Фильм на выходные «Поезд» Джона Франкенхаймера
Каждую пятницу Станислав Зельвенский, опираясь на собственную интуицию, выбирает хороший старый фильм, способный украсить выходные и помочь дожить до понедельника.
![«Поезд» Джона Франкенхаймера](https://img06.rl0.ru/afisha/e1500x600i/daily.afisha.ru/uploads/images/4/3a/43ab118e627e4e8dbb7ef11462a14dbf.jpg)
Пару лет назад узкоспециальный, но пользующийся заслуженным уважением американский ежемесячник Trains сделал спецномер «100 лучших фильмов про поезда». Фильм Франкенхаймера неожиданно оказался на первом месте, подвинув куда более популярных конкурентов: даже «К северу через северо-запад», впервые отметивший сексуальный символизм подвижного состава и явно польстивший железнодорожникам, пришел вторым. Признание профессионалов тем трогательнее, что редкий фильм обходился с поездами столь бесцеремонно, как этот.
Дело происходит во Франции в августе 1944-го — в Париж со дня на день войдут войска союзников, и это понимают обе стороны. Немецкий полковник фон Вальдхайм (Пол Скофилд), ценитель прекрасного, собрал в галерее Жё-де-Пом сотни полотен из других музеев: Ван Гог, Пикассо, Матисс, Ренуар и все остальные. Теперь он хочет успеть переправить их в Германию и снаряжает специальный поезд.
Французы стремятся этого не допустить, но захватить поезд не могут, а взрывать его, разумеется, не хотят. На первый план против своей воли выходит Лабиш (Берт Ланкастер) — смурной железнодорожный диспетчер, активно участвующий в Сопротивлении, а к живописи в целом равнодушный.
«Поезд» планировал и даже начал снимать другой выдающийся режиссер, Артур Пенн, но его немедленно уволили — вроде бы по настоянию звезды, всемогущего Ланкастера. Он же позвал Франкенхаймера, с которым неоднократно работал. Главные фильмы 40-летнего Пенна были еще впереди, а тогда он ставил интеллигентные драмы и уважал «новую волну». Продюсеры и Ланкастер хотели хит. Франкенхаймер был молодым, наглым и уже в зените славы после «Маньчжурского кандидата» и «Семи дней в мае». Он потребовал полный творческий контроль и автомобиль «феррари».
К 1964 году широкоэкранные развлечения давно уже снимались в основном на цветную пленку, но Франкенхаймер из последних сил держался за ч/б, и в данном случае его ставка сработала на все сто: помимо ретроаспекта, монохромность в сочетании с фирменным глубоким фокусом придала фильму суровую, почти архитектурную монументальность, без которой «Поезд» превратился бы в еще один лихой военный боевик.
Наверное, хватило бы и боевика: Франкенхаймер в этом жанре был и Хичкоком, и Орсоном Уэллсом. Что в иезуитски просчитанных раскадровках, что в царской мегаломании, когда доходило до съемок. Настоящая Франция, настоящие железные дороги, настоящие поезда, настоящий динамит — груды раскореженного металла, сломанные камеры, крушения без возможности второго дубля.
Но «Поезд» — не только кряжистый отец всех бесчисленных фильмов про поезда-беглецов — от «Своего среди чужих» до последнего Тони Скотта. На протяжении своих двух часов он несколько раз незаметно меняет тональность. В нем выделено, конечно, место и подвигу французского народа с местными иконами в небольших ролях: старенький Мишель Симон играет колоритного машиниста, Жанна Моро — понимающую хозяйку гостиницы. Где-то в середине он ненадолго превращается в почти мелвиллевское кино про ограбление — только молчаливые профессионалы пытаются украсть не драгоценности в запертой комнате, а железнодорожный состав посреди Франции.
И, наконец, ближе к финалу «Поезд» становится по-настоящему большим фильмом, противостоянием двух упрямых воль: один двигает, другой не пускает. Англичанин Скофилд, великий шекспировский актер, плавит экран в роли, которую мог бы при желании сыграть и во сне, — интеллигентный нацист для человека со злым умным лицом — дело нехитрое. Ланкастер полностью отключает в себе интеллектуальное и оставляет только физическое — в последние полчаса главный герой не произносит ни слова, в том числе в кульминационной сцене, которую иначе как диалогом не назвать.
И в этом смертельном диалоге уже не остается места благородной болтовне, которой до того питался фильм, — о гордости Франции, о национальном достоянии, за которое и жизнь положить не жалко, о бесценной красоте, которую скрывают грубо сколоченные ящики со знаменитыми фамилиями на крышках. Красоту и гордость не измерить деньгами — а трупами? Там, где просится мажорный восклицательный знак или кокетливый вопросительный, Франкенхаймер вдруг ставит точку, гордо саботируя собственный фильм, отказываясь рассуждать на тему, не имеющую ответов. «Тебе просто повезло», — скажет проигравший, и с его точки зренья он прав.