Навстречу «Оскарам» Зельвенский и Волобуев про «Черного лебедя» Аронофски

Пятый фильм Аронофски — про то же, про что были предыдущие четыре: человек надрывается, занимаясь любимым делом. Портман играет патологически старательную балерину, которая готовится к первому выходу в качестве примы. От нервов у нее чешется спинка, карикатурный француз-балетмейстер (Кассель) бубнит, что в ней мало страсти и тьмы, попутно в педагогических целях хватая ее между ног. Страсть просыпается, заодно подтягивается тьма в виде толпы двойников — большей частью галлюцинаторных, но есть два, которых можно потрогать (и не только): сучка-дублерша (Мила Кунис в гриме молодой Анджелины Джоли) и бывшая прима, которую выпихнули на пенсию (ударный выход Вайноны Райдер). Для наглядности — ставят «Лебединое озеро», где надо танцевать одновременно за добро и за зло.

Поразительно здесь более-менее все, но отдельной строкой — то, как человек, долго притворявшийся автором c уникальным видением, без сожалений махнул на всю эту хваленую уникальность рукой. «Рестлер» выглядел так, будто за Аронофски его делали Дарденны (он и не отрицал, остается спросить у них). Про «Лебедя» все, кажется, успели пошутить, что это кино Де Пальмы, снятое младшим братом Кроненберга, насмотревшимся Поланского, Ардженто, Линча, «Шоугерлз» и до середины прочитавшего «Пианистку». Так оно, в общем, и есть. Аронофски, будто специально, второй фильм подряд дает сто тысяч поводов обозвать себя сапожником, коновалом и пошляком. И второй раз гениально работает на контрастах.

«Рестлер» был шаблонным фильмом про маленьких людей, но при этом с огромным (во всех смыслах) героем. «Лебедь» — история как бы про высокое искусство, рассказанная в нарочито низком жанре — языком бульварного романа, фильма ужасов итальянского производства, дурного эротического триллера для кабельного. Выглядит дико, и зачем Аронофски вообще нужны эти полюса, понимаешь, лишь когда он  замыкает их друг на друга: остатки приличий летят в форточку именно в тот момент, когда по сюжету должен случиться триумф высокого артистизма. Если первые два акта «Лебедь» — это, в общем, респектабельный арт-триллер, иногда теряющий совесть, то в третьем — как раз когда героине положено гениально станцевать — вместе с ней в пляс окончательно пускается режиссер — и это такая самба-краковяк, что ахнут мертвые.

Тут можно порассуждать, что таким образом автор уравнивает высокое искусство с низким. Наверное, правда уравнивает, но он делает и куда более лихую вещь. Кино, в котором вот уже десять лет не было полноценных взрывов (Тарантино и «догма» были последними, корейцы в Корее, румыны в Румынии, неонеореалистов и фильмы про коз смотрите сами), в очередной раз обросло тысячей вредных условностей — то нельзя, это неприлично, так не едят, так уже было. На этом фоне человек выходит и не просто внаглую скрещивает «Пианистку» с «Шоугерлз» и «Призраком оперы», не просто зачерпывает горстями из пятидесяти любимых фильмов. Он, по сути, говорит: пошли к дьяволу, можно все. Ну или так: мне можно все, а приличия — для тех, у кого пиписька не выросла.

«Лебедь», конечно, ужасно топорное кино, в том смысле, в котором топорны Ардженто и классический Де Пальма (строго говоря, а каким еще должно быть кино про топор?). Красиво, что именно им заканчивается год, начавшийся со скорсезевского «Острова проклятых» — фильма, снятого, в общем, с похожих позиций.

«Лебедь» — guilty pleasure года, пение, танцы и истерика; при этом довольно, как полагается, скверное кино. Девичий «Рестлер» — ну да. Не столько про, сколько для. (Впрочем, а сам «Рестлер» был не для девочек?) Можно, действительно, составить динамическую пару из любых замечательных фильмов по теме — «Шоугелз» встречают «Отвращение»? «Пианистка» встречает «Суспирию»? — и любая прозвучит точно (лучшую шутку, про «Красные башмачки» и «Дневники красной туфельки», черт, успели написать в The New York Times — одобрительно, что характерно).

Простодушная публика (которая в основном характеризует фильм как «вынос мозга») не замечает, что Аронофски ее дразнит, менее простодушная получает от этого удовольствие — так или иначе впервые со времен, пожалуй, «Олдбоя» такой восторженный хайп сопровождает кино с полочки «эксплуатейшн» (совершенно, заметим, не позорной — просто ассоциации кинокритиков и жюри всяких «глобусов» редко до нее дотягиваются). «Лебедь» — классический, хрестоматийный пример эксплуатации. Чайковского, Натали Портман, балета, наших маленьких неврозов, нашей тяги к прекрасному (прекрасному в привитом со школы понимании) и упоения ужасным.

Кто-то на полном серьезе видит тут историю про то, как человек пострадал за искусство. Бросил, так сказать, тело на алтарь. Принес себя в жертву артистическому идеалу. Но это смешно, не так ли? Балет здесь показан как изнурительная физкультура с болезненно-эротическим подтекстом (каковой, кажется, и является — но это вопрос к специалистам). Фонограмма для Аронофски едва ли не более важный инструмент, чем картинка, и тщательно выделенные звуки ломающихся пальцев очевидно заглушают музыку Чайковского — которую и музыкой-то, в силу заезженности, трудно воспринимать.

Чем выше накал страстей, тем более заметно, насколько он несерьезен, сконструирован, опереточен. Аронофски — прирожденный манипулятор, абсолютно бессовестный (что, опять же, необязательно плохо), и в этой китчевой фактуре джалло — балерины, окровавленные перья, двойники в зеркалах, доминантные мамаши — чувствует себя наконец как рыба в воде. Впрочем, я уверен, что если бы не Верхувен, Аронофски с не меньшим удовольствием снял такую историю про стриптиз-шоу — по «Рестлеру» видно, как его все это заводит.

Мила Кунис очень, очень хорошая. Вайнона чуточку выпадает, зато в роли более-менее самой себя. А Натали Портман… Портман — большая артистка и здесь, конечно, дает такого Роберта Де Ниро. Но она же немного не про это. Ну зачем ей. Она ж не Мики Рурк — у нее сейчас и так все будет прекрасно. Эпизод, где Нина произносит впервые, по-видимому, в жизни слово fuck, — ее выражение лица при этом стоит всех этих самостоятельно исполненных па и пантомим в уборных (вообще, характерный штрих — в «Лебеде» добрая половина действия происходит в ваннах, туалетах, гримерках; программа максимум Аронофски — показать все, что скрыто). А трусы — господи, всякий раз, когда Натали Портман в кино остается в трусах, это какие-то душераздирающие трусы. Но заметьте, в парных эпизодах менее техничная Кунис ее, в общем-то, делает — просто за счет попадания в образ.

«Черный лебедь» — торт, целиком состоящий из вишенок. От него трудно отвести взгляд, его хочется хватать горстями — и, безусловно, им тошнит.