Венецианская «Мостра» — один из немногих фестивалей класса «А», не то чтобы сторонящихся политики, но не декларирующих свои взгляды. Все прочие киносмотры не забывают отчитаться перед прессой о своих прогрессивных идеях. Треть американских фильмов на январском «Сандэнсе» были сделаны чернокожими кинематографистами. Основной конкурс февральского Берлинале стал чередой прививок гуманизма, и порой эта вакцинация добром носила откровенно насильственный характер. Майские Канны подхватили знамя #MeToo, а заодно встали на сторону профсоюзов в конфликте французских кинотеатров и большого недоброго великана по имени Netflix. Сентябрьский Торонто расширил пул аккредитованных журналистов на двести человек за счет критиков, принадлежащих к гендерным меньшинствам. Оказывается, вопрос о сексуальной ориентации появился в анкете для СМИ именно затем, чтобы обеспечить инклюзивность и по эту сторону экрана.
Осенняя Венеция, все судьбоносные пресс-конференции которой до сих пор проходят во дворце Муссолини, на этом фоне казалась островком консерватизма — причем даже не сознательного, а просто вальяжного. Ну какая, в самом деле, политическая борьба, когда столько солнца и апероль по два евро? Поэтому целую неделю здесь происходили вещи, которые давно перестали считаться приличными где бы то ни было еще.
Фестиваль открылся еще одним фильмом Дэмиена Шазелла про успехи белых людей. Пока те ставили флаг на Луне, зрители считали, есть ли в массовых сценах в центре управления полетами NASA хотя бы один темнокожий человек, — и не досчитались. Долгожданная «Фаворитка» Йоргоса Лантимоса оказалась фильмом, где женщины, дорвавшись до власти, творят жесточайшие непотребства. Фильм «Петерлоо», похожий на бесстрастную стенограмму кровавого разгона митинга в Англии XIX века, выставляет либеральных правдорубов такими же циниками, как и тамошний кровавый режим.
Конкурсная документальная картина «Что ты будешь делать, когда мир в огне?» вроде бы посвящена борьбе чернокожих американцев за свои права, но на самом деле выставляет героев агрессивными невеждами. «Вся Европа должна платить нам контрибуцию, и мы ее добьемся!» — кричат активисты, не догадываясь, что их искренние порывы за океаном превратятся в объект для сатиры. А во внеконкурсной программе показывают фильм Эмира Кустурицы «Пепе», посвященный последнему латиноамериканскому «чегеваре» — «самому бедному в мире президенту» Хосе Мухике из Уругвая. В интервью Кустурица обвиняет американцев в создании кризиса с мигрантами, хвалит Путина, припоминает полякам вторжение в Россию в 1612 году и заявляет, что во всем виноваты Ротшильды. Организовавшие трибуну для скандалов всех сортов итальянцы, должно быть, потирают руки.
А потом вдруг показывают «Соловья» — единственный в огромном и неровном конкурсе фильм, снятый женщиной-режиссером. И возникает подозрение, что ее — талантливую австралийку Дженнифер Кент («Бабадук») — тоже использовали, чтобы как следует всех ужалить (к слову, в Венеции в этом году особенно агрессивны даже морские медузы). Потому что из «Соловья» — отличного вестерна с изобретательным сюжетом и минимум тремя выдающимися актерскими работами — очень легко выжать ложную суть, которая покажется зрителю грубейшей агиткой. Два с лишним часа неприятные белые мужчины грабят, насилуют и убивают целый континент. От англичан достается и чернокожим аборигенам, и порабощенным ирландским заключенным, и занявшим невооруженный нейтралитет грудным младенцам. Одинокая женщина с лицом и голосом Марсельезы берет в руки ружье, чтобы положить этому произволу конец. Но зал реагирует на убийства как-то не так: одни зрители предсказуемо хлопают, когда казнят белых негодяев, но другие отчего-то тут же аплодируют гибели чернокожего персонажа. Критики — люди в целом воспитанные, а значит, такая их реакция продиктована не расизмом, а неприятием драматургии — не столько самого фильма, сколько его подачи на фестивале.
Поэтому Соловья» очень важно смотреть и слушать, не замечая никакого вредоносного контекста. Хотя бы потому, что перед нами оригинальнейший вестерн — гораздо более находчивый, чем и ностальгические сказки братьев Коэн («Баллада Бастера Скраггса»), и американская гастроль французского режиссера Одиара («Братья Систерс»).
Время действия — 1825 год, сравнительно необжитая кинематографом эпоха мушкетов, красных мундиров и церемонных диалогов. Место действия — английская колония в Австралии, где ирландские каторжане превращены в рабов, а чернокожие аборигены — в гужевой скот. Главная героиня — девушка из Ирландии с благородным лицом, соловьиным голосом, грудным ребенком и храбрым, но бессильным мужем. Ее играет актриса Эйслинг Франчиози из сериала «Крах» — одна из основных претенденток на приз за лучшую женскую роль фестиваля. Главный злодей — английский офицер из высшего общества, окруженный зверьем и сам охотно превращающийся в зверя. Чаще всего его будут называть «змеей», но вообще, диалоги «Соловья» богаты и на другие эпитеты, которые наверняка не выживут при дубляже. Этого насильника и убийцу играет Сэм Клафлин из «Голодных игр», и ему удается почти невозможное: превратить карикатурного подонка в персонажа с внутренней работой.
Вестерн начинается с того, что англичанин с маленьким отрядом отправляется вглубь континента, чтобы произвести впечатление на начальство. А девушка-соловей вместе с чернокожим проводником пускается в погоню, чтобы одного за другим убить этих самопровозглашенных хозяев жизни. Гида играет Байкали Ганамбарр
— потрясающий актер, которого, увы, как и тех харизматичных сомалийских пиратов из «Капитана Филиппса», очень трудно представить за пределами фильмов на тасманскую тематику. Уж слишком экзотичны его внешность и речь. У героини будет лишь несколько дней на то, чтобы научиться убивать. И эта задача превращает фильм из костюмной драмы в остросюжетную гонку, отчего его очень интересно смотреть даже вопреки солидному 136-минутному хронометражу.
Дженнифер Кент известна за пределами Австралии прежде всего по «Бабадуку» — изобретательному хоррору про монстра, который становился тем сильнее, чем яростнее герои отрицали его существование. «Соловей», которого Кент не только поставила, но и написала, играет по тем же правилам. Этот вестерн очаровывает тем сильнее, чем больше ты в нем сомневаешься. В эпическое произведение вдруг вклиниваются откровенно юмористические гэги: тот же Ганамбарр нет-нет да и спародирует Чарли Чаплина. Но именно комические разряды помогают зрителю остаться чувствительным к настоящим ужасам этого путешествия к сердцу тьмы. Череда кровавых сцен вдруг прерывается проповедями гуманизма и песнями о мире — но те лишь усиливают ожидание следующей бойни. Когда фильм начинает казаться окончательно черно-белым, в сценарий без предупреждения вдруг вклинивается диалог, после которого «Соловья» уже глупо обвинять в стерильной политкорректности. Когда у героев заканчивается английская брань, они освещают только что зачищенные от зла территории песнями на родных языках: она на ирландском, он — на племенном.
Благодаря этим перепадам в драматургии «Соловей» оказывается гораздо умнее и сложнее большинства картин о рабстве и отмщении, которые в последние годы участвовали в сезоне наград. Главное — немного отвлечься от застывшего на лицах актеров праведного гнева и внимательно вслушаться в их хрупкие песни. А это задача для самых больших ушей — ведь вокруг постоянно охают старомодные мушкеты, орут растерзанные люди и трещат очистительные костры. Но тех, кто все же услышит это пение «Соловья», оно не отпустит еще долго. Видимо, до следующего фильма Дженнифер Кент.
Подробнее о ходе и итогах 75-го Венецианского кинофестиваля читайте в киноблоге Станислава Зельвенского.