Как это делается Как рассказать историю XX века с помощью выставки о пишущих машинках

Как появилась идея

«Я совершенно точно помню, в какой момент я это придумала. Мы с друзьями говорили о новой экспозиции Политехнического музея — о том, какой она в принципе может быть. И Гриша Ревзин сказал: «На месте музея я стал бы отталкиваться от коллекций. Вот, например, там есть одна из самых больших в мире коллекций пишущих машинок». И дальше стал рассказывать про коллекции макетов угольных шахт в разрезе и что-то еще, а у меня в голове вертелись машинки и «их» писатели. Если бы он тогда не вспомнил про пишущие машинки, то выставки бы, наверное, и не было — но он сказал то, что сказал, и я уже не могла думать ни о чем другом.

На следующее же утро я уже совершенно представляла себе выставку (заранее скажу — совсем не ту, которая получилась в итоге). Моя мысль состояла в следующем: вся литература XX века напечатана на машинке, но напечатана разными способами. Напечатана на машинке сразу, надиктована машинистке, переписана на машинке, а потом полностью исправлена от руки сверху. С появлением пишущей машинки начались новые отношения писателя с текстом. Эта была революция в писательском мастерстве — следующая после того, как появились отдельные бумажные листы и текст стал меряться страницами. Машинка — в отличие от комплекта перо — бумага, с одной стороны, и компьютера, с другой, — инструмент абсолютной власти буквы. Вот у тебя есть набор букв — он может стать «Жизнью и судьбой», а может — доносом на ее автора.

Еще у меня была мысль, что машинка — это такая поразительная вещь, которая при нашей жизни из бытового предмета стала экспонатом. Я писала свой диплом (в четырех экземплярах) на пишущей машинке, а моя двадцатилетняя дочь даже не знает, что такое копирка.

Как выставка увеличилась в три раза

Анна Наринская: «Первым, кому я позвонила в связи с этой идеей, был Александр Бродский. Сказала ему, что мечтаю, чтоб он сделал нечто вроде памятника машинке. И он сразу согласился. Вообще, в смысле вербовки участников это была очень легкая выставка: при упоминании машинки все сразу начинали умиляться и вспоминать, как в семь лет впервые на ней печатали и так далее и так далее. С этим даже была некоторая проблема — надо было постараться избежать в экспозиции этой умиленности.

Потом я позвонила директору Политеха Юлии Шахновской и сказала: давай сделаем вот такую выставку. Так, скорее болтовни ради — хоть у меня и была договоренность с самим Александром Бродским, я не то что бы на многое рассчитывала. Через два дня она перезвонила мне и сказала: все, делаем! Через два дня! Тогда я предложила в качестве архитекторов выставки Кирилла Асса и Надю Корбут. Я когда-то видела выставку Шванкмайера, которую они делали в «Гараже», и то, как она была сделана, произвело на меня впечатление. Поначалу мы — вслед за моей первой придумкой — хотели сделать выставку археологической и камерной, но Шахновская сказала, что нет, выставок на 300 метров не бывает, и надо сделать ее в несколько раз больше. Тут уже появился ММСИ. Его здание на Петровке — это не просто почти тысяча метров пространства, это еще и исторические стены, и исторические комнаты. И всех их надо заполнить.

Ранняя идея заключалась в том, что мы выставляем вместе машинки и рукописи — например, тридцать машинок и тридцать рукописей. Но это, конечно же, нельзя растянуть на тысячу метров, к тому же поделенных на комнаты. Это была техническая задача: есть залы и усадьба, они просто должны быть заполнены. В тот момент мы слегка испугались. Лично я восприняла это очень болезненно: мне нравилась первоначальная идея, которая теперь рассыпалась. Это был критический момент для всей выставки, мы долго не могли перестроиться, долго не могли понять, что делать. Решение пришло само: мы стали добавлять темы и, соответственно, экспонаты».

«Любая выставка — это рассказ. Можно рассказать анекдот, и это будет один формат, можно небольшой рассказ. На роман наша выставка не тянет, но получилась такая вполне себе повесть: жизнь пишущей машинки в России. В случае повести мы должны были жестко ограничиться экспонатами и придумать, какие были еще сюжеты. Сразу же всплыли диссидентские темы, современное искусство, машинистки как персонажи. Машинистка была и музой, и любовницей, и женой, и транслятором мысли. После этого всплыл самиздат в огромном количестве, его значение: машинка стала печатным станком, который был вполне доступен. Потом она стала предметом художественного осмысления как инструмент художника, который перестал передавать в первую очередь поэзию слова, но начал передавать графический и визуальный смысл. На эту тему, например, вполне очевидно появился Пригов».

А.Н.: «В «Коммерсанте» всегда был лозунг «Одна статья — одна мысль». Это важно, потому что когда мыслей становится больше, это уменьшает силу высказывания. Я действительно считаю, что сейчас мы делаем вещь гораздо более интересную, чем та, что была придумана сначала, — но менее сильную: настроение размывается. Мы задумывали, что будет один-единственный зал с определенным освещением, как склеп или молельня, где стоят машинки-обелиски, и можно прочувствовать в полной мере, что талант заключен именно в этом предмете. А теперь есть и то, и это — мы с Кириллом и Надей решили делать это как некоторый комикс. Но когда рассказываешь про разные вещи, они в каком-то смысле нивелируют друг друга. Это другой тип выставки: ту первую выставку я считала выставкой для взрослых, для тех, кто и так все знает и их интересует только переживание. На нее, может быть, пришло бы не так много людей — а на выставку, которую я делаю сейчас, собирается весь школьный класс моего сына.

После того как было решено, что выставка будет такой большой, стало понятно, что в нее будут вовлечены разные люди. В нашу уютную дискуссию на троих включились представители разных соучредителей этой выставки — человек пятнадцать. В Литературном музее есть куча рукописей и предметы, ММСИ дает площадку и современное искусство и так далее. У каждого из всех этих заинтересованных людей есть свое представление о том, как это может быть. Но нам очень повезло: даже если их представления о том, как нужно делать выставки, расходились с нашими, нам никто и никак не мешал, а, наоборот, только помогали».

Как выбирали художников

А.Н.: «Я решила, что мы будем инициировать какое-то количество проектов, которые будут сделаны для этой выставки. Когда мы решили делать рассказ о машинке более полно, мы поняли, что некоторые детали ее бытования просто так не осветишь. Например, в литературе — от Ильфа и Петрова до Маяковского — машинка в первую очередь описана через звук: клацанье. Иногда, скажем в машбюро, она производит страшный грохот. Так возникла идея музыки для выставки, так возник Айги. Не все проекты, которые задумывались, осуществились — мы с Борисом Хлебниковым, например, хотели снять кино, но подготовительный период тянулся так долго, что его в итоге не сделали. Художников выбирали тех, которых считали близкими по духу нашей выставке: так, например, выбрали Хаима Сокола. Пришел ММСИ и предложил ворох своих художников: Осмоловский, Ефимов, Чернышов — абсолютно все ложились в новую идею».

Как искали машинки

А.Н.: «Сначала я думала, что можно выставлять не подлинные машинки, а найти точно такие же. Но в итоге — не без влияния Кирилла и Нади — было решено не идти на компромисс и искать подлинные объекты. И тут-то все проблемы и начались. Даже не буду рассказывать про проплаканные ночи. Казалось, что ничего не склеится, ничего не выйдет. В итоге получилось очень многое, но на выставке есть все же одна замена. Есть автор, которого обожают все, — Корней Чуковский. Он печатал мало, в основном диктовал, но была одна машинка, которая была с ним всегда, — и его отношение к ней было невероятно специальным. Она очень легко пеленгуется — находится в Литературном музее, но сейчас пребывает в каком-то юридическом анабиозе. Она зависла между одними наследниками и другими — и ее физически нельзя выносить из музея. Так что мы поставим ей замену. В этом случае это никак не вина Литературного музея».

Кирилл Асс: «В коллекции Политехнического музея около 500 машинок, но все они нам не были нужны, хотя, конечно, все они разные. Нам примерно сразу было понятно, что именно стоит показывать и как: у нас была выставка не о машинке как о дизайнерском или техническом предмете. Мы решили идти от пространства — взяли восемьдесят штук, которые превращаются в большую инсталляцию. За этим стоит очень простая мысль — массовый объект, который воспринимается как единый, а не распадается на отдельные вещи. При этом есть серия ударных вещей, которые представляют собой прорыв человеческого гения в дизайне, и мы показываем их отдельно. Потом дизайнерский гений трансформируется в авторский, и мы показываем писательские машинки — их будет двадцать пять. Это писатели, которые известны всем, — нам хотелось, чтобы это были великие люди, чтобы замирало сердце: когда есть машинка Толстого, это задает некий уровень. Но машинка не самый сохраняемый предмет: машинки некоторых очень великих людей просто выкинули на помойку».

Как работали над экспозицией

К.А.: «До этого мы делали выставку на другой площадке ММСИ. Мы хорошо поладили, и они поверили, что музей мы портить не будем, к тому же почти все, что мы здесь делаем, — привнесенное по большей части — мебель. Мы решили, что сами помещения музея будут частью экспозиции. ММСИ работает отлично: уже за месяц до начала монтажа мы проверили все проекционное оборудование с техниками ММСИ и Политеха.

Я бы не сказал, что есть музеи к чему-то неприспособленные: понятно, что Аниш Капур на Петровку бы просто не влез — но Энн Гамильтон там можно было бы совершенно прекрасно показать, это не проблема площадки. Можно было бы сделать, чтобы эти залы не шли друг за другом, не были бы такой формы и размера, чтобы помещение давало больше возможностей для маневра. Но, с другой стороны, оно держит тебя и заставляет приспосабливаться, и в результате ты более точно обдумываешь, что хочешь сказать в каждом конкретном месте. Без видео Айги пережили трагические минуты — если бы этого видео так и не было, то пространство казалось бы совсем пустым».

Будущее проекта

А.Н.: «Я думаю, что претензии к выставке могут идти с двух сторон: то, что у нас получилось, не является строгой архивной выставкой и, возможно, не удовлетворит тех, кто хотел бы видеть научную экспозицию. Но это и не то чтобы развлечение. Политех бы, наверное, хотел, чтобы там было больше интерактива. Конечно, у нас есть зона, где желающие могут печатать на машинках, но она обустроена в сувенирной лавке — по заповеди Бэнкси.

Что будет дальше? Политех сейчас ведет переговоры с Петербургом и Лондоном, и при идеальном раскладе выставка поедет туда дальше. Лондон хочет показать машинки в 2017 году, но это будет выглядеть немного иначе, прежде всего, тематически — выставка про пишущую машинку уже в Англии. Понятно, что после этого будет стоять вопрос о том, что же они захотят усечь, — история машинки из-за цензуры в России совершенно уникальна. И этой уникальности другие народы были лишены. Что, конечно, для них хорошо, но вот такой выставки им не сделать».