Женщины, пережившие «обрезание»: история Рене

Люди сильно удивляются, когда белокожая христианка рассказывает, что прошла через калечащую операцию. В последние годы все больше гражданок США из разных христианских сообществ рассказывают о своем травматичном опыте, многие из них значительно младше меня. Мы делимся историями, чтобы наши ряды не пополнялись новыми жертвами. Я верю, что именно сняв табу, связанное с калечащими операциями, нам удастся побороть и саму практику.

Я родилась в семье скандинавских фермеров-поселенцев. Мои родители исповедовали лютеранство, и в нашем сообществе калечащие операции не были распространенной практикой. Когда мне было три года, мама увидела, как я трогаю себя и краснею. Так я оказалась на приеме у врача — адвентиста седьмого дня (сектантское ответвление протестантизма. — Прим. ред.). Он посоветовал удалить мне головку клитора для исцеления от мастурбации.

Операцию провели в тот же день. С помощью скальпеля врач-адвентист внедрил традиции своей секты в жизнь моей семьи. Спустя годы мама призналась, что поняла свою ошибку, как только мы вышли из клиники. Но тогда она попросила меня ни с кем и никогда об этом не говорить.

Я чувствовала, что меня предали: родитель, который должен защищать, допустил, чтобы мне причинили вред. Запрет на обсуждение этой темы усугубил мое эмоциональное состояние, будто у меня украли беззаботную составляющую детства. Чувство стыда и ощущение, что со мной что-то не так, мучили меня долгие годы. Тайна, созданная вокруг произошедшего, будто доказывала, что я поступила плохо. Это изменило и отношения с мамой: вынужденное молчание сделало из меня взрослого, который заботился о ней и защищал секрет. Перевернутая модель «взрослый — ребенок» сохранялась в наших отношениях до маминого 95-летия. В тот день нам удалось поговорить о случившимся. Она умерла через шесть лет после юбилея, и это были лучшие годы нашей связи.

У калечащей операции были и физические последствия. Мои малые губы потеряли пластичность из-за шрама, поэтому при первых родах акушерам пришлось провести интенсивную эпизиотомию (рассечение промежности. — Прим. ред.). Без нее мы с ребенком могли погибнуть. Меня также преследовала пульсация в области полового органа вплоть до 53 лет, пока мой шрам не разошелся из-за менопаузы. Только тогда, после полувекового дискомфорта, неприятные ощущения прекратились.

Доктор, принимающий первые роды, был уверен, что в детстве со мной произошел несчастный случай, и поэтому вульва выглядит иначе, и не сразу сказал, как эпизиотомия связана со шрамом на ней. Через два месяца после родов секс все еще был болезненным, поэтому я вернулась к нему с жалобами. В ответ врач достал анатомическую карту женского полового органа и сказал: «Рене, ты выглядишь не так, как остальные женщины». И объяснил, как именно эта особенность повлияла на роды. Он был шокирован, когда я рассказала, что причина шрама — другой врач.

Второй доктор, который пришел на смену первому, впал в крайность: увидев мою вульву, он предложил поучаствовать в исследовании о сексуальном возбуждении, над которым работали североамериканские ученые Уилльям Мастерс и Вирджиния Джонсон. Я отказалась, а он продолжал настаивать. Но в 24 года я не была готова делиться своей историей.

Впервые я заговорила о калечащей операции, когда мне было 30 лет. Я доверила свою историю коллеге, но этот опыт был травматичным — мне посоветовали больше никогда об этом не упоминать, опасаясь негативных последствий для моей карьеры в медицине. В 1981 году развернулась дискуссия в странах Африки о медикализации FGM. Меня испугал этот поворот: хотя моя операция проходила в клинике, это не смягчило ее ужасных последствий.

К сожалению, меня не допустили в качестве спикера на конференцию, где обсуждался этот вопрос. Но примерно в то же время женское бюро Международной лютеранской федерации пригласило меня выступить в Женеве перед представителями международных НКО, борющихся с FGM. Мне было 37 лет, и я впервые публично рассказала о своем опыте — это был поворотный момент: я будто освободилась от сковывающего меня обета молчания, а вернувшись в США, поняла, что хочу участвовать в борьбе против калечащих операций. В 1990-х моя история стала важным аргументом в принятии закона против калечащих операций в Северной Дакоте, где находится клиника, в которой мне провели FGM.

Женщин, переживших FGM, часто спрашивают, как операция повлияла на их жизнь. Самое страшное, что мы не знаем точного ответа на этот вопрос. Я понятия не имею, в чем разница между моей и вашей сексуальной жизнью, потому что у меня нет возможности заняться сексом с участием головки клитора, которую мне удалили. Я способна испытывать удовольствие, но никогда не узнаю, насколько его интенсивность отличается от вашей.