Состояние электроники Кирилл Иванов говорит с Дмитрием Устиновым по случаю выхода альбома «Mistakes»

Послушать альбом

Иванов: Во-первых, классный альбом. Я фанат четвертой песни. Я послушал ее 15 тысяч раз, это просто улет. 

Устинов: А, это ты был? 

Иванов: Сколько мы с тобой знакомы, я знал, что у тебя должен выйти альбом. Сколько он в итоге записывался?

Устинов: Я его писал год где-то. У меня всегда было очень много материала, я занимаюсь музыкой уже лет пятнадцать, были проекты, группы, много всего, но именно записей было очень мало. Во-первых, я все время пытался довести запись до какого-то абсолюта. Во-вторых, я придумывал некую концепцию, было много идей, которые я пытался реализовать, но на середине полностью терял к ним интерес. И в какой-то момент мне это надоело. Вот почему альбом называется «Mistakes». Большая часть треков родилась из каких-то набросков, которые я долгое время отправлял в мусорный ящик. То казалось, что вокал слишком странный, там какая-то непонятная структура. Я очень долгое время пытался эту пластинку придумать, видишь — я не певец и не группа.

Дементьева: Можно я немножко встряну? Кирилл, а ты певец?

Иванов: Я группа.

Устинов: Ну да, ты все-таки автор. У тебя есть понятный способ самовыражения. А у меня они все очень разные. То есть каждый трек, который я делал, получался не таким, как предыдущий. И очень часто, когда кто-то слышал, говорил: «Вот! Офигенно! Давай сделай еще десять таких», я говорил: «Ага, хорошая идея», делал два, мне надоедало. И вот поэтому вот эта штука получилась таким вот композитом из всего, что было.

Иванов: Давили ли на тебя какие-то ожидания? Все знали, что ты пишешь альбом, и все говорили: «Да, давай скорее». Это тебе мешало или, наоборот, подгоняло?

Устинов: Такие штуки сильно давят. Но вообще прошлый год я провел немножечко в затворничестве. Поэтому записал это исключительно для себя — и, наверное, помогло. 

Иванов: Я читал сейчас интервью с Ройшн Мерфи, где она как раз говорит, что в тот момент, когда она перестала хотеть стать мега-поп-дивой, сразу все у нее стало классно. Это очень освобождающее ощущение, когда ты не должен никому ничего. Но это значит, что и тебе никто особо ничего не должен. Ты тогда не можешь требовать взамен, что к тебе придет 150 тысяч человек и на стадион тебя на лимузине привезут. 

Устинов: Если честно, я уже этого немножечко не понимаю. У меня был период в жизни, когда очень много внимания на меня было направлено. Нужно быть очень зрелым человеком, чтобы оставаться собой, чтобы это все внимание тебя не сбивало. Чтобы писать музыку, нужно быть открытым и хрупким. Потому что как только перестаешь быть хрупким — ты становишься просто … [человеком, который как будто долбит, хотя смысл другой]. 

Дементьева: Можно я опять встряну? Мне кажется, что у Кирилла в этом смысле более легкое отношение, каждый альбом — это некий проект. Есть рэп-проект, есть проект с оркестром детских инструментов, есть альбом с приглашенными вокалистами. Каждая запись — это некая специальная экспедиция. 

Иванов: Мне просто все на свете очень интересно. Я любитель, я много чего люблю. Но если представить на секунду, что у нас есть какая-то небольшая, но все-таки индустрия, с ее точки зрения это просто ужасно. Это самое плохое, что может быть, — чувак, который каждый раз делает что-то новое и принципиально другое. Только люди собрались, ждут, что сейчас будет одно, а тут вообще другое происходит. Например, с Муджусом такая история. Огромное количество поклонников Ромы приходят на концерт, ждут, когда уже песня «Милый друг» прозвучит. А она не звучит, он что-то опять новое делает. И это круто. Это не специальный жест, это про то, чтобы оставаться живым, себе самому интересным.

Дементьева: Но при этом путь, который вы с группой «Самое большое простое число» проделали — это путь от группы, которая начинает в клубе «Цоколь», до группы, которая в этом году играет на всех больших летних фестивалях России. А Дима, наоборот, начал с того, что он был диджей-хедлайнер больших летних фестивалей. 

Иванов: А теперь пойдет в «Цоколе» делать презентацию альбома! 

(Все смеются.)

Дементьева: Дима, где у тебя на самом деле будет презентация?

Устинов: Презентация будет в лесу. Потому что я альбом выпускаю на самом деле не только для себя, но для барсуков, меня с некоторых пор очень заботит лесная жизнь. И я специальную поляну нашел, альбом выпускаю на флешках.

Иванов: Раздаешь барсукам?

Устинов: Нет, я их кладу в дупла. Я присмотрел несколько мест, куда барсуки могут залезть. А через неделю уже выйдет для людей. Я еще хотел, конечно, дельфинам передать, но вот пока у меня с дистрибуцией морской очень плохо. 

Дементьева: Ты можешь просто купить подводную колонку и поставить в Крыму, например.

Устинов: Слушай, это очень хорошо. Отлично, поехали все в Крым. Но я вообще хотел сказать, что Кирилл меня вдохновил во многом. 

Иванов: Да у нас был однажды очень долгий разговор, полночи разговаривали. 

Устинов: На самом деле это правда. Когда я твой последний альбом слушал, то несколько раз думал: «Блин, что, а так можно?» То есть мне нравится твоя смелость в делании странных вещей и в том, что у тебя очень непонятная ниша — и ты вообще о ней не думаешь.

Иванов: Я не всегда об этом не думал. В первый раз ты что-то сделал, и про тебя что-то написали, ты думаешь: «Ничего себе», — и за каждый отзыв ты чего-то должен этим людям. Но со временем я для себя ясно сформулировал, что нельзя пытаться в музыке что-то довести до идеала — он будет бесконечно ускользать, потому что все время меняется что-то за окном. Поэтому ты просто должен закончить что-то. Я сейчас, как на работу, хожу в студию каждый день. Сажусь, и я — ну как чистый лист. Я ничего не умею, ничего не могу, ничего не знаю. Сколько бы умений у меня не было, они меня, наоборот, закрепощают. Но вопрос к тебе — почему альбом? Электронный музыкант может раз в полгода выпускать сингл — или как устроено вообще в электронном мире у всех, зачем альбом?

Устинов: Ну по сути этот альбом просто большой сингл. Не монструозный абсолютно — там девять треков. И действительно, ты прав, что название «альбом», оно отсылает нас к тому времени, когда альбомы имели значение большое, это была другая модель дистрибуции. Мы не слушали много музыки, мы покупали одну-две пластинки.  

Дементьева: Как, по-твоему, его будут слушать? Это альбом, который играют в баре «Мишка»? Под него завтракают в «Симачеве»? Замедляют и перекраивают для вечеринки «Витчаут»?

Устинов: «Витчаут» — точно нет. У меня для этого есть специальное название — Personal Dance Music, PDM. Есть большое количество записей, которые я слушаю сам, допустим, в машине или дома — или в наушниках. Они заставляют меня хотеть приплясывать или качать головой. То есть у них есть грув, в котором мне комфортно. При этом эту музыку часто в клубе ставить бессмысленно, потому что она сделана не для клуба. Есть какая-то музыка, говоря об упомянутом тобой витчхаусе, которую я как-то понимаю, но мне в ней было бы некомфортно. Потому что этот язык мне не близок, он выглядел бы противоестественно у меня. Я только умом понимаю про «Скотобойню» и «Витчаут», о чем это.

Дементьева: А о чем, кстати?

Устинов: Для меня это очень все принципиально близко к электроклэшу или даже панку. То есть время от времени в культуре появляется такое движение, какая-то эстетика, в которой можно быстро собрать какой-то продукт из доступного материала, вооружиться какой-то идеей, придумать себе наряды, и это будет звучать и выглядеть убедительно. А есть эстетические системы, в которых все должно быть очень филигранным, и туда просто не зайдет студент с грувбоксом. Вся прелесть электроклэша была в том, что он очень кривой и очень сырой. И в этой сырости есть огромная энергия.

Иванов: Чистая радость!

Устинов: Это сыро и как-то нагло. Вот и витчхаус, по тому, что я успел увидеть, позволяет вот этому молодому поколению создать что-то свое. И это клево, потому что мне нравится культура, которая производит что-то, а не просто импортирует. Сейчас такое можно сделать одним синтезатором или просто на ноутбуке, это будет более или менее убедительно и под это смогут качать головой. Это круто. Мне это симпатично как явление, но мне нравится сейчас немножко другая музыка, то есть у меня какая-то вселенная, в которой я живу, и она, конечно, ни про одно из движений, к счастью или к сожалению. 

Иванов: Да, но я думаю, посетители «Культа», «Пропаганды», «Солянки» могут быть удивлены, послушав твой альбом. 

Дементьева: Вопрос к вам обоим: вам не мешает не только наслушанность и музыкальная образованность, но и то, что вы очень много часов провели на танцполе со стороны диджейской стойки и что вы слишком хорошо понимаете, что на самом деле работает, а что нет?

Иванов: Мы тут обсуждали с Сашей Зайцевым альбом Джейми хх, где есть очень классные треки, но они были синглами до этого. А по остальному прямо видно, что он очень много диджеил и эта Ибица условная на него повлияла. Там есть очень примитивно сделанные вещи, пусть и классные по продакшену. Мне нравится, когда люди танцуют, на концертах в том числе. Но я диджею не так много времени на самом деле.

Дементьева: Но ты хозяин баров, ты видишь, что происходит. Я вижу, например, что свою коллекцию африканской музыки ты ставишь по понедельникам, когда людей мало.

Иванов: Это правда. Не может быть такой вечеринки африканской, где 300 человек одновременно будут плясать. Но вот вчера, в субботу, в «Мишке» я играл чуть-чуть Африки. Я диджеил при этом после Даши Аничкиной и Полины Сохрановой (директор отдела моды в Tatler и главред Cosmopolitan. — Прим. ред.), они играли четыре часа — вот все R’n’B-хиты, какие ты знаешь, звучали там. Плюс те, которые ты не знаешь. И они мне пишут: «Ну как ты там после нас поиграл?» Я отвечаю: «Ну как можно после такого поиграть? Никак». И они: «Ничего Кирилл, еще научишься».

Дементьева: Дима, а у тебя не было травмы танцпола, когда все, что ты делаешь в музыке, измеряется тем, как под это будут танцевать?

Устинов: Нет, кажется, не было. Единственное, я, правда, верю, что танцпол — это место, где всем должно быть хорошо. И задача диджея делать им хорошо, а не … [выделываться]. И я очень не люблю, когда у диджеев проступает эта гордыня: я сейчас всех научу, я вам сейчас покажу.

Иванов: Да, это мои любимые разговоры: «Люди еще не готовы к нашему андеграундному техно». Я в Петербурге видел столько закрывшихся мест, где хозяева разводили руками и говорили: «Ну просто люди не готовы». А вообще есть вещь, которую ты начинаешь просто тоньше чувствовать — это грув. Хочется делать музыку, от которой головой качаешь. И это помогает тебе отсечь лишнее. Ты слышишь какие-то путаные барабаны или видишь, что бас мешает, и ты понимаешь, что если вырежешь там частоты, то станет намного легче, вот и все.

Устинов: Я согласен. Музыка — это коммуникация. И когда ты излагаешь свою мысль даже в дневнике или письме другу, это должно быть понятно и красиво. Должна быть ясность, ты должен как-то структурировать этот продукт. Тогда этот продукт будет людям полезен или приятен.

Дементьева: Дима, ты же несколько лет курировал и продюсировал чужие альбомы и выступал в роли советчика, насколько я помню.

Устинов: Не так много, но да.

Иванов: А я не выступал в этой роли никогда, мои советы не слушают.

Устинов: Я на каких-то совсем базовых уровнях это делал, мне интересно этим побольше позаниматься сейчас. 

Дементьева: Мне кажется, что у музыкантов вашего поколения толком не было собеседников. Вот у Кирилла был Саша Зайцев, но по большому счету вам было не с кем поговорить, кроме как с собственным айподом. 

Устинов: Собеседники — это дико важно. Мне всегда хотелось сделать такую дурацкую вещь, вроде кабинета музыкального психоанализа. То есть мне не очень нравится роль продюсера как такого человека сверху, который знает все и говорит, как надо делать. Но мне нравится роль продюсера, который просто со стороны наблюдает и направляет процесс, не включаясь в него полностью. Он может в нужный момент задать нужный вопрос и просто в разговоре выявить что-то важное. Ко мне часто обращаются люди за советом именно в ключе «скажи мне, пожалуйста, как делать». В этой роли очень некомфортно, потому что это ответственность, которую я не могу на себя принять. Мне нужно с ним, по-хорошему, провести больше времени, поговорить, посмотреть, что он вообще из себя представляет, что он хочет и где он себя блокирует, то есть где потенциал, который можно вытащить наружу.

Дементьева: Тебе удалось хоть раз набраться мужества и сказать: «Чувак, иди в магазин Fott, торгуй кроссовками», например?  

Устинов: Вот если честно, я не знаю, правильно ли такое говорить, но я иногда именно так и думал. Бывают люди, которые очень активно хотят самовыразиться в сфере музыки, но видно, что это история больше про эго. При этом некоторые из них, которым я в какой-то момент думал сказать: «Тебе не надо этим заниматься», сейчас довольно успешны. Поэтому хрен знает.

Иванов: У меня сейчас ощущение, что ситуация в русской музыке очень классная. По крайней мере, она значительно лучше, чем, скажем, в русском кино. Потому что кино больше завязано на деньги, чтобы фильм снять, нужен какой-то бюджет, а чтобы альбом записать — ничего не надо. Я помню, когда у нас выходил альбом в 2007 году: казалось, что вокруг вообще ничего нету, просто выжженная земля. 

Устинов: Да, сейчас очень много русских записей, которые я слушаю и прямо офигеваю. Вот вчера я зашел в «Эму» и услышал отличную группу Fogh Depot. Я о них ничего не знаю, но очень напоминает мою любимую группу Portico Quartet, такой оркестр на грани электроники и джаза. Очень минималистично, довольно мрачно, но мне такое нравится. Или On-the-Go — мне очень нравится то, что они делают. Ну прямо каждый раз. 

Иванов: Я фанат песни «Keep Pretending» с последнего альбома. И мне очень понравилась песня на последнем альбоме Pompeya — это длинная, минут на семь, баллада, где Даня поет низким голосом, «Real».

Устинов: Еще заметно, что сейчас появилась еще совершенно новая электронная сцена. 

Иванов: Да! Мне, например, очень понравился «Тальник». Вы слышали? Это такие чуваки, которые сделали свой лейбл и очень классный сайт — mirlabel.com. Еще мне очень нравится Ishome. 

Устинов: Ishome, да, прикольная. А что она сейчас делает?

Иванов: Живет в Москве, много выступает в Европе на рейвах.

Устинов: Плюс очень классные ребята с Incompetence Records. И еще сильное впечатление из последних — лайв Кати NV.

Иванов: Очень, да. Я их фанатом стал в последнее время и все время им пишу, какие они молодцы. 

Устинов: Сейчас, мне кажется, люди в нашем маленьком сообществе начали друг друга поддерживать и говорить какие-то приятные вещи, что очень круто. Кажется, раньше была вот эта постсоветская конкуренция, а сейчас все подобрели — и проявляется вот эта взаимоподдержка, товарищество. Возможно, что ребята, которые чуть-чуть помладше нас, они, может быть, не так травмированы вот этой вот...

Иванов: Индустрией?

Устинов: Нет, просто взрослением в каком-то месте, где все очень… Ты помнишь, когда мы ходили в школу, самовыражаться и выглядеть странно было нельзя. То есть нас очень долго программировали не выделяться. Я помню, что мы в школе с другом в рамках протеста красили ногти, потому что быть тогда панком — это был не протест, а с ногтями тебя и побить могли, потому что непонятно, кто ты, гей, что ли. А людям, которые росли уже в нулевые, проще быть свободнее в самовыражении, и это чувствуется.

Дементьева: Я не рассчитывала, что мы сегодня поговорим о советской травме, но давайте!

Устинов: Я скорее не про травму говорю, а про то, что ты растешь в какой-то системе и боишься открыть большой мир за ее пределами.

Иванов: Да, лет семь-восемь назад в русской музыке кое-как работала система сложившаяся.

Дементьева: Михаил Козырев?

Иванов: Козырев, да. Или «Би-2», которые тогда помогали молодым. Так вот, система была такая: сделал ты альбом, на лейбл какой-то принес, кто-то его издал. Даже мы успели два альбома выпустить на «Снегирях».

Дементьева: То есть это был предцифровой мир, а новые ребята родились уже в совершенно цифровом.

Иванов: Да, а кроме того, они про глаза. Они не про слова и не про рефлексию. Мы еще вербальное поколение, вот сидим и целый час разговариваем. А они бы показали друг другу мудборды и поняли бы друг друга за семь секунд.