Круглый стол: состояние клубной индустрии

Ряполова: Cейчас один за другим уходят закрываются клубы — Monasterio, корабль «Брюсов», вся эта история с «Солянкой». Значит ли это, что и вечеринки вроде «Discipline», «Blow Up», «Internetghetto» тоже уйдут?

Калинин: «Солянку» еще рано хоронить, для «Солянки» это уход временный. Ну, мы надеемся.

Гримм: Да, легендарные клубы ушли. Они скорее просели, так как делать привозы сейчас дорого. Пять-десять лет назад держать клуб было экономически выгодно, а теперь нет, это альтруистический вид бизнеса.

Розов: Мне кажется, что люди, которые делают вечеринки, просто переосмыслили свой подход. Хотя некоторые вечеринки, может быть, стали не такими интересными, как раньше. На мой взгляд, это происходит потому, что любое событие, будь то вечеринка, релиз, книга, статья, — любая активность должна быть выстрадана тобой. Ей должен предшествовать ряд каких-то действий, мыслей и рассуждений. А все люди, которые думают немножко головой и которым интересно глубоко подходить к тому или иному вопросу, они рано или поздно переходят от количества к качеству и от частых активностей к более редким и осмысленным. Вот, мне кажется, ключевой момент.

Гарин: А вообще, мне кажется, что количество вечеринок в этом году возросло по сравнению с прошлым и предыдущими годами. Что ни выходной, так нужно выбирать вечеринок из десяти как минимум.

Розов: Ну о глобальном количестве всех вечеринок в Москве я согласен, конечно.

Гарин: Это как-то связано с тем, что время сейчас хаотичное; хочется везде оказаться, на всех вечеринках обязательно побывать. И поэтому в этой ситуации клуб как таковой отходит на задний план.

Герасимова: Они какие-то неклассные, все эти вечеринки. Вот то, что раньше Ганелина делала, Idle Conversation — это здорово было, а сейчас такого уже нет. Сейчас середнячок такой.

Гарин: Дело не в том, что они неклассные — нет времени в них погрузиться: времени на подготовку этих вечеринок уходит меньше, это факт.

Розет: Я согласен с Димой. Выросло количество вечеринок, но качество — совсем нет. И подготовка стала минимальной: делается афиша мероприятия, и на ней стоит текст. И все. Но нет больше такого: «О-о-о, вот эта вечеринка приближается, это событие!» Просто это будет опять очередная вечеринка.

Гарин: Да, да. Раньше же и фейсбука не было, нарезали флаеры сами, ножницами, а потом их просто раздавали.

Розов: Информационное поле было в целом меньше: не было возможности столько информации сразу поглотить и ее распространить, не было стольких людей, готовых потратить такое количество времени на то, чтобы ее донести до определенного количества людей. Ну и мотивация другая; мне кажется, большое количество людей занимается этим не из любви к музыке. Может быть, я и ошибаюсь, но у меня такое ощущение есть, что очень сильно преобладает в каких-то моментах тщеславие. Ни для кого не секрет, что стать диджеем или сделать вечеринку — это самый простой способ привлечь к себе внимание. Может быть, еще и поэтому не растет качество: момент искренности и, наверное, профессионализма тоже важен.

Гарин: Когда ты долго готовишься к вечеринке, возникает гораздо больше поводов задать себе вопрос, зачем я это делаю.

Розов: Это вообще самый главный вопрос — зачем.

Гарин: Cейчас в фейсбуке приглашаешь друзей, ставишь ютьюб и что-нибудь автоматическое там еще делаешь. Этот вопрос, он, может, даже и не возникает. Я не говорю, что это хорошо или плохо. Просто констатирую факт.

Гримм: Сейчас, как мне кажется, спроса, который был в конце 90-х, начале нулевых, нет. Тогда люди хотели какой-то идеи, хотели действительно чего-то нового, авангардного, чего-то такого, что бы им показало… ну, новый мир, грубо говоря. А сейчас, мне кажется, люди: а) пресытились; б) это просто перестало быть модным. Я помню тот период очень ярко — тогда все люди чем-то интересовались, это было в порядке вещей. А сейчас люди не то что не интересуются — им нужен какой-то такой привычный досуг, который бы они могли запросто переварить и как-то даже привычно похаять. Потому что это тоже часть сложившейся культуры: прийти на вечеринку, сказать «вот это мне не нравится», обсудить друзей. В общем, изменилась конъюнктура — теперь, когда ты делаешь вечеринку как идею, у тебя получается совсем не то, что ты ожидал, какой ее хотел увидеть, да еще и не получается заработать, чтобы продолжать дальше. Поэтому такие проекты не выживают. Та же «Ферма», например: всем вроде нравится, все классно, но она, как я понимаю, просто нерентабельна.

Ряполова: Подожди. Возьмем, например, Розета и его вечеринку «Discipline», которую, как я понимаю, Саша делает просто потому, что ему это нравится, и совершенно не думает ни о какой монетизации. Но при этом «Discipline» живет — и народ ходит туда толпами.

Гримм: Потому что он не переходит в конвейерное производство. Он это делает как вид искусства, то есть это действительно что-то такое для него важное и глубоко личное. Но если мы говорим о клубной сфере как о некой самостоятельно существующей системе, так быть не может. То есть, если человек вечеринками зарабатывает деньги, он становится в этом профессионалом и он может это делать более или менее хорошо. Если он делает больше для себя, он это тоже может делать хорошо, но он не может это делать регулярно.

Калинин: Действительно, вечеринки стали нормой. Раньше вечеринки новые появились интересные — и все сразу шли. И ходили толпами несколько лет. И потом поняли: все, окей. Хотя раньше вечеринки, мне кажется, могли быть довольно бездумными в плане музыки; там могла играть какая-то фигня, но все было стильно и клево. А сейчас как-то люди больше стали, мне кажется, разбиваться на сегменты и…

Ряполова: Что за сегменты?

Калинин: Ну, люди больше разбираться в музыке стали.

Ряполова То есть что-то вроде «если я слушаю витчхаус, я не пойду на техно-индастриал»?

Калинин: Да, все к чему-то тяготеют сейчас — в большей или меньшей степени. А что я еще хотел сказать: мне кажется, сейчас переходный период в плане поколений. Еще не доросло то поколение, которое будет нормально ходить на вечеринки; сейчас появилось много молодежных вечеринок, весь этот трэп, и они ходят туда, а сюда не ходят. Пока еще не понимают. Сейчас такой переходный момент, когда аудитории переключаются на какие-то более взрослые темы.

Ряполова: Вам не страшно, что площадки пропадают одна за другой: «Брюсов», Monasterio, с «Солянкой» непонятно что...

Гримм: Получается так, что серьезные дяди, которые хотят делать коммерческий проект, переходят просто на другие категории: например, они не делают ночную вечеринку, а делают фестиваль в парке. А те люди, которые делают это для идеи, для себя, — им просто банально ничего не остается. То есть это, скорее всего, даже не наш личный выбор.

Герасимова: При этом работающих площадок мало, но мест очень много. Мы это поняли, когда искали место для российского «Boiler Room».

Гримм: Мест до фига, но просто опасно с ними сотрудничать, потому что они могут кинуть в любой момент. То есть они тебе за день до мероприятия могут сказать: «А у нас трубу прорвало, мы ее починим только через неделю». И все.

Розов: Также тут работает стереотип, что клубы и ночные вечеринки — это что-то непристойное, туда одни наркоманы и проститутки ходят.

Гримм: Да, если говорить о тех же проститутках, можно вспомнить «Брюсов», который был борделем, а его превратили в креативный кластер. Подмена идет стандартная: бордель считается нормой, а то, что не вписывается в норму, — это плохо.

Герасимова: Есть изменение, не очень большое, но приятное, — когда музеи или институты, которые не подточены под вечеринки, начинают их устраивать. Вот тот же Музей Москвы…

Гримм: Вы знаете, мне кажется, тут есть еще такая внутренняя история — они должны отчитываться перед Министерством культуры. Если у них нет своих инициатив, они просто ищут то, что происходит вокруг.

Ряполова: Я вот делала концерт Jekka в «Круговой кинопанораме», и они говорили: «Так здорово, мы хотим нашу площадку продвигать, приходите к нам с вечеринками». И место интересное. Но вы понимаете, с какими проблемами я столкнулась, не считая звука и света: там холодрыга, алкоголь принести нельзя — да даже чая горячего нельзя купить — и помещение совершенно не предусмотрено для концертов или вечеринок, а менять они, естественно, ничего не хотят, а может, просто не могут — помещение же, скорее всего, государству принадлежит.

Розов: Просто, когда ты идешь в клуб, ты все равно сталкиваешься с большим количеством сюрпризов, а когда идешь не в клуб, то их столько, что ты, вместо того чтобы просто сделать вечеринку, их решаешь.

Гримм: У меня была ситуация. Прошлой осенью мы делали «Blow Up» на «Красном октябре» в месте, которое еще не было клубом, но там человек хотел сделать из этого клуб. Оно даже никак не называлось. Я за день до мероприятия приходил общаться с владельцем, и он мне показывал, что здесь будет так, здесь будет сяк, а вот здесь вот сделали новый туалет. Я говорю: «Все классно». Я прихожу в день мероприятия и понимаю, что в туалете нет ручек, нечем закрыть дверь. Так что когда люди пошли в туалет, они поняли, что они не могут открыть дверь, а если у них получалось это сделать, то закрыть ее уже было нельзя. Это еще минимальная проблема. Может случиться все что угодно. Просто клуб все-таки подвязан на некую историю. Они понимают, что если провалится вечеринка, то это будет им минус. А когда ты имеешь дело с площадками, владельцам абсолютно наплевать. Они тебя могут в любой момент закрыть и получить свои деньги, пятьдесят процентов аренды, которые ты отдаешь перед мероприятием. Что-то им вдруг не понравилось — или, например, поссорились они с диджеем и хотят ему лично насолить. И могут закрыть вечеринку.

Калинин: Я такое видел и на клубных площадках, если честно.

Розов: У нас вообще люди на все горазды, в принципе. Сюрпризов можно ждать буквально от каждого.

Розет: У нас в сентябре был запланирован привоз на «Брюсов», и за день до мероприятия мы узнаем, что корабль закрыли.

Гримм: Да. Им просто нет дела до того, что происходит на объектах. У властей своя реальность, они живут в ней, и их абсолютно не интересует, что есть какой-то там средний бизнес или есть какая-то культурная часть.

Ряполова: А как решить эту проблему?

Гримм: Нужно менять ментальность. Это все глубоко сидит. Я считаю, что каждый народ действительно заслуживает того правительства, которое он имеет. Понятно, что у каждого народа есть разные сегментации. Есть люди с таким культурным уровнем, есть с таким. Культуры не только в смысле знания музыки, кино и литературы, а в понимании того, как можно обращаться с людьми, как нельзя, как можно обращаться с чужим бизнесом, а как нельзя… Потому что у нас нормой считается просто дать человеку по лицу. Это нормально. А вот гомосексуалистом быть, например, плохо, ненормально. Я просто удивляюсь, когда начинаю осознавать, как сильно различаются реальности, в которых живу я и другие люди. Я живу и думаю себе: клуб, музыка, образование… А люди избивают кого-то на улице, потому что он, видите ли, гомосексуалист.

Розов: Я думаю, это изменится. До России все немного с запозданием доходит. Пройдет какое-то время, у нас появится большое количество интересных местных продюсеров, музыкантов, количество перейдет в качество, и вышестоящие органы — власть, правительство, не важно кто — захотят быть к этому причастны, как они хотят быть причастны ко всему интересному, новому и талантливому.

Гарин: Я бы еще хотел отметить, что появился интернет — среда, в которой все начало расти очень быстро, особенно с появлением Soundcloud и социальных сетей. Артисты начали друг с другом связываться, объединяться и что-то делать вместе. Вот в начале нулевых был Soulseek, я там, кстати, познакомился с Серегой (диджей и промоутер Сергей Сабуров. — Прим. ред.) и с Лехой (музыкант Pixelord. — Прим. ред.), а потом мы образовали лейбл Hyperboloid. Так что интернет ускорит этот процесс.

Розов: Просто надо меньше рефлексировать и делать что-то реально полезное.

Гарин: Да. Я согласен с тем, что нужно больше делать. Если не получается делать по-нормальному все, цивилизованно — будем делать как выходит. Если на этом не получается деньги зарабатывать — пойдем работать и будем делать вечеринки. Это все равно.

Гримм: Мне кажется, то самое и происходит — уходят из этой сферы те деятели, которые вечеринки делали ради денег, остаются те, которые это делают из культурных каких-то соображений. И, может быть, это как раз и даст толчок к рождению чего-то нового. Потому что те, кто делает это не для того, чтобы развивалась какая-то история, просто уходят. Потому что площадок, на которых можно что-то комфортно делать, мало.

Гарин: А вообще я сейчас вспомнил, что на самом деле искусство исторически существовало на меценатстве. Это нормально. И, может быть, в этом плане есть у нас какой-то вариант. Если меценаты услышат результаты нашего круглого стола…

Розов: Ну, у нас такие меценаты есть на самом деле. Я считаю, что то, что делает Рома Бурцев (владелец клуба «Солянка». — Прим. ред.), — это меценатство самое настоящее.

Герасимова: Ну да. Но ты, Дим, говоришь про меценатство, а экономическое положение у нас сейчас в стране очень нестабильное. Вот в Лондоне в какой-то момент, видимо, тоже так сидели где-то за круглым столом и сделали ассоциацию независимых промоутеров и продюсеров. Такой профсоюз, который лоббирует очень многие музыкальные мероприятия. Надо объединяться и совмещать усилия.

Гарин: Краундфандинг можно делать.

Розов: Даже на всякую фигню часто деньги собирают.

Герасимова: У меня только негативный опыт, честно говоря.

Гарин: А у меня много позитивного. Мы с «Мегаполисом» собирали, например, на оборудование для спектакля «Из жизни планет» в Мейерхольде. Тысяч сто пятьдесят или двести набрали, сейчас не помню. «Наадя» собирала тоже около двухсот тысяч — на альбом.

Ряполова: По поводу денег и спонсорских мероприятий. У нас же сейчас пошел этот чес, когда приходит человек с баблом, нанимает букера и говорит: «Я хочу красивую тетку, которая поет. И, знаете, чтобы в платье таком до пят». И все. И получается, что бабло, в принципе, есть, но запросы идиотские. Можно ли это как-то поменять и что вообще с этим делать?

Розет: Можно с ними общаться, но это очень тяжело. И они могут иногда на какие-то компромиссы пойти, так же как и букер или промоутер. Например, у тебя между спонсором и тобой еще есть какая-то площадка, например, или агентство. Если ты можешь донести до агентства, почему то, что они хотят, — плохо, как можно сделать, чтобы было хорошо, то иногда это срабатывает. Но это тяжелая тема.

Розов: Ты, тратя на это свои какие-то моральные силы, вообще уходишь от главного. Уходишь от того, что делаешь это для своего удовольствия. Я вообще категорически против работы со спонсорами: мне кажется, когда он встроен в клубную же структуру — это одно дело, потому что обычно в таких случаях есть уже налаженное взаимодействие между площадкой и брендом, а если ты непосредственно являешься attraction point для бренда, то тогда, конечно, они тебя воспринимают как некий билборд и начинают тебя брендировать со всех сторон. Это неприкольно ни фига. Мне кажется, самый крутой вариант — это вообще не участвовать в связке клуб — спонсор. И спонсоры должны работать скорее с площадками, а не с промоутерами. Если это не фестиваль или другая суперзатратная штука, где по-другому просто никак не сделаешь.

Герасимова: О спонсорах. Я всегда считаю, что есть пространство для обсуждения. Например, когда мы продались «Бифитеру», они хотели полностью нас забрендировать. Переговоры — и все нормально. Я считаю, что надо обращаться к менеджменту — там молодая команда, которая ходит на те же вечеринки, знает, что к чему.

Розов: Не забывай, что ты делаешь «Selector» вместе с Британским советом, — за тобой стоит серьезная организация, это немножко другое. Я не умаляю — ни в коем случае — твоих талантов договариваться со спонсорами и лишь говорю о том, что простому организатору, даже которого знают в медиакругах, сложно одному прийти и договориться с брендом. Тебя начинают прессовать жестко — ты один, а тут компания, которая зарабатывает миллионы. И ты будешь ей рассказывать, как себя вести.

Гримм: Та же самая ситуация в «Солянке» со спонсорами: Бурцев занял изначально некоторую позицию, и там год-два не было спонсоров. Потом он говорит: «Вот, хотите так и так — пожалуйста. Хотите по-другому — давайте обсудим. Но вот так я вам делать просто не позволю». То есть они понимают, что вот это место, у него есть такая аудитория, такой вот охват и те качества, которые они получают через то, с чем соприкасаются.

Розов: Таких, как Рома, к сожалению, единицы — не только в Москве, но и в России.

Ряполова: Саша, ты же делал вечеринки за границей. Расскажи, как это было и чем процесс отличался от российского.

Розет: Все было намного проще. Там немного иначе; вообще не было никаких тем со спонсорами. Ты находишь какое-то место, договариваешься с ними, получаешь либо процент с бара, либо вход берешь себе. Там не было какой-то долгой переписки или еще чего-то. Приходишь, решаете на месте, особенно если у вас есть общие какие-то знакомые. И все. Если первая вечеринка прошла хорошо, ты делаешь через месяц еще. Так, по крайней мере, было в Тель-Авиве и Лондоне — я в этих городах делал вечеринки.

Ряполова: А что там были за клубы? С какой вместимостью?

Розет: В Тель-Авиве я делал вечеринку человек на триста. А в Лондоне — примерно на сто пятьдесят. Все очень просто — делали бесплатный вход и получали процент с бара.

Ряполова: Вы заработали на этом что-нибудь?

Розет: Обычно все деньги делились поровну. Ну, это не бизнес — сорок фунтов на человека. Это все делается не ради денег, понимаешь.

Розов: Там все просто. Я знаю, потому что у меня там есть знакомые, которые делают вечеринки в Лондоне. Очень много площадок — ты просто можешь прийти на районе в какой-нибудь бар и, если ты считаешь, что там более или менее нормальный звук, сделать там пати.

Розет: Да, мест в Москве мало. Вспоминая Лондон — мы нашли такой ангар под железнодорожным мостом. Там такие были арки, их закрыли, и получилось место человек на пятьсот.

Ряполова: И не надо просить разрешение у городских властей?

Розет: Там ребята его сняли под галерею какую-то и проводили выставки. И мы стали делать вечеринки, очень крутое было место. То есть мы привозили туда звук, они делали бар, и еще мы им платили какую-то аренду, по-моему, в зависимости от того, сколько бар сделает. Но после второй или третьей вечеринки их закрыли. Потому что где-то там был дом, откуда звонили по поводу шума, и еще все выходили на улицу курить. Я к тому, что там тоже такое может быть. Но это был не клуб, это была просто площадка.

Розов: Да, там же куча всяких таких полулегальных активностей. Полусквотов каких-то, нелегально занятых домов. Это у нас нереально, у нас куча мусоров, и они везде своими глазами все сканируют. Ищут, с кого быстрей бабла снять. А там можно; главное, чтобы обществу никак не угрожало. Если происходит что-то позитивное, то это лучше, чем если бы это место было заброшено, пожалуйста, работайте.

Гримм: У нас вообще очень странно — мы не растим что-то, а собираем. То есть всегда есть люди, которые хотят что-то с этого собрать. У нас так: увидел ларек, сколько они там зарабатывают? Полтинник? Значит, пятерку можно отжать.

Розов: Опять же — к чему мы приходим? Что это недоразвитость, это дикая лень, потому что, чтобы что-то вырастить, чему-то помочь, нужно потратить на это много сил и эмоций. Почему у нас так все медленно развивается во всех отраслях? Потому что людям лень этим заниматься. Лень нормально припарковаться. Лень поднять бумажку и выбросить в урну. Лень взять и заплатить за вход в клубе. И это не потому, что у них нет денег!

Ряполова: Причем эти люди нормально зарабатывают, и если человек заплатит 500 рублей за вход, ничего с ним не случится.

Гарин: Принято ходить по впискам. Мне открытым текстом сказал один мой друг в какой-то момент: «Я вхожу только по впискам. Принципиально». А я ему сказал в 2004 году на фестивале «Арбакадабра», который я делал: «А у нас на фестивале принципиально все платят. Мы так договорились, такая идея. Потому что мы за свой счет все сделали, я свою машину продал». Друг не пришел. Он не пришел и с тех пор не ходит больше.

Герасимова: Давайте это как-то решать.

Ряполова: Мне кажется, надо просто объяснять людям, в чем дело. Они правда не понимают, что ты сам вкладываешь в это свои кровные деньги. Меня всегда просят о вписках на все ивенты в Москве, даже к которым я не имею никакого отношения. Самое несуразное, что когда я сама делаю вечеринку — не спонсорскую, а за свои деньги, люди говорят: «А, ты же это сама делаешь, тогда тебе же вообще без проблем вписку сделать». Я отвечаю: «Ребята, наоборот — вот эти деньги, которые вы мне не заплатите, пятьсот рублей, заплачу я сама, из своего же кармана». Они просто не понимают, когда ты им объясняешь, они говорят: «Ну да, ну да». И в следующий раз они опять приходят и просят эту долбаную вписку.

Гарин: Надо разработать дисклеймер нам. В нашей ассоциации родившейся…

Розов: Да, чтобы окончательно перестали к нам ходить!

Калинин: Да куда они будут ходить? Если все ивенты по впискам будут, они не будут окупаться и мы не сможем их организовывать.

Розов: Я считаю, что тут можно очень просто это уравнять. Просто гестлист должен быть не у организатора вечеринки, а у музыкантов. У музыкантов должно быть ограниченное количество вписок. Какая-то примерная норма, которая принята всеми знакомыми промоутерами, а у него самого ничего нет. Разве что для дам, условного брата девушки и лучшего друга — все.

Гарин: С ними проблема на самом деле. Очень часто просят вписать в гестлист. Вписываешь — половина не приходит. Халява, можно не прийти. Гестлист обесценивает.

Розов: Да, по списку видно, какие фамилии не зачеркнули. На самом деле, я всегда жестко относился к тем людям, которые несколько раз вписывались и не приходили. Помню их, например, по именам. Я считаю, что это неуважение.

Ряполова: Какое в этом году произошло вечериночное событие, которое вам очень понравилось?

Калинин: Hyperdub.

Гарин: Мне Outline врезался в память.

Розов: Солидарен. Outline — это сюр был полный. Пофиг, что мусора, пофиг, что там…

Гарин: Это такое русское, которое можно экспортировать. То, на что могут те же самые туристы приехать. Это русская идея.

Гримм: Я тоже могу выделить в первую очередь Outline, потому что все суперкачественно сделано — несмотря на все те препоны, которые возникали, все равно ребята все провели и не психанули.

Розов: Вы себе представляли два-три года назад, что в пределах Москвы пройдет фестиваль электронной музыки с таким количеством танцполов и западных звезд? Да еще с хорошим звуком. Минусов и проблем было масса, но сам факт, что был такой фестиваль, — это нереально круто. Я считаю, что для Москвы и для России это такой шаг вперед!

Розет: Не знаю. Ну, может, Outline. Не знаю.

Герасимова: Для меня это определенно «Discipline» и «Boiler Room».

Ряполова: И что мы имеем в итоге? Идеи есть, но нет способов реализации — нет денег и нет площадок. И качественные вечеринки, получается, делают те, кто делает их на некоммерческой основе.

Розов: Нужно просто свыкнуться, что мы живем в суровой реальности, — забывать об этом не нужно. Не стоит жаловаться, просто понимайте, что мы живем пока так. Делать потихоньку и делать. Авось, что и получится.