Телепортация в масло: как овладеть медитацией по-русски

Этот материал был впервые опубликован в майском номере журнала «Афиша»

Когда наступает момент прорыва к другому состоянию cознания, меньше всего хочется думать о французской философии. Нет ни желаний, ни мыслей; в голове так пусто, что от тишины звенит в ушах. Все соображения приходят после, когда пытаешься суммировать пережитое, — и тут пригождаются размышления Жоржа Батая о внутреннем опыте, который не поддается передаче и объяснению. Пресловутое расширение сознания воспринимается буквально — как будто внутренний голос переехал в помещение попросторнее и смог наконец-то отодвинуться от микрофона: произносимые слова стали тише, но четче, без перегруза и шума. Месяц назад на предложение поискать у себя эфирную лопатку и астральную ягодицу я бы отреагировал репликой Вуди Аллена из фильма «Ханна и ее сестры»: «Что дальше, побреешься налысо и будешь танцевать возле аэропорта?» Сейчас же я раскрываю глаза и вижу залитую светом мансарду и двадцать людей, имеющих за плечами дзогчен, цигун и другие экзотические практики. Вновь закрываю глаза и прилежно пытаюсь нащупать вниманием нечто, во что я не могу поверить, но не могу и прекратить ощущать его присутствие. Что это — откровение? Самовнушение? Эхо расшатанной психики? Пожалуй, следует восстановить события последних недель.

Если самый короткий способ расширить сознание лежит через его утрату, то проще всего свести себя с ума, натасканного на поиск причинно-следственных связей и логические построения, читая буддистскую литературу. Чего стоит умение восточных гуру отвечать на прямые вопросы: «Что с нами происходит после смерти?» «Мы не умираем, потому что не рождаемся». Уф. Делаю вывод, что новичку нужен учитель, и желательно не бумажный. Он внезапно находит меня сам: в электронную почту падает предложение прослушать вебинар о самопознании — казалось бы, хороший знак. Первый вебинар отменяется из-за неспособности лектора совладать с трансляцией. На следующий день невидимых зрителей знакомят с золотым набором нью-эйджевых трюизмов — в основном про карму и про то, что она значит для наших несчастных душ. На третий я наконец получаю первый рецепт, как же эту карму улучшить: оказывается, необходимо жертвовать деньги тем, кто уже достиг просветления. Это — кто бы мог подумать — мастер, чье учение вкладывают в наши уши. Захлопываю ноутбук. На этом этапе отсеивается большинство желающих пробудиться, но мне нужно идти дальше. Однако желание покинуть дом не возникает — продолжаю искать веб-учителя: духовный рост должен быть доступен всем.

«Меня не очень интересует «тот свет», другие перерождения — я ничего об этом не знаю. Я живу в этой жизни и хочу улучшить то, до чего я могу дотянуться», — говорит мой лэптоп уже другим голосом. Голос принадлежит Валерию Веряскину, адепту так называемого секулярного буддизма. Он с ходу умеряет мой пыл — чтобы достичь пиковых переживаний, потребуется не один год регулярных занятий медитацией. «Это не прорыв в другие миры, а скорее гигиеническая процедура — вы же чистите зубы каждый день зачем-то, наверное, потому что вы так чувствуете себя лучше», — поясняет он. Об этом же пишет тележурналист Дэн Харрис, решивший что-то сделать со своим беспокойным внутренним голосом после панической атаки, охватившей его в прямом эфире. Попытки Харриса разобраться с собой детально описаны в его книге «На 10% счастливее» — заголовок исчерпывающе говорит о предполагаемой пользе от неглубокой, но повседневной медитации, а для тех, кому этого мало, Харрис подбирает научные исследования, доказывающие положительные изменения в мозге практикующих. Все это звучит на редкость разумно, и, видимо, именно эта несвойственная восточным учениям рассудительность и есть причина, благодаря которой медитация сегодня — это новая йога. Дело не только в доступности — хотя тот факт, что в Америке разным техникам сосредоточения внимания учат уже десятки тысяч преподавателей, завораживает сам по себе. Соединение древнейших методик с современными технологиями тоже важно — будь то занятия по скайпу или приложения для айфона, помогающие облегчить вашу практику, — но и это не главное. Все это лишь следствие той самой секулярности — способности отделять методы, приемлемые даже для убежденных сциентистов, от эзотерической теории: от мандал, кармы, благовоний и парадоксальной мудрости древних, действующей мне на нервы. Международный рынок просветления охватывает сегодня не только хипповатых любителей поговорить о прошлых жизнях, но и богему, военных, тюремных заключенных и топ-менеджеров транснациональных корпораций, желающих научиться жить без стресса в мире, требующем от нас постоянной многозадачности. Если на ваших ногах кроссовки New Balance, в диктофоне батарейки Duracell, а в чашке пакетик чая Lipton, то вам, наверное, следует знать, что руководство головных офисов этих компаний практикует технику mindfulness, «внимательности». В методе Валерия нет ничего возмутительного для агностиков (то есть для меня), все, что нужно делать, — так это приучиться слушать: сначала свое тело, дыхание, внешние звуки, а затем и мысли, не вмешиваясь в них, а наблюдая их как проплывающие облака, стараясь получить максимальное представление о созерцаемом. Получасовое занятие (сидя, глаза закрыты, минимум внешних раздражителей) оставляет ощущение бодрости ума и легкости в теле. Я не умею измерять счастье в процентах, но этого точно недостаточно для того, чтобы считать поставленную задачу — расширение сознания — выполненной. Значит, пришло время для знакомства с московскими эзотерическими кругами. Запи-сываюсь на холотропное дыхание, где одна сессия сулит как минимум откровение, как максимум — новую жизнь.

Виктор Пипченко, или, как он себя называет в интернете, Пипа, плотный мужчина, похожий на казака из советского мультфильма, перед началом семинара раздает желающим бумажные рупии, приговаривая, что их обладатель вскоре непременно побывает в Индии. Сам Пипченко часто ездит в Гоа — там он проводит церемонии с использованием мощнейших галлюциногенов, отдыхает и получает новые знания. Семинар начинается с разговора об иллюзиях: приведя примеры из школьной программы (например, об адаптации мозга к очкам, переворачивающим картинку), Пипченко внезапно предлагает расфокусировать зрение и посмотреть в окно.

«Видите частицы перед собой? Это прана. Откуда я знаю? Потому что в Индии их больше нисходит», — говорит он и спрашивает у пришедших на семинар о том, с какой целью они здесь оказались. Перекличка доходит до полной женщины в цветастой блузке, она заметно смущается: «Я слышала, что холотропное дыхание — это замена ЛСД». Пипченко кивает, остальные смеются. Мы разделяемся на пары — сначала один дышит в течение трех часов, а другой присматривает, затем меняемся ролями. Я объединяюсь с милой женщиной средних лет, у которой это первый опыт. У Елены все проходит спокойно и даже скучновато для стороннего наблюдателя, чего не скажешь о доброй половине собравшихся: кто-то неистово танцует в позе лотоса, кто-то рыдает, кто-то пытается картинно прорваться сквозь невидимую стену, пара человек просто лежит с синими губами — это нормально. В перерыве все как ни в чем не бывало встают и идут рисовать мандалы и угощаться фруктами и бутербродами с колбасой. Наступает моя очередь. Инструктаж поражает своей краткостью. «Дыши резко и глубоко. Если ничего не происходит — дыши резче и глубже», — раскрывает технику Виктор. Следовать этому нехитрому совету оказывается не так уж легко: как если долго и упорно ехать в горку на велосипеде, только без велосипеда и горки. Сосредоточиться очень сложно — меня внезапно начинают отвлекать вещи, которые я прежде не замечал. Возмущает гипнотическое предложение Пипченко ощутить пространство между левым и правом ухом; акустическая система, разрекламированная в анонсе, чудовищно свиристит на средних частотах, но хуже всего сама музыка, служащая саундтреком для моего путешествия, — что-то внутри меня отказывается получать мистический опыт под Dead Can Dance и клонов Deep Forest; ко всему прочему, нестерпимо пахнет колбасой, хотя она лежит в десяти метрах от меня. На долю мгновения мельтешение мыслей и оценок отступает, и я проваливаюсь в теплый туннель. Я расслабляюсь, перестаю качать воздух с неистовством столкнувшегося с проколом шины дачника и немедленно вылетаю из уютного состояния полубытия обратно, к помпезным нью-эйджевым эпикам и запаху колбасы. Музыка стихает, я открываю глаза — на улице успело стемнеть: наше время вышло. Если вспоминать изречение Кена Кизи про автобус, то я даже толком не взобрался на подножку, — глубина моего разочарования превосходит глубину полученного опыта в десятки тысяч раз. Приобретенный комплекс психоделической неполноценности усугубляется последующим коллективным обсуждением. Мужчина с волевым подбородком рассказывает о тех прошлых жизнях, которые он вспомнил. Сразу несколько холонавтов говорят о невероятных красотах, открывшихся их внутреннему взору. Похожая на учительницу женщина вспоминает свой прошлогодний опыт, когда таинственный голос приказал ей прекратить есть — и она питалась только водой и разбавленными соками в течение шести месяцев. Все это совсем не похоже на открывшееся мне смутное пятно неизвестно чего. Пипченко рассказывает о других семинарах под его руководством, в частности — про закапывание и ксенонотерапию, еще одну легальную замену изобретению Альберта Хофмана. В голове роятся невеселые мысли, что мне поможет только холотропное вдыхание ксенона глубоко под землей. После такого сокрушительного поражения при попытке совершить трансцендентальный скачок мне не остается ничего другого, кроме как вернуться к искусству маленьких шагов — то есть к практике внимательности.

«Люди часто жалуются на серость своей жизни — им хочется, чтобы все переменилось целиком и сразу. Они не понимают, что им следует научиться замечать в жизни все больше хорошего и таким образом постепенно перепрошивать свое сознание. То, что мы думаем о себе, — что мы от рождения склонны хандрить, что у нас скверный характер, что мы по своей природе подвержены внезапным приступам ярости, — ложь», — говорит Виктор Ширяев, преподающий практику базовой внимательности, в том числе сотрудникам «Яндекса». То, что внимательность постепенно становится частью корпоративной культуры, вызывает у меня некоторое смущение, и, оказывается, не только у меня. Проживающий в Словении Веряскин вспоминает о своем земляке Славое Жижеке: «Он резко критикует современный буддизм, называя его новым опиумом для народа, — потому что вместо того, чтобы бороться с системой, практикующие медитацию сотрудники фирм-гигантов просто примиряются с существующим порядком вещей. Прав ли он? И да и нет — все-таки если человек начинает больше видеть и чувствовать, растут и его шансы понять, на своем ли он месте и может ли он что-нибудь изменить. Хотя есть вещи, которые я сам не могу воспринимать однозначно, например, внедрение mindfulness-практики в армии США, то есть фактически для убийц. Как это соотносится с буддизмом? Никак». Моя попытка помедитировать на работе под скайп-руководством Ширяева, впрочем, не спасла от развившегося после холотропного дыхания уныния, хотя проблема была скорее в обстановке — с тем же успехом можно изучать сопромат посреди Ленинградского шоссе.

Анастасия Гостева, последний преподаватель, к которому я обращаюсь, считает иначе. «Выбор простой: один морской пехотинец убивает на войне таких же, как он, но из-за постоянного стресса еще стреляет по женщинам и детям, а вернувшись домой, начинает разрушать общество вокруг себя. А обученный медитации морпех убивает только тех, кого должен согласно приказу. Конечно, лучше, если бы войны вообще не было, — но в краткосрочной перспективе это невозможно». Гостевой сорок лет, она закончила физфак МГУ и Высшую школу психологии, пятнадцать лет назад писала в Playboy про Тимоти Лири, еще раньше стихи со строками вроде: «Я слishком zдорова dlя больных слiшком crazy для яппи». Сейчас ее фамилию легче встретить под статьями о медитации для бизнесменов в «Ведомостях». Отличие преподаваемого ею метода от светских практик в том, что вместе с возвращением внимания к границам физического тела, эмоциям и мыслям Гостева (точнее, ее мастер, проживающий в Дагестане) предлагает пойти дальше и задать вопрос: где же источник этого внимания? В ее понимании пробуждение — это процесс избавления от выученной беспомощности, от безответственности, то есть то, чего так не хватает жителям России. «Вы только учтите, что это более эзотерично, чем то, с чем вы уже имели дело», — предупреждает она.

Первый день ретрита дается тяжело: до самого вечера я ловлю себя на мысли, что единственное, чему я научился за день, — это сидеть прямо. Сознание все так же жужжит роем злых ос: от слов «сущность» и «левитация» мне становится почти физически больно. Я спрашиваю Гостеву, что мне делать, если я не могу найти того, о чем она говорит, — ни внутреннего наблюдателя, ни свое невидимое тело — и получаю неожиданно успокаивающий ответ: fake it till you make it. 

Во время паузы завязываю разговор с мужчиной, выглядящим самым опытным в нашей группе. «Вот в девяностые были ретриты человек на шестьсот», — бурчит он, отпивая чай из пиалы. За следующие девять минут я узнаю от своего собеседника, психиатра и бизнесмена, о том, что развитию интуиции давно обучают в спецслужбах, о том, что практиковать в моем возрасте опасно («личность складывается к сорока, а тут что, юнец, два-три года, и все, мой пациент»), и о танатотерапии. «Да, закапывание…» — вставляю я свои пять копеек. «Не просто закапывание, мы еще и надгробный камень ставим», — поправляет меня любитель чая.

Только с десятой попытки что-то получается: пространство начинает дрожать, и меня выносит туда, где неуместны слова и мысли. На второй день история повторяется — до обеда я с трудом выполняю базовые упражнения на концентрацию внимания на физических ощущениях, а после перерыва внезапно осваиваю состояния, к постижению которых в индийских ашрамах идут неделями. Меня осеняет догадка — оба дня, ровно перед тем, как у меня стало что-то получаться, к нам присоединялся муж Гостевой, медитировавший позади группы. Когда все заканчивается, благодарю его за поддержку — медитировать с кем-то более продвинутым оказывается куда эффективнее. «Это случилось не потому, что мы были с вами, а потому, что нас здесь не было», — отвечает он. Еще один приобретенный навык в большом пути — беззвучно скрипеть зубами и вежливо улыбаться.