25 лет «Эху Москвы»: кто такая Леся Рябцева

Двери лифта открываются на 14-м этаже новоарбатской высотки. В нос бьет запах пыли и сигарет, намертво въевшийся в стены, пол, потолок и даже, кажется, панорамные окна. Это не модный опенспейс в стиле сериала «Newsroom». Длинный коридор застелен красной дорожкой, в него смотрят двери дюжины кабинетов. В углу гостевой комнаты стоит картонный Венедиктов с картонным нимбом волос. На стенах — его портреты в разных стилях и размерах («Мне всегда казалось, что на этой картине он похож на арбуз». — «Или на доширак», — переговариваются сотрудники «Эха»), фальшивые обложки Time, Esquire, Newsweek и «Крестьянки» с ним же и его же фотографии с первыми лицами — Медведевым (с автографом) и Путиным (без автографа). Плюс многочисленные дипломы, грамоты и благодарственные письма: от Минздрава и Кубка «Спартака» по спортивным танцам, «Золотой маски» и конкурса «Стиль года» за подписью Вячеслава Зайцева. 

Леся Рябцева врывается в этот антураж провинциального горисполкома с MacBook Air в руках. Она выглядит как типичная читательница «Афиши»: очки в толстой оправе, светлое каре убрано в хвост, белая футболка с вышивкой «Святая» одноименного казанского бренда, серая юбка-карандаш American Apparel, белые сандалии Prada, маникюр и педикюр актуального пастельно-желтого оттенка. Вряд ли сочетание «Святой» и Prada в одном образе — случайность. 

— Это «вэнсы»? — она переводит взгляд на мою обувь. — У них еще с котиками есть, а я себе серебряные купила. Я когда-то пыталась быть панком, ска-панком, на скейте кататься, поэтому у меня любовь ко всем этим кроссовкам, тапкам и сникерам. Я визуал. Я подписана на всякие модные паблики в «ВКонтакте» и инстаграме. У меня есть образы — не одежда, а именно образы, которые я составляю из музыки, настроения, погоды или идеи мероприятия, куда я иду, — поясняет Леся. — Недавно была на приеме МИДа — у меня как раз зажили новые татуировки на ключицах, и хотелось щегольнуть. Я надела кофту со спущенными плечами, потому что понимала: там все будут такие протокольные, а я буду рок-звездой. 

— Вам никогда не хотелось работать в красивом модном офисе с молодой редакцией? — спрашиваю Рябцеву, чтобы начать разговор. 

— Нет, я же не офис выбираю. А с такой редакцией я свое СМИ создам — там у меня будет и прогрессивно, и молодежно, и модно, и чисто. Будут и релакс-комнаты, и моя фигура для битья. Мне неважно абсолютно, как это выглядит. У меня тут рабочего места вообще нет. 

Отдельного стола у нее и правда нет: Рябцева забегает с ноутбуком то к продюсерам, то к редакторам сайта, то в кабинет главреда. Алексей Венедиктов сидит за массивным столом и смотрит на сайт «Эха»: «В блоге у Матвиенко на сайте Совфеда 750 просмотров, мы поставили к нам — у нас 27 тысяч». Четыре монитора без звука крутят новости разных телеканалов. Леся печатает со скоростью машинистки, записывая распоряжения начальника и выдавая последние новости. 

— Mashable просит об интервью. Как в твиттере меня обсирать, так все рады. А потом: «Леся, пожалуйста, дай нам Венедиктова на интервью». Кстати, вам пора на летучку.

— И кто здесь чей начальник? — картинно возмущается он и отправляется в комнату напротив, чтобы устроить громкий, но стремительный разнос сотрудникам: — Если кто-то хочет саботировать главного редактора, то здесь этого не получится.

Рябцева проводит экскурсию. «Это «корзунятник», — показывает она небольшую студию. На стекле — наклейки «Свободу Pussy Riot» и красный круг «Навальный». Сергей Корзун, основатель и первый главный редактор радиостанции, 23 мая в своем ЖЖ объявил об уходе с «Эха» из-за оскорбительных высказываний протеже Венедиктова и «нового курса капитана на поддержание рейтинга в ущерб базовым ценностям»: «Того «Эха», которое мы начинали в 1990-м, не стало. Организм еще работает, но «смерть мозга» уже наступила. Мне представляется, что репутации бренда «Эхо Москвы» это наносит смертельный ущерб». 

Сотрудник редакции, пожелавший остаться анонимным, рассказал, что после увольнения Корзуна он и еще часть коллег были настроены решительно. «Мы пришли к Венику, но он стал орать, и конструктивного диалога не вышло». Вторую встречу хотели провести после командировки Венедиктова в Лондон и Вашингтон, куда он ездил вместе с Рябцевой. Затем Леся сама отказалась от большинства эфиров, а Венедиктов снова уехал — в отпуск с семьей. В редакции существует определенная трактовка событий. Ходят слухи, что главред готовит к продаже свой пакет акций «Эха Москвы» «Газпром-медиа» и свой уход с радиостанции. Венедиктову принадлежит порядка 18% акций, у «Газпром-медиа» — 66%. Такая сделка приведет к тому, что мажоритарный акционер получит влияние, достаточное для изменения устава радиостанции: «Дальше они смогут назначить главредом Екатерину Павлову, которая сейчас занимает позицию гендиректора и не может влиять на редакционную политику, но после изменения устава и должности получит такие полномочия». Возможно, с этой предпродажной подготовкой связаны и недавние высказывания Венедиктова о том, что главным акционером «Эха» является Кремль. С другой стороны, источник в редакции отмечает, что данные слухи могут быть инициированы и самим главредом. «Возможно, его логика следующая: если вы меня предаете, то есть требуете от меня избавиться от Рябцевой, то я продаю свой пакет, ухожу, вас никто не будет защищать наверху, радиостанция станет очередным пропагандистским ресурсом, и вы потеряете все. Такое принуждение к миру посредством шантажа», — заключает источник. Впрочем, слухи о продаже Венедиктовым своих акций курсируют уже года два.

— Вы находитесь на особом положении на радиостанции? — интересуюсь я у Леси.

— На станции — нет. У Венедиктова — да. 

— А «Эхо Москвы» не равно «Венедиктов»?

— Нет. «Эхо Москвы» — это его аудитория. 

— Вы чувствуете, что коллеги воспринимают вас как фаворитку?

— Конечно. Послушайте, я же не совсем слепая, тупая. Тем более когда в открытую об этом говорят — или вот в твиттере очень любят мои коллеги изъясняться. 

— Не задевает?

— Какая разница? Я же знаю, зачем я все это делаю.

— Тогда давайте с начала. Почему «Эхо Москвы»?

— Вообще не знаю. На самом деле никогда его не слушала, не заходила на сайт. Вообще была вне политики, была всем довольна в жизни. В такой, знаешь, я росла тепличке. А пришла на стажировку, соврала шеф-продюсеру, что знаю спикеров, в курсе всего, все могу. Мои друзья-однокурсники, которые тоже проходили стажировку на «Эхе», сразу поняли, что это не их. А я с первой минуты поняла, что хочу быть здесь.

— Почему?

— Я тебе объясню. То настроение, те люди, которые там есть, те возможности, которые я почувствовала, этот запах в коридоре, который только на «Эхе Москвы» есть, — я реально это чувствую и скучаю по редакции, когда меня долго нет в Москве.

— Насколько получается привлечь новую аудиторию?

— Прекрасно получается. Я сейчас ввожу много интересных штук на сайт, у нас появляется новый контент, абсолютно осовремененный. Мне кажется, у нас все прекрасно получается, аудитория омолаживается.

— Скандальной Лесей Рябцевой можно привлечь молодежную аудиторию?

— Я думаю, да. Я вижу это по своим соцсетям, мне многие пишут: «Наконец-то свежая кровь». Сегодня завтракала в кафе, подошел мальчик чуть старше меня и сказал: «Вы мой самый любимый журналист на «Эхе». Я понимаю, что это из-за того, что я привлекаю много трендовых историй. 

Рябцева почти сразу переходит на «ты», и скоро мне кажется неуместным не ее «тыканье», а мое «выканье». Она кажется открытой и явно старается понравиться. Первое впечатление от приветливой блондинки, которая вихрем носится из кабинета в кабинет («Зачем мне спорт? Я как-то замерила фитнес-трекером — за день по «Эху» я пробегаю несколько тысяч шагов»), на вопросы главреда отвечает, что это уже выполнено, и постоянно благодарит коллег, не слишком вяжется с образом хамоватой и глупой выскочки, которая вот-вот разрушит единственную демократическую радиостанцию страны.

В июне прийти в эфир к Рябцевой отказался Михаил Касьянов, за что получил от нее строгий выговор в блоге («Если ты, политик, ссышь, будь добр хоть бы найти хребет, чтобы отказаться самому, а не пихать на амбразуру вместо себя девушек»). Эта отповедь возмутила Бориса Акунина, и он запретил публиковать тексты из своего блога на сайте радиостанции: «Я все понимаю про «широкий спектр мнений», но это не имеет отношения к мнениям, это просто мерзость. Прощайте. Сожалею, соболезную, желаю скорейшего выздоровления». От сотрудничества с «Эхом» также отказались экономист Константин Сонин, блогеры Олег Козырев и Андрей Мальгин, а Альфред Кох обнаружил корень зла: «Долгие годы реальный ньюсмейкер или серьезный аналитик, чтобы реализоваться таковым в медиапространстве, должен был смиренно соглашаться на условия, которые ему диктовала эта радиостанция. А точнее, великий и ужасный Веник. <…> Вот уже ключевые блогеры отказываются сотрудничать с Эхом (я уже давно это сделал, кстати). ААВ должен понять, что если люди от них уже шарахаются, то не стоит упрекать людей в малодушии. Возможно, это просто брезгливость». 

Николай Сванидзе опубликовал открытое письмо к Венедиктову: «Олеся Рябцева — моя студентка. Она хотя и не защитила пока диплом, но прослушала курс обучения в Институте массмедиа РГГУ, которым я руковожу. Поэтому я несу определенную личную ответственность за профессионализм и публичную деятельность вашей помощницы. <…> Алексей Алексеевич, репутация радиостанции «Эхо Москвы» давно перестала быть предметом беспокойства исключительно ее штатных сотрудников и руководства». Впрочем, беспокойство за репутацию не помешало Сванидзе прийти к Рябцевой в программу «Особое мнение» 17 июля).

— Как вы отреагировали на письмо Сванидзе?

— Нормально. Он звонил Венедиктову, я сидела рядом и знаю, что он имел в виду. Он сказал типа: «Слушай, передай Лесе, что она мне очень нравится, что я ее очень люблю и вообще все замечательно, но я же должен ответить». Я говорю: «Конечно, Николай Карлович, какие вопросы». Я вообще не против мнения, несолидарного со мной. Я, наоборот, этого и хочу. Я хочу спровоцировать всех на то, чтобы они перестали быть стадом, аморфным существом — знаешь, как медузы плавают. И десять таких придурков, колебающихся по волнам, куда их принесет — туда они и текут, а когда что-то инородное к ним приближается, они начинают ток пускать. Что за бред такой? Мы не медузы, в конце концов, а умные люди с прекрасными лицами.

— То есть ваша роль на «Эхе Москвы» — это агент-провокатор?

— Я не знаю своей роли на «Эхе Москвы», Венедиктов мне не сообщает. Я делаю то, что должна, то, что хочу, и мне это нравится.

«Леся — абсолютно гениальный проект Алексея Алексеевича по затролливанию того ядра аудитории «Эха», которое в текущем российском дискурсе именуется демшизой, — написал Антон Носик. — Сами посудите: люди, считающие себя русской интеллигенцией, позволяют себе с жаром обсуждать, с кем Леся спит. Вот так и работает классический троллинг: он провоцирует воспитанного человека на полную потерю лица». Впрочем, определенный эффект от этого шоу имеется: кремлевские тролли и персонажи вроде Сергея Минаева и Кристины Потупчик выступают в защиту Рябцевой, а Тина Канделаки шлет ей на день рождения трогательные поздравительные открытки в инстаграме.

С гендиректором компании «Апостол» у Рябцевой установилась особая связь: в своем блоге еще год назад Леся ласково называла Канделаки и «хвастунишкой», и «самой умной говорушкой», и «мамочкой», отметив, что и «татушки» у нее есть. Канделаки, как и Рябцева, начинала карьеру с радиошоу. Теперь они дружат. Я отправляюсь в офис «Апостола», чтобы узнать, что их объединяет. 

— Какое первое впечатление произвела на вас Леся? — спрашиваю Тину.

— Она же в очках, поэтому производит приятное впечатление: умная девочка, молодая, образованная, качественная поросль. Девушка с ее внешностью может показаться типичной московской блондинкой. Но благодаря тому, как Леся себя преподносит, она смотрится чисто европейской девушкой. У меня большой опыт общения с людьми, и «своих» я замечаю сразу. Потом мы по одному проекту, связанному с «Дилетантом», сотрудничали. Она четкая, бизнес-ориентированная, держит обязательства, отвечает в любое время дня и суток.

— Один из ее постов был про вас.

— Мне было приятно. Во мне есть несвойственное моему возрасту качество — я достаточно прямолинейная и открытая. А в Лесе это качество свойственно ее возрасту, и я надеюсь, она его сохранит. Два прямолинейных человека — понятно, что мы найдем общий язык.

— Вы видите в ней себя?

— Нет. Я 20 лет назад — это дитя постсоветской катастрофы. В разваливающейся стране о каком бизнесе могла идти речь? Мы были потерянным поколением. Мы оказались не готовы сформулировать новый мир. А Леся может. Она уже родилась с телефоном в руке. Со всеми мессенджерами, соцсетями. И с пониманием, что не важно, где у тебя площадка — на федеральном канале, на «Эхе» или в инстаграме, — в зависимости от того, какой контент ты генерируешь, ты можешь быть услышан огромным количеством людей. Венедиктов многим людям давал билет в жизнь, но феномен Леси — в том, что она оказалась самой успешной. За очень короткий промежуток времени — я смотрела рейтинги цитируемости журналистов — она вошла в первую пятерку с людьми, которые 25 лет делают карьеру. (По данным «Медиалогии», Рябцева дебютировала в рейтинге самых цитируемых журналистов в марте на 16-м месте, в апреле достигла десятого, а в июне поднялась до восьмой строчки. — Прим. ред.) Сегодня все зависит от того, что ты говоришь. Леся говорит жесткие вещи, которые всех цепляют, которые все начинают у себя в фейсбуках обсуждать. 

— То есть это просто провокация?

— Я не знаю. Но как читателю мне всегда интересно наблюдать за тем, что она пишет, говорит. В этом вообще весь смысл. Информации так много, что ты фокусируешься только на тех людях, которые могут так препарировать эту информацию, что их взгляды, угол зрения являются интереснее самой информации.

— Почему многих Рябцева раздражает?

— Конечно, такая реакция понятна и ожидаема. Леся затронула нерушимые символы либералов.

— Лесе можно все?

— Она только начинает. Когда я работала интервьюером, я могла показать свои зубы, могла посмотреть на зубы соперника. Это как физкультура: в какой-то момент ты овладеваешь приемами и с их помощью можешь положить собеседника на лопатки или заставить встать. Леся все время разная. А вот за ее собеседниками, которые, к сожалению, реагируют ожидаемо, иногда не очень интересно наблюдать. Не надо оскорбляться. Надо научиться набрать в легкие воздух и перезагрузиться. 

— Насколько публичный образ Рябцевой отличается от того, какая она в частном общении?

— У нее удивительное совпадение внешнего и внутреннего. Этот человек взял на себя смелость сказать нелицеприятные вещи, которые в нашем обществе двойных стандартов не принято говорить. Да, должен быть пиетет и к возрасту, и к прошлым достижениям. Но жизнь слишком быстро рванула вперед, чтобы все время оглядываться назад. Так что для своего поколения Леся оказалась тем человеком, который сформулировал ясно, жестко, хлестко, где-то хамовато, но честно. 

— Она типичный представитель своего поколения?

— Леся — исключение. Молодые люди, которые приходят ко мне на собеседования, знают Пушкина, Чехова, Достоевского, у всех много амбиций, они могут много интересного сказать о политике, что делать или не делать Путину, согласны ли они с Болотной, надо было присоединять Крым или нет. Но потом начинается реальная жизнь. А она такова, что мы в тяжелом экономическом положении, в котором надо работать экстра. И в этой парадигме готовых очень мало. Но у Алексея Алексеевича не задерживаются те, кто не умеет работать. Он является тем педагогом, который одного такого ученика в потоке видит и создает этому ученику все условия. Все девчонки, которые в то или иное время оказывались в его периметре, не похожи на свое поколение. Они хотят учиться, быть конкурентными. Потому что с Алексеем Алексеевичем за одним столом сидеть тяжело, если ты дурочка. 

Рябцева и Венедиктов сидят за одним столом и планируют ходы в программе «Сбитый фокус» — сегодня к ним в студию приедет Владимир Жириновский. 

— Знаете, в чем может быть фишка? Мне кажется, у него расслоение личности произошло. Либо он начал жить в том образе, который когда-то создал, либо вообще не знает, кто он, — Рябцева дает психологическую оценку лидеру ЛДПР.

— Он — человек-форма, человек-оболочка. Суть его мы не видим, не знаем, никогда не знали, — подсказывает Венедиктов.

— Беспринципность это, — констатирует Леся. 

— Ах, какие мы принципиальные! — хохочет главред.

— Между прочим — да! 

— Не буду отвечать на эту инвективу. Значит, начинаешь так: «Некоторые говорят, что я поколение Путина, а на самом деле, когда я родилась, вы уже были лидером партии. То есть я поколение Жириновского».

— И что? И к чему я клоню?

— «Но я так и не поняла, вы кто? Вы зачем?» — подсказывает Венедиктов.

— Зачем — это как раз понятно. Мне кажется, он громоотвод. Есть клоун Жириновский, а все остальные на его фоне…

— Так спроси его про это! «Я пытаюсь вас понять, я понимаю, что вы громоотвод. Вы всю жизнь торчите на моей крыше».

— Ну, в моей жизни он не торчит. Он шут, про которого все думают, что он дебил, а на самом деле он умный, — предполагает Леся. 

— Да, но шут работает на короля, а Жириновский — только на себя. «Вас многие образованные люди считают дебилом, а вы, в общем, человек не глупый, судя по тому, что вы двадцать лет при власти. Как вам удается казаться умным людям дебилом?»

— И он ответит: «Так же как вам, Алексей Алексеевич», — хохочет Леся.

— Нет, ну я-то реально умный! Еще с ним можно про Навального. 

— Не хочу называть фамилию Навального, не хочу повышать цитируемость!

— Хорошо, про оппозицию и Навального спрошу я, — великодушно соглашается Венедиктов.

— Этот журналист с Украины, который вчера на НТВ был с нами, знаете, что он в фейсбуке написал? — внезапно взрывается Рябцева. — «Сегодня мне удалось постоять рядом с пушистиком Венедиктовым и этой странной девицей с отвратительным маникюром. Да, доложу я вам, ничтожные людишки». Вот гондон! 

— Так он не журналист. Он вел программы типа «Давай поженимся».

— Что он понимает в маникюре? Кто он, … [распутная женщина], такой? Сейчас я его заблокирую.

— Почему вас так задел комментарий про маникюр? — интересуюсь у нее.

— Когда девочке говорят, что она … [крайне плохо] выглядит, это задевает, особенно если это говорит жирный хряк c Украины. Ты бы его видела! А потом этот уважаемый человек оказывается с моим любимым человеком в одном эфире, долго кланяется и целует его в жопу. Я своему Эду (Эдуарду Багирову. — Прим. ред.) говорю: «Кстати, тот уважаемый человек, который стоял справа от тебя, — это тот самый, который мне что-то вякнул». И он отвечает: «Блин, я его сразу не признал, а то бы ему стало стыдно».

— Неужели не обзавелись до сих пор толстой кожей? 

— Я была бы намного некрасивее, если бы обзавелась толстой кожей. Нет, конечно. Слушай, я сейчас скажу фразу, в которую никто никогда поверит. Я вполне адекватный человек со своими страхами, проблемами, рефлексиями, бесконечными переживаниями из-за всего вообще. Просто есть люди, которые должны об этом знать, а есть люди, которые не должны этого никогда видеть. 

Большинство цитат, посвященных Рябцевой в соцсетях, не позволяет повторить здесь всевидящее око Роскомнадзора. Тем удивительнее, что довольно безобидная реплика про ногти вызывает у нее такую эмоциональную реакцию. «Она специально нападает на тех, кто в ответ повышает ее публичность, цитируемость, — считает Николай Ляскин, соратник Алексея Навального и знакомый Рябцевой со времени ее учебы в РГГУ. — Она нападает на тех, от кого хочет получить реакцию. И люди, которые на это реагируют, выполняют ее сценарий, а не свой. Дело в том, что у нас в стране нет института репутации. Через полгода все забудут, какие глупости или гадости говорила Леся, на кого она нападала. Все будут помнить только то, что она известная, медийная фигура».

Леся рассказывает, что сталкивалась с травлей еще в школе: «Я была отличницей, но у меня всегда были проблемы с поведением. Я никогда не молчала, дралась с мальчиками, всегда говорила свое «фи», спорила с учителями, вставала, хлопала дверью. Вот видеоролики ходят в интернете, как учителя бьют детей линейкой по рукам. Я никогда не могла терпеть такого ни по отношению к себе, ни по отношению к другим. Если видела несправедливость, если кто-то кого-то начинал чморить, я тут же заступалась. В какой-то момент была изгоем, когда перешла из маленькой школы, где в классе было 10–15 человек, в государственную, где в классе было под 40 человек. Тогда был жесткий буллинг, как в фильме «Чучело». Я, конечно, отличалась от ровесников: их интересовали чупа-чупсы, каблуки и короткие юбки, а я была задротом, белой вороной, много читала. Подростки же не любят, если ты успешная ученица».

«Показала свою экстраординарную тупость», — в последние минуты перед эфиром Рябцева вслух переводит Венедиктову свежую статью про «Эхо» на Би-би-си. Главред хитро ухмыляется. «Это, что ли, та самая Леся Рябцева? — в студию входит Жириновский со свитой, на нем светло-сиреневая рубашка и насыщенно-сиреневый галстук. — Я представлял себе пожестче».

На следующий день я снова иду на «Эхо», сегодня в программе директорат. «Раньше это называлось совещанием заместителей. Почему я там нахожусь, если не являюсь директором? Потому что туда зовут людей, которые вне зависимости от должности имеют вес и влияют на решения Венедиктова», — объясняет Рябцева. Обсуждают предстоящий Экономический форум в Петербурге. «Олеся Александровна, Сечин твой. Я тебя познакомлю», — обещает Венедиктов помощнице. Сегодня она в сером худи Abercrombie & Fitch, розово-мятных штанах уже знакомой нам татарской марки «Святая» и серых кроссовках Air Max. Выясняется, что одному из журналистов отказали в аккредитации на форум. «Мне не удалось решить, Песков показывал мне СМС, — сообщает главред. — Грубо говоря, власть обидела нашего журналиста, штатного сотрудника «Эха Москвы». 

В кабинет вбегает девушка с breaking news об отставке председателя правления Сбербанка Германа Грефа. «Пока не даем новость, сейчас я ему напишу СМС, — оживляется Венедиктов. — Обычно он отвечает». Сотрудники настроены скептически: вряд ли такая рокировка возможна перед Экономическим форумом. «О, Греф ответил! Пишет: «Чья отставка?» — ухмыляется главред. 

Татьяна Фельгенгауэр и Екатерина Кобзева докладывают о подготовке автопробега и фотосессии сотрудников в честь юбилея «Эха». «Там 140 человек, очень постараюсь всех утрамбовать», — обещает Фельгенгауэр. «А для фотосессии нам будут одежду модных брендов выдавать?» — иронизирует Владимир Варфоломеев. Венедиктов, продолжая переписываться с Грефом, описывает ситуацию с «Эхом Москвы» в Петербурге. Миноритарные акционеры вступили в конфликт с «Газпром-медиа», Ольгу Бычкову, назначенную главредом в январе, уволили в нарушение устава вместе с несколькими сотрудниками, остановили вещание, а теперь и вовсе рискуют потерять частоту. «Они незаконно уволили наших журналистов, — возмущается Венедиктов. — Но мы обязательно вернемся в Питер». Так и случилось — вскоре Бычкову восстановили в должности.

В твиттере и инстаграме, на светском приеме и редколлегии в собственном кабинете Алексей Венедиктов не отказывает себе в удовольствии изящно продемонстрировать публике свою вхожесть в важные кабинеты. Но в чем главреда «Эха» упрекнуть нельзя, так это в том, что он сдает своих журналистов. Не сдает — ни властям, как в случае с Плющевым, ни акционерам, как в истории с Бычковой, ни либеральной общественности, как в случае Рябцевой.

— Венику же не только со стороны условного Касьянова или Акунина за меня прилетает. Не только демшиза страдает от моих постов, — утверждает Леся. — Мне вот запретили вход в администрацию президента. Так что со стороны АП тоже прилетает, просто я не говорю про это.

— В каких отношениях должен быть журналист с властью?

— Знаешь, зависит от власти. Во-первых, нужно понимать, что мы живем именно в этой стране и в этих условиях. Я общаюсь с региональными журналистами. Им приходится дружить либо играть в дружбу с местной администрацией, чтобы их не закрыли, чтобы в редакцию, например, не пришли эмчеэсовцы. Я с условными министрами и замминистрами могу сегодня где-то тусить, а завтра напишу что-нибудь жесткое. И они не обидятся, потому что разделяют личное и публичное. С властью нужно быть в сложных отношениях. Журналист обязан обозначать свои условия, типа «чувак, я с тобой могу сейчас мило беседовать, но завтра на работе я о тебе скажу всю правду». В конце концов, мы работаем на аудиторию, а не на власть. И ты просто выбираешь способы эту работу сделать так, чтобы тебя не закрыли прямо сейчас, потому что, как я вижу по Венедиктову, ты находишься между нескольких огней. Есть аудитория, которой ты должен быть верен. Даже если Венедиктова уволят, у нас есть приказ, что мы не кидаем заявления, а до последнего продолжаем работать. Есть редакция, перед которой он в ответе. И есть власть, которая что-то может требовать.

— А власть вообще имеет право что-то требовать от журналистов?

— Да пусть делает что хочет. Журналист либо идет на эти условия, либо не идет. Или находит другие варианты танцев с бубнами, чтобы и власть была довольна, и аудитория сыта.

Это еще одна трактовка феномена Рябцевой: для лавирования между огнями Венедиктову выгодно создавать «Эху» имидж не либерального радио, а СМИ, которое может и Кремль покритиковать, и Касьянова отчитать, и Навального поддержать, и московскую мэрию похвалить. И в этой логике исполнение отвлекающих танцев с бубнами под пресловутым лозунгом «Мы даем весь спектр мнений» возложено в том числе на Лесю.

— Леся — это социальный эксперимент, который мы наблюдаем, — улыбается в окошке скайпа Ольга Бычкова. До назначения главредом «Эха Москвы» в Петербурге она больше 15 лет проработала на московском «Эхе». — Смысл заключается в том, что некий подопытный образец помещается в не свойственную ему среду и наделяется не характерными ему функциями. Науке такие случаи известны и в литературе описаны — например, в романе «Собачье сердце». Эта история закончится быстрее, чем нам кажется, — как и все социальные эксперименты подобного рода. Как звали девушку с НТВ, из которой делали телеведущую?

— Света из Иваново?

— Да. И кто знает, что теперь с этой бедной девушкой? А я еще помню первое реалити-шоу «За стеклом». Где все эти люди? Что с ними стало?

— То есть мы смотрим реалити-шоу?

— В общем, да. Мы изучаем пример того, чем социальный лифт отличается от социальной катапульты. Сейчас речь о катапульте. Нетренированный организм не выдерживает перегрузок, когда его забрасывают на такую высоту. Уши закладывает. Рано или поздно этот Лесин праздник закончится, но останутся вопросы, на которые нам всем нужно найти ответ. Например, где та красная линия, за которую нельзя заходить и рисковать репутацией ради рейтинга, трафика, денег? Я считаю, что репутация дороже всего на свете. Рейтинги меняются, колеблются, а репутация либо есть, либо нет. При этом к Рябцевой у меня претензий нет. Она вполне искренняя и верит в свою миссию. 

— В какую миссию?

— Наверное, она считает себя представителем первого свободного поколения, в отличие от старой перхоти. Но поскольку я сама старая перхоть, то мне такая версия очень и очень симпатична.

— Еще есть версия, что Венедиктов использует Рябцеву как громоотвод, как дымовую завесу.

— А зачем это делать?

— Чтобы сохранить радиостанцию.

— Я очень рада за саму завесу — ей будет что вспомнить. Но все это дурацкое поведение, это хамство, эти посты — они тоже являются дымовой завесой для серьезных вещей. Мы видим, что в журналистику приходят люди, у которых этические представления отличаются от моих и, может быть, ваших. Которые считают, что они не обязаны учиться, не обязаны уважать людей или понимать, что вокруг происходит. Является ли это свойством нового поколения, о котором данный автор так много пишет? Я думаю, что нет. Это не поколенческая история — это история про качество внешней среды. Когда можно на всех каналах нести любую пургу и вам за это ничего не будет, то сбиваются все настройки. Эту реальность можно долго не замечать, но в какой-то момент обнаруживаешь, что дышишь отравленным воздухом. Бесмысленно обсуждать, кто где что написал. Есть более серьезные проблемы. Где заканчивается свобода выражения мнения и начинается демонстрация голой задницы? Мы живем в отравленной реальности, и нам нужно понять, как действовать — надевать противогаз, вкалывать антидот, закрыться и не открывать никому, перестать дышать. 

— Собственно, Сергей Корзун именно об этом и написал: «Непрофессиональные, высокомерные, злобные и просто оскорбительные суждения из комментариев к постам перекочевали в сами посты, а открытый троллинг некоторыми ведущими некоторых гостей программы — в эфир». По-вашему, это закономерный процесс?

— Он неизбежен в наших условиях. Если вы сидите в своем маленьком уютненьком оазисе, а вокруг сплошные миазмы, они рано или поздно проникнут к вам через форточку.

— Вы и ваши коллеги требовали от Венедиктова повлиять на ситуацию?

— Не надо думать, что «Эхо» — это театр Карабаса-Барабаса. «Эхо» — это не то место, где люди сидят, как послушные зайчики. На «Эхе» существует традиция выяснять отношения, хлопать дверями, ломать стулья, страшно друг на друга орать, но разбираться и приходить к совместному пониманию содержательных вещей. Например, эта история с программой «Чувствительно». Митя Алешковский — мой друг. Я поняла, что все сошли с ума и что нужно попытаться разобраться.

— Но Митя больше не ведет программу.

— Не ведет. Правда, и Леся ее тоже не ведет. Леся пишет эти свои посты. Окей, пусть пишет.

Руководитель проекта «Нужна помощь» Митя Алешковский и Рябцева разругались в январе. Вместе они делали программу о благотворительности «Чувствительно». Алешковский — человек кипучей энергии. В июле 2012 года он с Марией Бароновой и несколькими сотнями волонтеров помогал жителям Крымска, разрушенного наводнением. Успешный фотокорреспондент, после этого он бросил карьеру и вместе с тогдашним главным редактором сайта «Эха» Андреем Ходорченковым создал благотворительный проект. В отличие от большинства фондов, которые занимаются адресным сбором средств, «Нужна помощь» специализируется на инфраструктурной поддержке некоммерческой сферы и популяризации добрых дел. «Я год ждал от Алексея Алексеевича решения о передаче про благотворительность, — рассказывает Митя. — С Лесей мы общались. Однажды она спросила, что она может сделать для моего фонда. Я объяснил, как устроен благотворительный мир. Предложил передачу. Мы придумали, как будем ее вести, расписали темы, гостей. Она вела себя как друг, хлопала меня по плечу со словами: «Не волнуйся, теперь все у твоего фонда будет хорошо, я тебе буду помогать». Даже написала трогательный пост, что программа про благотворительность — самое важное дело в ее жизни. Но вскоре все поменялось. Не знаю, какие цели она преследовала. Наш первый эфир был и для нее первым самостоятельным эфиром. Может, она просто использовала благотворительную тему как возможность попасть в эфир?»

Когда спрашиваю Рябцеву об истории с программой «Чувствительно», она поясняет, что она журналист и не обязана разбираться в благотворительности. Она просто задает вопросы. «И вообще, никогда на «Эхе» гость программы не будет выбирать себе ведущего, это прерогатива главного редактора», — повторяет она мантру Венедиктова. 

***

Я опять иду на «Эхо». Леся приветствует меня, сидя на высоком стуле. На ней платье-рубашка COS из светло-голубого денима, свежий черный маникюр и белые кеды Converse. Визажист гримирует ее перед эфиром программы «Особое мнение». Входит ее сегодняшний гость Артемий Троицкий в белой рубашке с коротким рукавом, заправленной в голубые джинсы. Татьяна Фельгенгауэр предлагает ему шоколадку.

— Нет-нет, я избегаю соблазнов. Я только что прилетел из Лондóна, поэтому не знаю, что здесь у вас происходит.

— А вы разве не в Эстонии живете? — интересуется Рябцева. 

— Я живу там, где меня поджидают. Но вообще чаще в Эстонии, да.

— У меня бабушка с дедушкой в Эстонии живут. В Тарту, — поддерживает светскую беседу Леся. — Там спокойно, только молодежи нет.

— Как же нет?! — подпрыгивает в кресле Троицкий. — Леся, там два университета! Это университетский город.

— Ну после учебы они же все уезжают.

— Так новые приезжают.

— Я имею в виду, что от 30 до 40 нет, только пенсионеры и студенты, — выкручивается Рябцева.

— А зачем эти от 30 до 40 нужны? Они депрессивные! — смеется Троицкий.

— Вы сказали, что росли в тепличке. Вы же из Волгограда? Кто ваши родители? — спрашиваю Лесю.

— У меня очень хорошие родители, которые всегда пытались обеспечить меня всем, что нужно. У них свой небольшой бизнес. Не скажу, чем занимаются, не хочу их в это втягивать. Родители всегда старались обеспечить нас образованием, игрушками, книжками, фильмами, путешествиями. Я жила в комфорте, не особо следила за тем, что происходит в стране, никогда не интересовалась политикой.

— Почему же тогда пошли в журналистику?

— Я метила в МИФИ или Плехановку. Меня безумно увлекала математика, я обожала логарифмы, интегралы, гиперболы, все это рисовать, чертить, высчитывать. Кто-то крестиком вышивает, кто-то сканворды разгадывает, а я решала примеры, не могла остановиться. А потом меня резко переклинило. Я стала иначе относиться к литературе и русскому языку. Захотела стать медиаменеджером — заниматься и организационными вопросами, и контентными. В России такой специализации вообще нет. Соответственно, у меня был выбор: либо пиар, либо журфак. А дальше — банальная история. Когда я пришла в РГГУ подавать документы на пиар, там была огромная толпа людей. Мне не хотелось стоять сутки в этой очереди, и я решила, что лучше получить хорошее филологическое общегуманитарное образование. Поэтому пошла на журналистику. 

Параллельно с учебой Рябцева работала в пресс-центре РГГУ. Там познакомилась с Всеволодом Чернозубом, а потом и с другими оппозиционными активистами. Если отмотать ее соцсети на 2011–2013 годы, то увидишь другую Лесю Рябцеву. Ее ЖЖ-аккаунт lejsya.livejournal.com окончательно уничтожен, но несколько записей сохранились в блоге на «Эхе». В инстаграме среди фотографий еды, ног и котиков мелькают Константин Янкаускас, Сева Чагаев, Всеволод Чернозуб, Илья Яшин, Павел Елизаров, Матвей Крылов, Николай Ляскин, Илья Азар, Илья Шепелин, Митя Алешковский. Она постит призывы выходить на акции протеста, переживает за арестованного Навального и голодающего Удальцова, становится наблюдателем на выборах, поддерживает Pussy Riot, стоит в пикете у ФСБ, посещает «Оккупай Абай» и аукцион в пользу узников 6 мая, тусит в «Маяке» и клубе «Завтра», переписывается с арестованным по Болотному делу Николаем Кавказским, носит передачи в спецприемник, а в канун 2013-го загадывает желание, чтобы выпустили всех политзаключенных. «Она была оппозиционно настроена. Все эти «абаи», уличные протесты — она их всецело поддерживала и участвовала по мере возможностей, — вспоминает Николай Ляскин; уже больше года он находится под подпиской о невыезде по абсурдному уголовному делу о финансировании мэрской кампании Навального, по которому также проходят Константин Янкаускас и Владимир Ашурков. — Она всегда была за честные выборы, против того, чтобы людей сажали ни за что в тюрьму, и за счастье. Возможно, внутри этой глобальной истории поменялись тактические задачи. Представь, что это все еще лет на двадцать. Некоторые говорят, что голодные люди наконец поднимут бунт. Я в это не верю. Я считаю, что голодные люди будут продаваться дешевле. Молодежи подают пример, что нужно быть беспринципными. И все они будут мечтать быть как Леся и у Леси работать».

— Та Леся Рябцева от нынешней Леси Рябцевой сильно отличается? — интересуюсь у нее самой.

— Да, конечно, я выросла. А по поводу «болотников» — я помню Новый год, когда их только посадили. Новый год, 31 декабря, я отмечаю с родителями, гости пришли, все такие замечательные, стол накрыт. Включают Путина, он что-то говорит — и я начинаю реветь, прямо навзрыд. При этом мне было так стыдно, говорю: «Простите, просто я как представлю, что там люди сидят, что эта машина несправедливая перемалывает всех и вся и происходит полный ад…» Такое настроение тяжелое, упадническое долго длилось — не только той зимой, когда мои друзья начали быстро уезжать за границу.

— Вы дружили с оппозиционными активистами, поддерживали их. Почему у вас изменилось отношение к ним?

— Потому что я в них разочаровалась. Не хочу называть имена, потому что я довольно публичная сейчас медийная персона, и, называя их имена, я повышаю им цитируемость, а я не хочу им дарить это бесплатно. Вся оппозиция — абсолютно аморфная. Когда я с ними познакомилась лично, я поняла, что некоторые из них на деле откровенное говно. Если ты употребишь именно это слово — говно, без звездочек, — буду очень благодарна. Та Леся Рябцева выросла, но наивная, оптимистичная девочка никуда не делась, и я все еще надеюсь, что появится какой-нибудь белый принц-оппозиционер на белом коне.

«К сожалению, во многом виновато журналистское сообщество, — я дозваниваюсь до политэмигранта Всеволода Чернозуба, который из-за Болотного дела был вынужден уехать в Литву. — У журналистов есть популярная точка зрения, что ты должен общаться со всеми ньюсмейкерами, что журналистика — это история без взглядов. Считается, что позиция — это маргинальность. На деле это означает, что у тебя вообще нет взглядов. Лично я избрал другой путь и несу за это определенные издержки».

Я договариваюсь с Рябцевой об ужине — завтра она улетает на две недели в командировку в Лондон и Вашингтон. Она отпрашивается у Венедиктова, и по залитому вечерним солнцем Новому Арбату мы идем в фудкорт №21. «У тебя есть любимые заведения? Или всегда некогда поесть?» — спрашиваю ее, переходя наконец на «ты». «Мы живем на Патриках, там есть Fresh. В «Рыбный базар» ходим, если хочется ухи или рыбки. Еще есть «Хлеб и вино», его мой друг открыл, Сергей Минаев, мы там почти всегда зависаем, прямо в тапочках туда ходим», — делится Леся. Вторая половина местоимения «мы» — это Эдуард Багиров, 39-летний блогер, писатель и доверенное лицо кандидата Путина В.В. на выборах 2012 года.

— Какая Леся Рябцева в личной жизни?

— Капризная. Вообще, для меня отношения с молодым человеком — это многогранная история. Рядом должен быть друг, человек, кому я могу всегда открыться, кто меня не предаст, не обманет, кто сможет открыться мне.

— А что это было за реалити-шоу с элементами «Дома-2» — расставание через фейсбук, ответный пост про мудаков на сайте «Эха»?

— Мы же оба очень эмоциональные люди. И это не «Дом-2» — в «Доме-2» все не так красиво и приятно. У нас романтик. На самом деле очень-очень трогательные отношения. Даже если никто не поверит, мне посрать. Я-то знаю, какие мы на самом деле. А ты же не знаешь, что творилось в этот момент в наших головах.

— Нет, не знаю.

— Вообще, все, что я делаю, я делаю сознательно. Пост, который я писала после псевдорасставания с Эдом, был согласован с Эдом. И писала я не только о нем, а о том, что меня вообще мудаки окружают. Это спектакль. Зато мило, есть что вспомнить. Оставили эту историю в вехах интернета. 

— Тебе нравятся мужчины, которые старше тебя?

— Да нет, мне возраст абсолютно не принципиален. 

— А что принципиально?

— Честность. Причем честность по отношению к самому себе. Я готова общаться с ватниками, с укропами, с колорадами, с ярыми патриотами, с либералами, с демшизой, креаклами, хипстерами — с человеком каких угодно мировоззрений, если человек честный. 

— То есть взгляды и убеждения для тебя не важны?

— Нет, они важны. Общаться я могу с кем угодно, но если у него взгляды убивать людей, то, конечно, я с ним дружить не стану. 

— А призывы ехать воевать на Украину?

— Это его право. Я должна его переубеждать, что ли? Я могу спросить, почему он так считает, зачем он это делает. Он объяснит свою точку зрения. У каждого своя правда.

— Кто еще входит в круг твоих друзей?

— Разные люди: писатели, режиссеры, светские дамы, люди из прошлого, которых я знаю семь лет. У меня даже из структур есть друзья. Я не радикал в этом смысле, я ругаюсь из-за радикализма типа: этих бить, а этих любить. Это неправильно. 

— Люди из структур сажали твоих друзей по Болотному делу.

— Во-первых, не они лично сажали. Во-вторых, у каждого свои обстоятельства. А в-третьих, если кому-то хочется работать на «Эхе Москвы», ему приходится мириться с какими-то условиями, он сам с собой договаривается, со своей совестью. Так же с людьми из структур. Они хотят заниматься чем-то важным, защищать нашу страну от терроризма, но им приходится мириться с тем, что у них круглосуточно в офисах работает только «Россия-24», что им пытаются промыть мозг. Это их выбор. Каждый вообще в этой жизни должен сделать много выборов. Мне недавно правильно заметили, что я могу всех хоть трижды обкритиковать, но то, что делаю я, тоже не каждый бы согласился делать. Кто-то не готов, а я готова. 

— Почему?

— Потому что взамен я получаю огромные преференции, кучу возможностей для реализации, профессионального и личного роста, знакомств и общения с людьми, которых я в своем возрасте в другой ситуации никогда бы не заполучила. В моей работе много «но», но я готова с ними мириться. 

— На какой самый большой компромисс приходилось идти?

— Моя публичная жизнь. Я не хотела становиться публичным человеком. 

— Это было условием?

— Мне объяснили причины, зачем это нужно сделать, и я пошла на это.

Пока мы разговариваем, парни скейтерского вида за окном, видимо, узнают Лесю — они выстраиваются полукругом напротив нашего стола и, кажется, делают селфи на ее фоне. Один вопрос не дает мне покоя. «Ты говоришь, что дружишь с Сергеем Минаевым. А ведь его видеозапись митинга 6 мая легла в основу обвинительного заключения на Болотному делу. Твоих друзей сажали в тюрьму, другим пришлось эмигрировать, а теперь ты дружишь с Минаевым?» Рябцева мрачнеет. «Каждый зарабатывает как может, — глухо произносит она. — И вообще, он многим помогает. Мне не раз советом помогал». Она берет себя в руки и на прощание расплывается в улыбке: «Придешь к нам на юбилей?» 

Не знаю, Леся, не знаю.