Тоталитарна ли «новая этика»? Обсуждают философ и социолог

Дисклеймер: мнения авторов могут не совпадать с мнением редакции.

Весной 2019 года налоговая консультантка Майя Форстейтер потеряла работу из‑за высказывания о том, что половая принадлежность человека — непреложный биологический факт. Когда ее поддержала Джоан Роулинг, в адрес писательницы посыпались оскорбления.

Это дело стало резонансным, хотя сегодня суды рассматривают много похожих исков. Обвиненные в неосторожных высказываниях о трансгендерности, расе и инвалидности рискуют остаться без работы, стать жертвами травли или предстать перед судом.

В этой ситуации мир оказался из‑за новой нетерпимости, которая раньше была свойственна праворадикальным националистам и религиозным фанатикам, которые травили в интернете своих оппонентов и давили на общественные организации, чтобы заставить их молчать. Левые же предпочитали действовать с помощью институтов власти и закона. В последнее время границы между ними стираются, потому что они используют друг против друга похожие методы.

То, что объединяет левых и правых, Скидельский называет тоталитаризмом. Так он описывает образ мыслей и стиль политической борьбы, которая разворачивается в настоящее время. Люди, привыкшие к такому мышлению, окажутся неспособны противостоять установлению тоталитарного режима в своей стране.

Среди отличительных черт такого тоталитаризма — нетерпимость к оппонентам. На этом ранее настаивал Ленин, тем же занимался Гитлер после прихода к власти. Сейчас практика запугивания и подавления инакомыслящих снова применяется. Причем люди не подозревают о ее нацистских и большевистских корнях.

И Ленин, и Гитлер были противниками либерализма и толерантности. При этом сейчас, по мнению Скидельского, многие их подражатели, наоборот, считают себя сверхтолерантными людьми. Дело в том, что концепция толерантности в последнее время претерпела существенные изменения. В классическом либеральном смысле она подразумевает соблюдение двух принципов одновременно: 1) идея или практика может быть неверной; 2) любая идея и практика имеет право на существование.

В современном варианте ее заменила концепция «приятия». В отличие от классической толерантности, в которой все идеи без исключения получают право на существование, даже те, которые кажутся ошибочными, «приятие» подразумевает безоговорочное принятие определенного спектра жизненных позиций. И это на самом деле приводит к появлению новой формы нетерпимости, которая к тому же не осознается как таковая.

В режиме новой толерантности также невозможно остаться в стороне от дискуссии. Молчание — это измена. «Если вы не являетесь частью решения, вы являетесь частью проблемы». Этот принцип действовал в марксизме, он же применяется сейчас сторонниками движения Black Lives Matter, которые используют слоганы вроде «молчание — это насилие» или «недостаточно не быть расистом — надо быть антирасистом».

Они используют тоталитарные методы борьбы: призывают к самокритике и самокопанию и проводят ритуалы, позволяющие осознать свои привелегии. Например, в «параде привилегий» участникам надо делать шаг вперед за каждую привилегию (шаг за белый цвет кожи, шаг за мужской пол, шаг за гетеросексуальность, шаг за цисгендерность и т. д.) и шаг назад за каждую отсутствующую привилегию. И только если участники признают свою вину, они могут быть приняты в ряды антирасистов.

Скидельский также пишет о феномене «микроагрессии» как о способе тоталитарного проекта проникнуть в повседневную жизнь людей. Этот феномен превращает любой разговор в минное поле, где каждое слово может быть считано как оскорбление. Причем «источник микроагрессии может не иметь намерения никого оскорбить или унизить. Таким образом, квалификация какого‑либо действия как хараcсмента чаще всего зависит от того эффекта, который это действие произвело на жертву». Такая формулировка не выдерживает никакой критики ни с научной, ни с правовой точки зрения, где умышленность преступления является его неотъемлемым признаком. Все это приводит к росту обвинений в харассменте и снижению доверия между собеседниками как в формальной, так и в неформальной коммуникации.

В университетах, которые считаются оплотом свободы слова, ситуация обстоит не лучше. Те, кто пытается полемизировать, становятся жертвами цензуры и служебных расследований.

К тому же некоторые университеты реализуют программу «Деколонизации учебного плана», которая подразумевает включение «небелых» писателей в списки литературы и в идеале возможность уделять равное внимание изучению западных и незападных традиций. Скидельский видит в этом не естественное развитие дисциплин в сторону глобализации, а «насильственное подталкивание науки в этом направлении в угоду политической конъюнктуре».

Придя к власти, большевики стали насыщать язык новыми словами, слепленными из других, уже существующих: нарком, чека, комсомол, Коминтерн. Так же нацисты внедряли в язык сусальные архаизмы вроде Sippe («родня») или Gau («область»). Все это нужно было, чтобы сбить с толку граждан, атаковать чувство реальности.

Сегодня этим же искусственным внедрением новой лексики занимается, например, ЛГБТ — в словаре терминов сообщества можно обнаружить слова «пангендер» («человек, чья гендерная идентичность включает в себя множество гендеров или все гендеры»), «новосексуал» («человек, чья сексуальная идентичность видоизменяется в соответствии с его гендерной идентичностью на данный момент времени») или «зедсексуал» («человек, испытывающий сексуальное влечение к другим людям»). «Трудно представить себе, что большинство из них могут послужить какой‑либо другой цели, кроме дальнейшей эскалации взаимного непонимания», — пишет Скидельский.

Появляется все больше слов и выражений, которые будто бы «думают за нас», ведь в них заранее содержится оценка того, что они обозначают. Это лейблы вроде «некорректный» или «неприемлемый», «токсичный», «гомофоб», «исламофоб», «трансфоб» и подобные. Они используются в дискуссии, чтобы обезоружить противника тем, что его рассуждения — следствие патологии, и он таким образом не может быть прав изначально.

Носители тоталитаризма отличаются узостью мышления и косноязычием. «Прогрессивные» левые уже стремятся построить тоталитарное государство, приобщая к своей концепции разные институты — школы, университеты, корпорации. Неизвестно, чем все это обернется. Хотя из‑за войны радикалов в любом случае пострадает демократия, так как обе стороны преданы своей идеологии, а не демократическим принципам.

Скидельский критикует левых за изобретение новых слов, при этом сам не вполне корректно, но эффектно использует термин «тоталитаризм», называя его главным признаком нетерпимость. Между тем, как развивается социальный дискурс в США, в странах Европы и в России, есть существенные различия.

В США большая доля населения не разделяет взгляды движений BLM и #MeeToo. При этом вопросы неравенства и дискриминации постоянно и широко обсуждаются, в том числе и в научном сообществе, что делает их более видимыми.

В результате деятельность активистов действительно способна влиять на формирование соответствующего законодательства и институтов, позволяющих хотя бы частично компенсировать неравенство. Например, понятие «харассмент» было включено в американское трудовое законодательство еще в 1970-х.

В России дело обстоит иначе на институциональном уровне. До сих пор не приняты закон о гендерном равенстве (закон «О государственных гарантиях равных прав и свобод и равных возможностей мужчин и женщин в РФ» принят в первом чтении в 2003 году и отклонен в 2012-м), закон против домашнего насилия, а в поправках к Конституции можно заметить поворот к консерватизму и неотрадиционализму.

Власти в целом проводят политику нетерпимости по отношению к ЛГБТ-персонам: стоит вспомнить «закон Димы Яковлева» или закон о запрете пропаганды гомосексуализма. А представители меньшинств так же сталкиваются с ненавистью во время повседневных взаимодействий с институтами.

«Несмотря на то что Россия — многонациональная и многоконфессиональная страна (то есть даже внутри одной страны существует множество разных контекстов и культур, в основе которых лежат непохожие системы ценностей), разные религиозные и этнические группы часто встречаются с нетерпимостью, а иногда и откровенной ксенофобией, исламофобией и другими формами отторжения», — пишет Новкунская.

Дискуссия о толерантности в России насчитывает всего несколько десятилетий, поэтому русскоговорящих зачастую «напрягают» те слова и категории, которые в нашем языке были только что позаимствованы, а за рубежом уже являются частью повседневного лексикона. Это слова «буллинг», «харассмент», «абьюзер», «толерантность», которые словно обозначают эти явления как «иностранные».

Российские правозащитные и социально ориентированные НКО помогают бороться с неравенством и дискриминацией. Но их возможности ограничены законодательным рамками (стоит вспомнить закон об «иноагентах») и негативной реакцией общества. Таким образом, пока назвать и признать формы дискриминации, существующие в стране, можно только с помощью «заимствованных» категорий, «отчего и кажется, что вместе с ними „привозятся“ и сами проблемы».

Принцип деколонизации на самом деле может стать шагом в сторону от «тоталитарности», обозначенной Скидельским. Его применение позволит говорить о многообразии культур вместо консервативной истории о «старой Европе», и никто больше не будет претендовать на роль «этической и языковой метрополии». А отказ от этого принципа — это отказ от той самой либеральной толерантности, об утрате которой пишет Скидельский.

Вернуться к ее понимаю как к признанию прав того, кого вы, возможно, не понимаете можно, если до обсуждения выяснить, по каким правилам вы готовы общаться. Стоит сразу заявить о том, разделяете ли вы те или иные взгляды. Ведь ваши намерения необязательно будут поняты оппонентом так же, как и вами.

Однако в отсутствие грамотно работающих институтов поиск общего языка — лишь первый шаг. Поэтому говорить о западных «перегибах» в России пока просто нет оснований.