Выборы, выборы
«Я не буду висеть под мостом»: Мария Гайдар о Мосгордуме, мэре, семье и печенье
Дочь Егора Гайдара, бывший вице-губернатор Кировской области и выпускница Гарварда, рассказала «Городу» о своем детстве в Боливии, первых московских протестах и причинах недопуска к выборам в Мосгордуму.
- В 2005 году вам предлагали идти в Мосгордуму от СПС, но вы отказались, а потом пытались избраться в Госдуму. Почему в этом году вы вдруг решили баллотироваться?
- Тогда я была не готова. У меня не было такого опыта, как сейчас. На выборах в Госдуму я уступила округ Виктору Шендеровичу, потому что все меня убедили, что у него больше шансов (Шендерович проиграл на тех выборах доверенному лицу Владимира Путина, режиссеру Станиславу Говорухину. — Прим. ред.). Сегодня же в Мосгордуме у меня было бы работы выше крыши. Это не теплое местечко, где можно отдыхать и ничего не делать. Я понимала, что у независимых кандидатов шансов пройти мало. Самые большие опасения у меня были связаны со сбором подписей — что власти увидят мой рейтинг и не пустят меня. Так и вышло. Я участвовала в праймериз — это, конечно, была полная ерунда и фикция. За меня проголосовало 600 человек. За Ярмольника, который победил в моем округе, — 1000 человек.
- Но Ярмольник же не кандидат от партии власти, а от «Гражданской платформы» Михаила Прохорова.
- Как мне кажется, мэрия сделала на него ставку. Известно, что и Собянин за него голосовал на праймериз. В связи с этими выборами у меня вообще много вопросов к «Гражданской платформе». Вместо того чтобы договориться с коллегами по оппозиции, они предпочли договориться с властями. У меня нет доказательств, но на мой взгляд как либеральная и демократическая партия, которая выступает за все хорошее, «Гражданская платформа» в данном случае ведет себя неправильно.
- Почему вас не пустили, как вы говорите, а вот независимый кандидат Максим Кац прошел?
- Мы все время пытаемся их понять, а у них другая логика. Захотели для видимости кого-то пустить — пустили. Была ли у них какая-то договоренность, или это системный сбой, или они решили, что он не опасен, или наоборот, что слишком опасен, — я не знаю. Хорошо, что идет Кац — если он победит на выборах, в Мосгордуме будет по крайней мере один человек, к которому жители смогут обратиться с проблемами.
- В 2011 году вы поехали учиться в Гарвард и через год вернулись. Не было мысли там остаться?
- Я с самого начала знала, что вернусь. Желание учиться у меня было всегда. Еще до того как я стала вице-губернатором Кировской области, мне предложили поехать в Гарвард, но из-за работы я не поехала.
- В интернете было много разных статей про то, что вы, возможно, были виновником ДТП (В 2011 году в Кирове серый внедорожник насмерть сбил 13-летнюю девочку. — Прим. ред.). Потому и поехали в Гарвард. Вы как отвечаете на эти обвинения?
- У меня нет никаких оснований отвечать на эти вопросы, потому что в этот день меня не было в городе и у меня никогда не было серого джипа. Я могу только предполагать, кто стоит за этими слухами. В Кирове у меня были враги, в том числе из кировской «Единой России». Эти люди были отодвинуты от госзаказа по медицинскому оборудованию и были очень этим недовольны. Они со мной долго боролись, пытались сделать так, чтобы меня не назначили вице-губернатором. Потом ловили на улице и говорили: «Девочка, ты не понимаешь, тут серьезные люди долго работали». Всячески угрожали. Потом стали появляться эти анонимки, в которых писали, мол, чего она уехала из Кирова в Гарвард. Как будто в Гарвард едут все, у кого проблемы с законом. Тем более что заявка в Гарвард подается в декабре, я сдавала TOEFL в сентябре, документы долго собирала. Получается, что я вынуждена оправдываться, хотя не за что.
- Почему Гарвард?
- Мне хотелось преодолеть некоторую провинциальность, которая нам всем в России свойственна, чтобы увидеть в красках и лицах, чем живут люди в разных концах света — в Африке, Китае, Латинской Америке и в США. В Гарварде программа была наиболее международная, и на нее попадают люди, которые занимаются прежде всего практической политикой — министры, замминистры, главы благотворительных организаций, активисты, журналисты. С ними было потрясающе интересно общаться. Один из наших курсов назывался «Этика в политике». Его вел профессор и по совместительству священник. Он, например, спрашивал американцев: «Что вы думаете по поводу Хиросимы и Нагасаки?» Потом он задавал тот же вопрос японцам. Начиналась дискуссия. Все это расширяло взгляд на мир. Ну и если честно, я люблю учиться. Мне нравится сам процесс.
- Вы были в аспирантуре. Защитились?
- Пока нет. Я сейчас собираюсь вернуться в аспирантуру. Хотела до выборов взяться за кандидатскую по экономике здравоохранения, потому что аспирантский минимум я уже сдала. Но не получилось. Сейчас как раз будет возможность. Плюс буду дальше развивать свой фонд помощи населению «Социальный запрос». К нам обращается огромное количество жителей, и мы помогаем им найти информацию. Например, они не знают, что у них в районе собираются строить, — и мы связываемся властями по этому поводу. Ведем юридические консультации. Например, ставят во дворе фонари, которые работают на солнечных батареях. Зимой, конечно, фонари перестают работать. Ответить, зачем установили, чиновники не могут. Или человек хочет узнать, когда уже в его доме проведут капитальный ремонт. Ему говорят: «Не волнуйтесь, ваш ремонт стоит в плане». Показывают план, а там указан 2009 год, а человек обращается в 2014! Даже в рамках действующего закона людям достаточно много всего гарантировано и обещано — просто они не могут этого добиться.
- В интернете пишут, что у вас есть еще и бизнес-проекты. Это так?
- Нет, у меня нет никакого бизнеса. У меня муж занимается бизнесом и мне помогает с моей политической деятельностью. Например, уже под конец, когда было самое тяжелое время сбора подписей на выдвижение в Мосгордуму, он стал начальником моего штаба, оставил все свои дела и помогал мне. Я сейчас хочу полностью сконцентрироваться на работе в городе и сделать так, чтобы жители и их проблемы были услышаны и решены, несмотря на то,что у меня не будет голоса в Мосгордуме.
- В общем, вы больше на баррикады не хотите. Хотя когда-то очень их любили. (В 2005–2006 году молодежное движение «Да!», которое возглавляла Гайдар, организовало десяток митингов и акций протеста, в том числе несанкционированных. — Прим. ред.).
- Когда никто не стоял на баррикадах, я считала, что должна там стоять. А сейчас я вижу, что есть очевидная проблема с зарождающейся гражданской активностью. Тех ресурсов, которые сейчас есть у Москвы, может быть, не будет никогда. Мы не знаем, какие годы нас ждут в России: с экономической точки зрения — вряд ли легкие. И мне очень жалко, что все уходит в карман к чиновникам. Во время зимних протестов я как раз вернулась из Америки, и меня все спрашивали: «А почему ты не втягиваешься?» Я была на Сахарова, на первой Болотной и чувствовала, что мое участие не нужно. Все организовано, люди приходят, выступают. Было фантастически приятно: то, что когда-то я начинала практически одна, превратилось в колоссальное движение, в котором мое участие совершенно необязательно. У него новые лидеры.
- Новые лидеры, которых вы знаете уже довольно-таки давно.
- С детства практически.
- Вы ведь пытались организовать с Навальным оппозиционные праймериз в 2008 году.
- Да мы с ним вообще пять лет в одном офисе сидели. Мы с ним движение вместе делали и политические дебаты.
- А как он изменился, на ваш взгляд?
- Мне кажется, что Навальный стал гораздо масштабнее. Когда мы общались давно еще, у него скорее был задор, активизм, энергия что-то делать. Но он был еще молодежно-веселым и беззаботным. Мог иногда невпопад пошутить, что-то смешное сделать, мог обидеться на кого-то. А потом он стал гораздо масштабнее: его взгляды на людей, на процессы стали крупнее. Политически он очень сильно вырос.
- Но кажется, ваши политические взгляды с ним расходятся. Например, часть либералов не может идти за Навальным, потому что считает его склонным к национализму.
- Да, у нас были с ним расхождения. C другой стороны, я прекрасно понимаю, что Навальный никакой не националист. У него есть определенное мировоззрение и набор ценностей. Некоторые ценности у нас совпадают — например, демократия, свобода, конкуренция. Навальный, безусловно, был лидером оппозиции. Его отсутствие очень хорошо ощущается. Я уверена, что сама эта кампания в Мосгордуму была бы гораздо ярче, если бы он в ней участвовал. Я думаю, что многие люди из его команды тоже бы выступили гораздо активнее, если бы Навальный не был под домашним арестом. Сейчас чувствуется, что многие переживают потерю вожака. В политическом и медийном пространстве это тоже ощущается. Но опять-таки: политика — это не точка в пространстве, а процесс, движение. Надо продолжать работать, чтобы не получилось, что выбили одного человека, а вместе с ним и всех.
- Вы, кстати, смотрели фильм «Срок»? Что думаете?
- Как хорошо, что меня там не было! Если ты долго снимаешь, как человек умылся, посмотрелся в зеркало и покривлялся перед ним, как проявил какую-то слабость, то таким мелким это и запомнится. Но в этом движении было и много величия — храбрости, солидарности, компромисса, чувства юмора. А у них вышло, что сам протест — это некая декорация, на фоне которой выступают герои по поводу каких-то бытовых и заурядных вещей. Это как взять готовящееся выступление Большого театра и показывать не сам балет, а как балерины ссорятся в гримерке.
- Я знаю, что вас все время преследуют вопросы про Ксению Собчак. Ну и довольно сложно избежать аналогий в данном случае — дочери двух видных российских политиков. Она как раз была одним из центральных героев «Срока». Вы с ней поддерживаете контакты?
- Мы как-то встречались, общались достаточно приветливо, но нельзя сказать, что мы подруги. На меня произвело сильное впечатление, как она выступала на митинге оппозиции в первый раз. Была видна ее индивидуальная борьба со стотысячной площадью. Ведь ее до этого воспринимали скорее негативно, но она не сдавалась. А сейчас она выросла еще и как политический журналист, делает в последнее время очень интересные интервью. В основном мы сталкиваемся с обратным — был приличный человек, а потом что-то подписал или сказал что-то такое — все время разочарования. А с Собчак наоборот. Она была мне очень неприятна и несимпатична в своей ипостаси светской тусовщицы — со всем этим угаром, шампанским за 10 тысяч долларов, гонками на высоких каблуках и «Домом-2». Нас тогда все время сталкивали, говорили: вот они, дети либералов. Мне все это не нравилось, но я старалась на эту тему не высказываться. А потом произошла эта трансформация.
- У вас совсем не было этого тусовочного периода? Неужели только баррикады и висения под мостом? (В конце 2006 года Гайдар и Яшин в ходе протестной акции развернули над Москвой-рекой плакат «Верните народу выборы, гады!» Тогда в обиход вошла фраза «протестное висение». — Прим. ред.).
- В институте у нас была большая компания, мы собирались и вместе ездили в какие-то пансионаты. Было бы очень странно, если бы я вдруг оказалась в Куршевеле — да я там и не была никогда! Мы с друзьями ездим на дачу, играем в преферанс, в волейбол, пинг-понг, теннис. Светской хронике обо мне нечего было писать никогда.
- Я читала какую-то душераздирающую историю про то, что вы пекли булочки в детстве в Боливии, чтобы заработать.
- Действительно, у нас там была очень тяжелая жизнь. Мы уехали в начале 90-х с мамой и отчимом. В Москве в это время было чудовищно. И поэтому был настрой, что надо ехать хоть куда. Отчиму предложили на выбор поехать в Финляндию, Грецию или Боливию. И он выбрал Боливию. Зачем — до сих пор не знаю. На все мои попытки расспросить все только обижались и говорили: «Ну зачем ты вечно все критикуешь?» Отчим — художник, его работы стоили достаточно дорого, но каждую он писал где-то год. В Боливии никакого рынка искусства не было — оказалось, что жить не на что. Я даже не знаю, мог ли мой папа нам помочь тогда. И вот мы с мамой пекли печенья. Мы их пекли, запечатывали в пакетики и дальше разносили по магазинам. Причем у нас уже была некая дистрибуция: одна мамина подруга продавала там орешки с начинкой из вареной сгущенки. Они пользовались очень большой популярностью, она вообще всю Боливию завалила этими орешками. Так что орешки были уже заняты. И мы выступили с двумя направлениями: была «картошка» и творожные печенья, посыпанные сахаром. «Картошка» сразу не пошла, она получалась по ингредиентам дорогая. И так остались только печенья. Но самое печальное, что магазинчики брали у нас товар на реализацию и деньги отдавали только в случае, если раскупили. А если нет, то с этими печеньями идешь обратно вечером — очень грустно. Я быстро выучила испанский язык, поэтому без меня никакие переговоры не обходились. Так что я полностью реализовала свои бизнес-амбиции в детстве.
- Кроме испанского вы, кажется, говорите еще на нескольких европейских языках.
- Я знаю еще немецкий. Могу читать на французском. Еще немного знаю иврит, вот сейчас хочу доучить его. Раз не будет Мосгордумы, защищу диссертацию, доучу иврит, побегу марафон.
- Вы меняли фамилию перед отъездом в Боливию, потому что, как вы потом говорили, с фамилией отца было не так просто уехать за границу. Когда вернулись в Москву, снова взяли отцовскую фамилию. С ней легче жить в России или наоборот?
- Точно не легче. Но с другой стороны, это моя фамилия, и я ей горжусь. Как и всеми моими родными людьми — прадедом, дедом и отцом.
- До сих много обсуждают политическое наследие 90-х и вашего отца Егора Гайдара в частности. К вам часто подходят с такими разговорами?
- К сожалению, намного чаще, чем мне бы этого хотелось. Когда я работала в Кировской области, там было много вещей, которые у людей вызывали вопросы — и возраст, и участие в акциях протеста, и то, что женщина, и что из Москвы, а не из Кирова. Но фамилия была наименьшим из вопросов. В Москве же об этом очень любят рассуждать. Эти выборы для меня были важны еще и потому, что мне очень хотелось опровергнуть этот тезис — что с фамилией Гайдар нельзя избраться. Когда я ребенком слышала, как ругали папу, то переживала. Потом уже я приняла мысль, что люди имеют право на такую точку зрения. Это закаляет: в свой адрес любая критика менее болезненна, чем в адрес близких людей. Когда тебе кажется, что это все несправедливо, хочется что-то доказать, а никто не слушает. Вот это ощущение беспомощности еще с детства меня тоже как-то очень воспитало.
- А что отец говорил про ваш политический активизм?
- Папа вообще больше всех в семье меня поддерживал. «Меня на работе люди жалеют», — как-то сказала мне мама. А папа как раз относился к этому с уважением и верил в меня. Он тоже понимал, что я не буду висеть под мостом всю жизнь. Когда я думала, идти ли к Никите Белых вице-губернатором, папа говорил, что обязательно надо пробовать себя.
- Я смотрела ваш ролик про Путина 2007 года, где вы сравниваете Путина с дьяволом.
- Мы его, кстати, вместе с Навальным делали. Это была ирония над пропагандой. Тогда для этого ролика был определенный контекст. Люди поняли шутку и пересылали друг другу.
Тот самый ролик
- Вы лично знакомы с Путиным?
- Видела его случайно однажды, но чтобы лично — нет.
- После вашего возвращения из Америки и протестов 2011–2012 года вы посмотрели на российскую власть как-то по-новому?
- Я до конца надеялась, что Путин не пойдет на третий срок. Была убеждена, что он оставит преемника, даст ему работать и уйдет. У меня все-таки были иллюзии, что Путин захочет остаться положительной исторической фигурой. И он бы ею остался, если бы ушел. Наверное, был бы самый популярный правитель в истории современной России. После 90-х начался период административного наведения порядка и становления. Тогда Путин был на этой исторической волне. Когда порядок вроде навели и нужно было уже проводить политические реформы, тут он со своими амбициями и стал поперек будущего. Это как поставить палку посреди реки: она какое-то время будет стоять, но потом все равно уплывет. Или уже тогда случится запруда и будет болото, а река уплывет в другое место.
- Вот вы поучились в Америке, пожили там. Как сейчас смотрите на очевидную информационную войну, которая ведется между Россией и Америкой в связи с украинским кризисом?
- При любом общении с иностранцами, в том числе с моими друзьями, я все равно патриот своей страны. Мне понятна их система мировоззрения и те клише, которые у них есть. Я считаю, что они многого не понимают о России, на многое смотрят поверхностно. Но и мы поверхностно смотрим на американцев и их политику. Главное, что меня ужасает, — это искажение истины. Когда на высоком государственном уровне идут заявления, не выдерживающие никакой критики. И ненависть меня тоже пугает.
- У вас есть четкая позиция по Украине?
- Нет. Слишком сложная ситуация. Неправы и с той и с другой стороны. Мы видим фотографии людей с оторванным частями тела. Но это же кем-то было устроено, за этим же целая инфраструктура — вот это чудовищно. Война ужасна, тем более война с соседями.
- Давайте тогда вернемся в Москву. С конца 2012 года вы работали советником министра Печатникова на общественных началах, и у вас была возможность посмотреть, как работает команда Собянина. Что вы можете об этом сказать?
- Это сложный вопрос. С одной стороны, я очень хорошо отношусь к Леониду Михайловичу (Печатникову. — Прим. ред.). С другой — у меня есть своя позиция по поводу команды Собянина. Печатников пытается действительно сделать хорошо. Но команда Собянина совершенно закрытая, там сильно работает лояльность: свой-чужой. Это похоже на среднюю региональную власть, не слишком демократичную, не слишком либеральную и не слишком эффективную. С одним только отличием, что все это происходит в Москве. А в Москве, во-первых, огромное количество денег, а во-вторых, близость к федеральной власти. У многих региональных чиновников есть идея подотчетности перед федеральным центром. А здесь этого нет вообще. Судя по тому, что чиновники пишут в ответах на официальные запросы, в том числе из прокуратуры, возникает ощущение, что они чувствуют себя совершенно безнаказанными. А люди, которые отвечают в этой команде за политику, очень слабые и ведут себя как цепные псы, которые должны на всех кидаться, — к диалогу они не способны. Вокруг Собянина они выстраивают потихоньку кольцо врагов. Они пустили Навального на выборы мэра, потому что были уверены, что смогут победить его с невероятным преимуществом. Но вышло иначе, из чего был сделан совершенно другой вывод — нужно всех зажать на выборах в Мосгордуму. Команде Собянина делали слишком много авансов. Говорили сначала, что Собянин более либеральный — вон Капкова позвал. После Лужкова Собянина все приняли с распростертыми объятиями. Его поддерживал федеральный центр, у него не было никакой оппозиции — по большому счету даже Навальный был оппозицией не ему, а Путину. Мне кажется, из-за этого они расслабились. Собянин никого же из своей команды не менял, никаких кадровых обновлений.
- Андрей Шаронов ушел (бывший заммэра по вопросам экономической политики. — Прим. ред.). Многие считают, что ему специально создали такие условия.
- А у кого в мэрии удобные условия для работы? Вы возьмите список правительства и посмотрите, что оно из себя представляет. Вот все только про парк Горького и велодорожки говорят.
- Вы, кажется, невысоко оцениваете велодорожки и парк Горького.
- Нет, я хорошо их оцениваю. Я просто не считаю, что этого достаточно. Не считаю, что можно говорить, что у нас это не работает, крыша протекла, а вот вам зато велодорожки. Я за велодорожки, но против того, чтобы какие-то точечные, несистемные и не решающие никаких проблем проекты представляли как величайшие достижения московской власти.
Теги
Интервью
Фотографии