когда я был в Узбекистане, начальник звонил каждые пять минут, пока я не отключил телефон.

— А что вы делали в Узбекистане?

— Это самое ужасное место во всей моей карьере. Я тогда еще работал фоторедактором во France-Presse. Да — дослужился! Если помните, в Андижане в 2005 году Ислам Каримов решил расстрелять людей — был митинг, и он таким образом его разогнал. И меня туда послали. Самолет, на котором мы летели, был битком набит журналистами. Большинство решило поступить законно и порядочно — поехать в Министерство иностранных дел получать аккредитацию. Само собой понятно, что ничего они не получили. Мы решили ехать просто так и в итоге оказались — я и наша пишущая девушка — единственными московскими журналистами в Андижане. Каким-то чудом мы вошли в город. Увидели трупы мужчин на улицах — трупы женщин и детей к тому времени уже убрали. Увидели, что митингующие опять кучкуются на площади, а солдаты снова берут их в кольцо.

— На вас был бронежилет с крупными буквами PRESS на спине?

— А иногда это некруто. И в Узбекистане это было не круто точно. Потому что на войне более или менее понятно, где свои, а где чужие, а когда власти пытаются скрыть расстрел мирного населения, журналист для них самый главный враг. К тому же это восточная страна, где жизнь мало что стоит. Я бы даже сказал — вообще ничего. Я не мог понять, например, как женщина хоронит своего ребенка и говорит: ничего не скажу про власть плохого, потому что у меня еще есть дети, а вот этот — и показывает на гроб с сыном-подростком — не дожил до восемнадцати, поэтому он еще не кормилец, так что жалко, конечно, но не очень. Вот так.

— Вы сами предлагаете темы для репортажей или чаще все-таки вам говорят, что и где снимать?

— Все самое интересное, что у меня было за последнее время, я сделал по собственной инициативе в отпуске. Понятно, что агентство делает очень важную и очень нужную работу, но не всегда это то, что нравится мне. Они радостно приветствуют какие-то мои проекты, но без всякого энтузиазма, например, воспринимают новость о том, что мне надо поехать на неделю с Гринписом на Ямал исследовать прохудившийся во многих местах нефтепровод «Роснефти», грозящий региону масштабной экологической катастрофой. Понимаете, я дружу с Гринписом, часто бесплатно что-то снимаю для них. И вот они зовут меня в экспедицию, покупают мне билеты, одежду, оплачивают всю логистику. А Reuters мне говорит: а давай мы тебе оплатим билеты, ты снимешь Ямал, а Гринпис потом эти фотографии у нас купит. И что это значит? Мне оплатят билет и выпишут командировочные? Но это минимальная часть в этом айсберге растрат!

— А Reuters, когда вы едете снимать Северный полюс, разве не обязано купить вам теплые штаны?

— Нет, агентство даст мне жилет и армейскую каску. И это не шутка. Они у нас правда есть — хорошие английские каски, в синий свет выкрашенные. И бронежилеты, которые часто обновляются и с каждым годом становятся все легче и легче. А про Северный полюс в разговоре с Reuters вообще речи не идет. Reuters никогда не подпишет такой бюджет. Reuters — это огромная машина, которая занимается новостями. И если я хочу отправиться на Ямал от агентства, то я должен сыграть по определенным корпоративным правилам. Я должен сказать о своем намерении начальнику, а он перескажет это другому начальнику, который может находиться в Польше или Германии и не понимать моих теплых отношений с Гринписом. И начальник может гайки закрутить, но не сделает этого, потому что — кто ж тогда будет работать? Вот чем я всегда был горд, так это тем, что мне удается подружиться с людьми, о которых я делаю материал. Тот же Гринпис, те же Femen, та же «Другая Россия», бывшие лимоновцы, Pussy Riot или группа «Война». Со всеми ними у меня нормальные доверительные отношения. Оттого-то я и ценен для Reuters. «Война» не может позвонить на ресепшен и сообщить, когда у них будет акция, такие вещи на конспиративных квартирах решаются, и они звонят мне. Это круто для Reuters, которое имеют уникальные фотографии, и для меня, который видит чуть больше, чем большинство новостных журналистов.

— Знаете, когда я училась в университете, я хотела быть военным репортером.

— Вы видели фильм «The Bang Bang Сlub»? Про четырех крутых фотографов, которые во время апартеида работали? В аннотации к фильму сказано, что это фильм или об адреналиновых маньяках, или о бесстрашных героях. На самом деле не про то и не про другое. Он просто про людей. Нет ничего геройского в том, что фотограф едет на войну. И никакой адреналиновой зависимости тоже нет. Я когда был стрингером, тоже мечтал поехать на войну. Мне казалось, что только там можно показать себя. Думал, что Юра Козырев такой крутой, только потому что в Ираке жил. Потом отношение изменилось. Теперь я ценю другое. Немногие люди могут позволить себе поехать с американской армией в Афганистан. Помимо того что это дико интересно, ты получаешь знания. И после уже совсем иначе смотришь на отношения русских офицеров к солдатам или русских солдат к мирным жителям. В американской армии не дай бог солдат умер — на следующий же день в газете на первой полосе его портрет. А у нас даже не знают, кто ранен, а кто убит. Помню, приходит запрос в Reuters: солдат-срочник судится с Министерством обороны. Он воевал в Южной Осетии, был ранен, а Минобороны утверждает, что такого быть не может, потому что срочники не воюют. А он, этот парень, у меня на снимке — сидит с гранатометом. Мы фотографию, конечно, послали — не знаю, чем там дело закончилось.

— У агентских фотографов есть какие-то правила ведения боя? Ну, к примеру, нельзя фотографировать расчлененку.

— Есть, конечно. Американские военные, к примеру, запрещают публиковать убитых солдат до тех пор, пока Генштаб не оповестит их семьи. Это из общеизвестного. Но у каждого фотографа внутри имеются свои тормоза. Вот смотрите. У меня есть снимок, сделанный 6 мая на Болотной площади: белоленточник пробивает омоновцу голову куском асфальта. Я не специально это снял — там же была какая-то каша, драка. Потом только, когда отсматривал пленку, смотрю — опа! — омоновец без шлема, а парень не то чтобы кидает в него этот кусок, а бьет как молотком. С точки зрения журналистской удачи эту картинку бы раз сто перепечатали — она сейчас в теме. Но я ее в ленту не поставил.

— И уничтожили?

— Нет, лежит у меня на диске. Просто я посоветовался с коллегами, и мы решили, что такая картинка много стоит. Но — не стоит.

В экспертный совет «Афиши» вошли московские арт- и фотодиректоры и галеристы: Максим Балабин, Наталья Ганелина, Нина Гомиашвили, Наталья Григорьева, Владимир Дудченко, Анна Зекрия, Александр Земляниченко, Александр Лапин, Ирина Меглинская, Виктория Мусвик, Максим Никаноров, Михаил Сметана, Мария ­Сорокина, Артем Чернов, Анна Шпакова