«Люди реально любят нефть!»: DJ Smash о нулевых, EDM и кризисе

• — Во время кризиса 2008-го многие говорили: вот какой Смэш молодец, вовремя ушел из мира гламура и пошел в народ с «Moscow Never Sleeps». А это правда было так задумано?

— Это было абсолютно неосознанное решение, просто совпадение. Как и сейчас, когда я за последние полтора-два года переформатировался на иностранные рынки — я же не мог никак предвидеть то, что произойдет. То есть у меня был какой-то всплеск патриотизма в нулевых, который я проявлял в своем творчестве, а сейчас понял, что для меня в первую очередь важны новые рынки. И вот только тогда все совпало, я мог все сделать и на год раньше даже. У меня были партнеры, инвесторы для этого выхода — тогда в проект мы вложили, по-моему, около миллиона долларов за 2007-й, за год до кризиса. Я почему-то момент старта оттягивал — нужно было накопить больше сил, музыкального материала: я понимал, что если выходить в народ, то нужна сразу очередь потенциальных хитов — и когда они появились, все получилось, как я рассчитывал. А предполагал ли я, что гламур кончится именно тогда — естественно, не предполагал. Я был поглощен музыкой, не интересовался котировками. Мне было двадцать четыре года, а что в двадцать четыре года происходит в голове у молодого композитора? Веселье, тусовки, мы жили сегодняшним днем.

• — Как вообще выглядел докризисный быт в «Шамбале», «Дягилеве» и «Зиме»?

— Там творилось, конечно, безудержное веселье. Абсолютное… Мне сложно даже подобрать слова. Сейчас это, конечно, кажется вопиющим — такое отношение к деньгам, а тогда стол в «Дягилеве» стоил десять тысяч долларов, и таких столов было там четыре. Назывались «королевское ложе» или ложе «Империя», не помню точно. А, «имперская ложа»! В общем, даже на них очередь была — то есть они всегда были заняты. Причем если ты платил деньги за эту ложу, это далеко не всегда было гарантией попадания в клуб. Потому что Паша Фейсконтроль заворачивал на входе практически каждую третью компанию, которая приходила. Им просто выносили деньги, сразу отдавали. А когда уже прошел такой сильный ажиотаж, через год-полтора после открытия, Паше говорили: «Ну не надо, не делай этого». А он принципиально стоял на своем. Ну и вот, в итоге клуб сгорел. Хорошо, что сгорел не в рабочее время, была бы братская могила просто. Там не было никакой системы безопасности, все из папье-маше. Красиво — при выключенном свете, а при включенном сразу все было понятно. 

• — Были какие-то особенности работы с такой аудиторией?

— Нет, там все были на диком позитиве.

• — При этом только вы один выбились и стали известным, но у тех же «Зимы» и «Шамбалы» были и другие резиденты. Как так вышло?

— Во-первых, я был единственным, кто писал свою музыку. У меня всегда был свой материал. Во-вторых, я был единственный, кто быстро схватывал тренды. То есть я всегда схватывал на лету все, что происходило. Меня сначала ставили на время похуже, на какие-то вторые танцполы, на задворки. Но я быстро оттуда выбрался, потому что менеджмент и владельцы клуба проводили тесты по продаже алкоголя в барах, а еще уход людей отсчитывали, отток. С аналитикой все было очень профессионально, в общем. И они выяснили, что во время моих сетов куда лучше продается алкоголь и никто не уходит.

• — Это примерно тогда же было, когда вы ретрохаус придумали — ремиксы на ностальгические песни. Как это получилось? Подходили люди, просили «Поставь Антонова», вот и придумали, как его ставить?

— Не так. Я приехал в Москву в восемнадцать лет и работал на студии аранжировщиком. Студия называлась «Депо», находилась в подвале на «Павелецкой» и профилировалась в основном на шансоне. Я никого не знал, кроме трех человек, работающих на этой студии, в Москве у меня не было абсолютно никаких связей, ничего. Но я занимался музыкой с семи лет и с двенадцати уже писал электронную музыку. Поэтому сразу стал писать аранжировки. И вот на этой студии «Депо» меня все тормошили, чтобы я начал писать шансон. А меня от него тошнило, я не мог это делать. И говорю: «Давайте я буду делать ремиксы на шансон». 

• — Чего-то не помню ни одного.

— А я, к счастью, не подписывался. До сих пор никто не знает, что они мои. Но я их сделал десятки, если не больше. И спрос был громадный. Тогда и подумал: вот тема — ремиксы. Мне всегда нравилось их делать: свое видение, своя интерпретация чего-то общепринятого и известного. Тогда я в «Шамбале» с подачи Горобия (Алексея Горобия, открывшего «Шамбалу». — Прим. ред.) предложил: «Давайте делать ремиксы на русскую попсу». И все сказали: «Этого не будет, просто потому, что этого не будет никогда». Горобий и сам сомневался. Но я решил попробовать все равно. Получился самый первый ремикс, который реально стал хитом, — на песню Киркорова «Единственная моя». Вот тогда я понял, что это тема вообще. Еще не было ни «Летящей походки», ни «Маргариты» — это уже потом было, года через два-три. И благодаря этому ретрохаусу у меня появилась куча гастролей. Я уже вовсю летал как звезда, хотя никто еще не знал меня в лицо. И помню, что я в то время устанавливал какие-то ценовые категории для диджеев. То есть в то время диджеи не стоили больше полутора тысяч долларов за сет, я первый начал поднимать эту планку — и задрал ее до десяти тысяч евро за два года. 

• — А как конкретно тогда в «Шамбале» аудитория реагировала? Она же приходила как бы за красивой жизнью, а тут Антонов.

— Знаете, просто ремиксы были крутые. Реально крутые. По жанру они были все в тренде той музыки, которая была актуальна на тот момент, плюс эффект неожиданности. Я все делал весело, там везде были приколы какие-то. Я смешивал несочетаемое — Белоусова с Бенни Бенасси. То есть играл на ультрановом и ультрастаром. У этого вообще не было шансов провалиться, потому что было все сделано на высшем уровне. Поэтому все восприняли. Были, как обычно, сначала недоброжелатели, говорили: «Что это за говно?!» Но их было немного, потом все-таки масса победила. Потому что показатель успеха — это в первую очередь деньги. И когда за мой музыкальный проект стали предлагать большие деньги, чтобы я только куда-то приехал и выступил, сразу и другие диджеи задумались. И уже через год все стали делать ремиксы на старые песни.

• — А еще это стало первым шагом к вечеринкам на одних хитах: когда встает какая-нибудь знаменитость с айподом, ставит любимые песни — и всем нормально. Не обидно, что теперь диджеем может быть кто угодно?

— Сейчас диджей должен быть все равно музыкантом. Не представляю появление нового диджея, у которого нет своего материала. 

• — Да, это за последние пару лет исправилось все, внезапно появились новые суперзвезды: Deadmau5, Skrillex, вся EDM-волна. И я так понимаю, ваш новый англоязычной альбом как раз в эту волну и вписывается. Только вам не кажется, что это все абсолютное повторение старого? Хаус 1990-х, который разве что басом дополнен.

— Знаете, что изменилось? Изменилось качество звучания. Сейчас звучит громче, сжато больше и, естественно, что ничего нового не привнесено, кроме каких-то новых хороших композиционных работ, которые есть. Они на виду — у Дэвида Гетта, например, Deadmau5 вообще фантастический композитор. Skrillex — фантастический техник, а Deadmau5 — мелодист. У него такие гармонии, просто шопенские, зашиты внутри. Сейчас как раз начнется общий возврат к мелодизму — все-таки самый жесткий EDM формата Мартина Гаррикса точно свалится в небытие. Потому что жестче некуда уже. Теперь, по идее, должно быть перерождение диско. 

• — Вы имеете в виду прямо 1970-е?

— Думаю, да.

• — В каком виде?

— Вообще во всех. И EDM тоже должно переродиться в диско. Может быть, родится смесь диско и EDM в каком-то новом звучании. Я его как раз сейчас ищу вовсю. Думал, либо рок-перерождение должно случиться, либо диско — но скорее все-таки второе.

• — Все электронные революции последних лет сорока всегда были связаны с чем-то новым. А сейчас, с одной стороны, реально происходит революция — люди сотнями тысяч на EDM-фестивали приходят, а с другой — все это слишком сильно упирается в 1990-е. Вот даже Ибица, она опять становится в тренде, но это смотрится скорее как заповедник.

— Ибица на самом деле очень сильно расстраивает. Она превращается в дорогостоящее шоу, за которое у тебя с каждым годом просят все больше платить. Она же всегда была Меккой музыки. Туда ездили люди, которые хорошо разбирались, были представлены все стили и направления в разных клубах. А сейчас Ибица все-таки с каждым годом настолько становится про деньги, что превращается в какое-то второе Сан-Тропе.

• — То есть заповедник. Все правила поняты, все форматы найдены. Соответственно, сейчас не столько революция, сколько закрепление пройденного. Со времен 1990-х добавили только техники, «воблы» и каких-то мелких находок — теперь закрепляем. И если раньше разница между музыкой на Ибице и каком-нибудь одесском пляже была очевидна…

— …то сейчас — нет. 

• — Именно. Вас это расстраивает?

— Ну для моего бизнеса это только плюс — аудитория больше. Я же в принципе прогнозировал то, что это будет именно так. Что танцевальная музыка будет массовой — я говорил об этом еще десять лет назад, и что произойдет это именно так, а не иначе. 

• — Возвращаясь к миру гламура: у вас была замечательная в позапрошлом году песня «Нефть» — и очень смешно, то есть грустно, все обернулось в итоге. В смысле: лирическая героиня этой песни, она где сейчас?

— Не знаю, текст-то писали ребята из «Comedy Club», а я только музыку. Но, кстати, я тут ради интереса смотрел на днях, что там в связи с этой историей с котировками происходит с песней, оказалось: если набираешь в ютьюбе просто «я л», то он сразу подсказывает: «Я люблю нефть». То есть люди реально любят нефть! А если просто «я» написать, то седьмой результат. Это же все юмор. Хотя уже, правда, совсем не смешно. 

• — Ну тогда потому и было смешно, что время это было на исходе. Понятно было, что оно кончается, правда, не по таким причинам.

— Надеюсь, в общем, что будет опять смешно. 

• — А многие считают, что, наоборот, мы избавимся от «нефтяного проклятья», начнем сами все делать, а раньше не было стимула. Продать нефть было проще, чем написать песню «Нефть». 

— Могу сказать, что действительно сейчас все сильно зашевелились. Мы открыли недавно с партнерами ресторан Selfie, и там встал острый вопрос с мясом: оно было австралийское, американское, и больше его не было возможности импортировать. Тогда начали искать поставщиков российских, которых раньше не было вообще, а сейчас у нас прошло уже несколько встреч и тестов. Так вот, могу сказать, что мясо это круче, чем которое мы покупали за границей. Свежее и качественнее, раньше такого вообще не было. Так что, думаю, все эти события сегодняшние станут сильным катализатором для того, чтобы что-то стали делать у нас. И сейчас большинство россиян знают на себе, что такое качество, ниже не пойти. Европа нас подтянула хотя бы к какому-то качественному уровню, к которому уже привыкли; сейчас начнется ломка — и придется самим соответствовать.

• — И при таком настрое вы все равно выпускаете альбом, который ориентирован на Европу скорее.

— Да. Я его сейчас выпускаю в Австрии, Швейцарии, Германии, Франции. У меня больше половины выступлений за границей. Причем из них больше половины на западную аудиторию. На следующей неделе у меня два концерта в Лондоне и я встречаюсь с лондонской компанией, с которой сотрудничаю, чтобы выпуститься и там. А почему бы и нет? Практично иметь разные рынки. Здесь я поставил себя достаточно четко — что бы я ни сделал, все равно выше себя здесь уже не перепрыгнуть. Хоть я запишу еще десять дуэтов с русскими звездами.

• — Вы могли бы пойти не на повышение, а в сторону. 

— Ну у меня есть сейчас второй проект сторонний, уже год им занимаюсь, но пока пришлось отложить. Этот альбом очень непростой был, это совсем новое — работать с Западом. Там соавторы, продюсеры и так далее — все они иностранцы.

• — А как вы на вокалистов выходили? На Крейга Дэвида, например. Ваш агент звонит его агенту, а тот отвечает: «Мы подумаем»?

— Вообще нет. Просто мы где-то встречались. С Крейгом играли на вечеринке в Монако в позапрошлом году, она была посвящена «Формуле-1». Играли вместе. Я к нему подошел, сказал, что я классный русский диджей, предложил поработать. А он очень любит Россию, потому что у него здесь много корпоративов. Мы даже шутим, что Крейг Дэвид, Ван Дамм и Стивен Сигал снимают где-то квартиру.

• — Думаю, это даже не шутка. Так что за новый проект, он о чем?

— Просто делаю музыку для души. Синтипоп какой-то получается.

• — Как Tesla Boy?

— Да, вроде того.

• — Странно, вот и у Димы Билана тоже новый проект — тоже синтипоповый, тоже там влияние Tesla Boy слышно. Интересно, почему вдруг поп-исполнители так именно этой группой заинтересовались.

— Аудитория у них постепенно набирается. Мне, кстати, нравится их творчество. Странно, почему оно еще не стало массовым.