Похоронная антропология: как меняется отношение к смерти в России

Каково это — изучать смерть 

Сергей Мохов, издатель и редактор журнала «Археология русской смерти»Сейчас я учусь в аспирантуре ВШЭ на истфаке. Я закончил НИУ ВШЭ и «Шанинку» (МВШСЭН) по программе британской магистратуры, у меня диплом Манчестерского университета по public history. Я пишу про культуру скорби и траура в советской России в 1950–1990-е годы. Я изучаю одну семью, которая уже три-четыре поколения занимается похоронной индустрией. Там дед еще делал гробы, будучи хорошим плотником и бывшим офицером НКВД в Калужской деревне, а потом постепенно их дело разрасталось. В 1980-х годах у них уже был кооператив, потом фирма и т. д. В русском языке нет точного определения для темы моего исследования, в англоязычной науке это называется grief and mourning («скорбь и траур»). Физическое проявление смерти (трупы и разложение) меня не интересуют. Я занимаюсь проблемой памяти, которая базируется на утрате и скорби. Недавно вышел первый номер нашего журнала «Археология русской смерти». Номер получился фольклористическо-антропологический: он о мортальности в широком смысле.

Про русский Пер-Лашез 

Кладбище — это  такое столкновение частного и публичного. С одной стороны, это место памяти, где переживается и редуцируется человеческое горе. С другой стороны, мне нравится определение Ирвинга Гофмана, по которому это вполне публичное пространство, потому что это сбор в одной точке большого количества людей причастных, но при этом между собой не коммуницирующих. Это определение часто применяют к метро, например, где куча людей, они что-то делают, но при этом живой коммуникации между ними нет.

Европейская культура траура и скорби — это такая мемориальная культура, выраженная в скульптуре или каких-то художественных формах. Российская современная культура — жестко информативная: есть памятник, на нем фамилия, имя, отчество, даты жизни, эпитафия, иногда причины смерти, фотографии. Это, как ни странно, направлено на стороннего зрителя. Хотя на Новодевичьем, Введенском, Ваганьковском кладбищах проводятся экскурсии, там всегда много людей — это публичные пространства в лучшей европейской мемориальной традиции, буквально русский Пер-Лашез. На Ваганьковском Высоцкий, Сонька Золотая Ручка, Новодевичье — это вообще классический некрополь, куда люди историю ходят смотреть и учить. Введенское кладбище  — старонемецкое, оно уникально тем, что помимо того, что там скульптура европейской традиции, там еще и два входа, расположенные диаметрально. Через все кладбище проходит дорога, которой пользуются жители района. Там мамы с колясками гуляют. Так что в России все зависит от освоенности пространства каждого конкретного кладбища. Просто у нас кладбища изначально спроектированы не совсем для «потребителя»: нет скамеечек, дорожек и т.д. Но я вижу, что за последние годы это все стало появляться, и такая инфраструктура очень здорово осваивается людьми.

Про свидания на кладбище и утерянные могилы 

Вообще отношение к кладбищам меняется. Сначала мои друзья воспринимали мою научную работу как какую-то непонятную придурь, а сейчас я вижу, что они все сами стали ходить по кладбищам и рефлексировать на тему смерти. На кладбища даже девушек на свидание зовут — такая модная фишка. Конечно, нам еще нужно много работать над отношением общества к теме смерти, там еще много табуированного. Россия в XX веке настолько плотно поработала со смертью во всех смыслах, что это, безусловно, отразилось на культуре. И это не только результат Великой Отечественной войны с ее колоссальными жертвами и совершенно ужасным отношением советского руководства к телу, к индивидууму, индивидуальному захоронению и так далее. Помимо Отечественной войны была еще миграция внутри страны, которая совершенно оторвала людей от семейных захоронений и лишила их культуры памяти. То есть мы не знаем, как нужно поминать, не умеем работать со своей скорбью, с трауром и так далее, потому что мы никогда не видели, как это делают наши родители, дедушки, бабушки. Человек растет, например, в 1970-е годы. Он не знает, где похоронены его дедушка и бабушка. Они умерли где-то в деревне, откуда приехали его родители или даже он сам. Он никогда не посещает их могилы. В отрыве от повседневной жизни кладбища приобретают признаки табуированности.

В XX веке исчезают ритуалы и обряды, связанные с телом мертвого, потому что появляются морги, хосписы, больницы и так далее. Тело увозят, выдают непосредственно перед самими похоронами. Его быстро закапывают и ничего с ним не делают. То есть похороны превращаются в коммеморативный акт, а не ритуал и обряд. Для России это очень болезненный процесс, потому что она осталась в пограничном состоянии: еще не научилась по-настоящему работать с памятью и при этом утратила ритуалы обряда. Поэтому смерть вообще очень тяжело переживается людьми. Обряды и ритуалы были важным психологическим процессом, который помогал живым смириться с тем, что человек умер. Они его отделяли от общности живых при помощи ритуалов. Психологи говорят, что сейчас родственники хоронят человека и только через две недели на них неожиданно накатывает — и они действительно понимают, что близкий умер.

Про кремацию и нелегальную продажу мест на кладбищах

В Советской России был совершеннейший «культ огня», его навязывали, в конце 1920-х годов даже делали всякие сувенирные продукты с крематориями (например, были открытки с изображением Донского крематория). Крематорий считался индустриально продвинутым способом захоронения. С Донским крематорием вообще интересная история. На территории Донского кладбища был храм, который закрыли, и привезли туда кремационную печь — чтобы ее затащить, пришлось разломать пол храма. Потом нужно было заменить религиозную обрядность гражданской. Для этой цели было решено построить зал гражданской панихиды и поставить там орган. Орган выломали из англиканской церкви в центре Москвы и притащили туда, в храм он тоже еле влез. Все интересующиеся приходили посмотреть, как сжигают людей: там было высокопрочное стекло, через которое можно было наблюдать, как это все происходит. В 1930-е годы все сошло на нет: начались массовые репрессии — и отношение к смерти совершенно изменилось.

Сейчас кремация снова стала популярна. Я знаю, что московские крематории забиты. Но тут есть очень простое объяснение: кремация — это дешево. Московская земля под захоронение гробом стоит нереальных денег, если ты не хочешь хорониться где-нибудь под Мытищами. Цены начинаются от 100 тысяч рублей и заканчиваются миллионами. Места официально не продаются, но есть различные схемы. Например, у семьи на каком-то кладбище бабушка захоронена. Семья хочет рядом с ней хоронить еще. Рядом с бабушкой могила, за которой никто не ухаживает. Они договариваются с администрацией кладбища, подтирают надпись, если никто ничего не исправляет в течение года, земля просто прирезается — и получается одно большое место. Эта практика очень распространена в Москве. Махинаций с покупками земли много. По закону, конечно, каждому умершему обязаны выдать землю. Ее не продают, но в регионах согласно федеральному закону этим должны заниматься только унитарные предприятия. Унитарные предприятия существуют только в Питере и Москве, в остальных местах унитарных предприятий нет, тогда согласно закону этим должна заниматься администрация. Администрация этим совершенно не занимается, а делегирует это всяким мелким фирмам. Там схема очень простая — ты приезжаешь и говоришь: «Здравствуйте, у меня умер родственник, хочу похоронить». Они смотрят, как ты выглядишь, и назначают тебе цену. Например, говорят: «50 тысяч рублей похороны, всё вместе, место мы вам дадим». Или же: «100 тысяч только место будет стоить» — потому что им кажется, что с тебя можно больше поиметь.  Как правило, люди, убитые горем, готовы все побыстрее сделать и отдать, сколько просят. Но парадоксально, что схема почти не коррумпирована и никаких силовиков там нет — то есть это не крышуется никем, это самоуправство мелких чиновников и царьков на местах.

Про ритуал 90-х, бандитские памятники и китайские надгробия

В 90-е начала возвращаться вариативность религиозных форм — стало больше крестов, хотя на самом деле они были всегда в той или иной степени. Мне очень интересны афганские захоронения. Советское руководство долго не признавало, что в Афганистане погибают советские солдаты, и запрещено было указывать, где они погибли. Поэтому сначала вообще не указывалось, потом стали писать «Погиб при исполнении интернационального долга», а где погиб и как погиб, совершенно не понятно. С 1984 года стали указывать, что погиб в Афганистане, рисовать полевую форму. Там у них отдельная культура эпитафий. Есть целый реестр или список могил, за которыми уже никто не ухаживает из родственников, поэтому за них отвечает государство.

Отдельное явление — это бандитские захоронения. Нужно понимать, что памятник — это не воля умершего и не его желание, это продукт договора между людьми, которые хоронят, и теми, кто занимается оформлением. Бандитские памятники — это типичная волна репрезентаций. На таких памятниках обязательно присутствовали какие-то элементы: автомобиль, либо ключи в руках, маскулинная поза во весь рост — чистый символ доминации. Эти памятники должны доминировать над всеми остальными, они должны возвеличивать, они не обязательно должны выражать скорбь и утрату. У цыганских наркобаронов на памятниках лошадь рисуют как символ удачи и благосостояния. В Екатеринбурге, кстати, есть целый некрополь погибших в бандитских разборках. 

Вообще в 90-е была какая-то вариативность в памятниках. Сейчас все стало очень стандартно. С начала 2000-х все памятники делаются в Китае. Сидим мы тут — социолог, антрополог, культуролог и философ — и думаем, вот какая русская смерть, почему такую форму имеет надгробие. А оказывается, это все китайцы по шаблону делают. Они вообще работают на весь мир — есть русский стиль надгробий, есть американский, европейский и так далее. То есть они едут, фотографируют старые захоронения, памятники, а потом у них есть штат художников, которые все отрисовывают. 

Про то, как старики копят на место и на памятник

В России очень развита культура прижизненного заказа памятников и их установки — дедушки-бабушки копят на это много лет. Вместо того чтобы пустить деньги на поездку по Европе, они озадачены тем, как достойно уйти из этой жизни, которая была парадоксально недостойна. 

Если походить по российским кладбищам, можно заметить установленные на новых могилах памятники, на которых написано «Бронь» или «Место выкуплено». То есть люди выкупают место для себя и ставят на нем памятник. Смерть же, она чем страшна? Тем, что она абсолютно неконтролируема. Людям кажется, что если они будут устанавливать памятники и вообще следить за своими похоронами, то все будет отлично и смерть их достойно встретит.

Про ритуальную моду и выставку «Некропль»

Изначально выставка «Некрополь» была местом обмена контактами, а сейчас уже друг друга все знают или в интернете общаются. С середины нулевых выставка трансформировалась из такого вот «покажи себя» в шоу и смотр инноваций. Там всякие модные новинки и гробы за миллион рублей. Туда приезжают крупные игроки, которые показывают свои передовые наработки.

Например, гроб с подвесным устройством — гроб-люлька такой. В Новосибирске есть крематорий, который занимается разработкой всего самого модного. У них есть целый интернет-магазин. Правда, похоронные агенты сейчас жалуются, что средний чек сильно упал где-то на 30% за последний год:  у людей нет денег — и поэтому они хоронят дешево. Но какие-то продвинутые инициативы все равно появляются. Мой друг, у которого есть похоронное агентство, хочет открыть сейчас похоронный дом европейского типа. Он заказал себе дизайн в пиар-агентстве. А еще он набирает психологов, чтобы с родственниками работали. Он мне рассказывает все время про своих конкурентов. Например, один из конкурентов — владелец похоронного агентства и ресторана. Так в его катафалках вместе с гробами возят продукты. Тело лежит там в уголке, а рядом продукты для ресторана. А мой друг к своему делу иначе подходит — он сейчас едет в Дюссельдорф смотреть кремационные печи, хочет крематорий свой построить.

Есть гробы с видеосвязью: устанавливают веб-камеру в гроб — и можно смотреть на тело. Люди стали интересоваться новыми способами захоронения, например, появляются клиенты, которые хотят, чтобы их прах в алмаз превратили. В России существует криоагентство, которое замораживает тела. В Италии и в Японии сейчас стали популярны эко-похороны. То есть людей хоронят не в гробу, а в мешке. В этот мешок помешается корневая система дерева, и тело как бы питает дерево, так создаются целые леса. Можно прийти к этому дереву, которое имеет отношение к твоему родственнику.

В России законодательство слишком убого устроено, поэтому в ближайшее время такой тип похорон у нас вряд ли будет распространен. Но все двигается с места. Например, сейчас делают новые московские кладбища, на которых нельзя будет ставить ограды. На Даниловском кладбище новые участки вообще фантастические: елочки, куча зелени, лавочки, скульптуры. Никогда не скажешь, что это российское кладбище, вполне себе мемориальная европейская культура. Я думаю, что если Россия будет меняться в лучшую сторону (когда то же должно это начаться?), то и кладбищенская культура также начнет походить на что-то более-менее цивилизованное.

Про голубые оградки и суеверия 

В свое время мне стало интересно, почему ограды на кладбищах часто красят в голубой цвет. 

Сначала мы с коллегами думали, что в этом должен быть какой-то символизм. Респонденты, с которыми я общался для исследования, говорили, что «это цвет Богородицы» и т.д. Мы начали копать, и оказалось все очень просто. В Советском Союзе была довольно ограниченная колористика: красный — для армии, зеленый — для больниц, желтый — для покраски стен, голубой тоже иногда использовался для зданий. Так уж получилось, что легче всего стащить из казенных запасов было зеленую и голубую краску. В эти цвета оградки на кладбищах и красили — не покупать же краску лишний раз. В этой конкуренции цветов выжил голубой — и по инерции люди продолжают им красить и даже придают этому какой-то глубокий смысл. Получается, что некоторым явлениям бессмысленно искать какое-то символическое объяснение. Мне иногда говорят: «А вот оградки появились на российских кладбищах очень давно, и это связано с представлением о загробном мире». А на самом деле представления и суеверия, связанные с загробным миром и его связью с оградками, появились только после того, как появились сами оградки. То есть не черти являются причиной появления суеверий, а суеверия рождают чертей.