«Не мы крутые — всех остальных убили» — редакция «Ленты.ру» о том, что случилось

• Что происходит сейчас? Как строится общение нынешней редакции с новым начальником?

Иван Колпаков (начальник отдела спецкорреспондентов): Не происходит ровным счетом ничего. Сегодня новый главный редактор обещал прийти в редакцию в 10.00, пришел в 11.49, встретился с заместителем главного редактора Дмитрием Томиловым и попросил его, чтобы издание продолжало функционировать. Потом с ним встретился я, чтобы понять, как мы поступаем с обязательствами перед внешними авторами, которым заказаны тексты, и перед внутренними авторами, которым заказаны тексты, — все-таки никто тут не собирается разрушать «Ленту.ру» изнутри. Договорились, что тексты эти выйдут, он пообещал в их редактуру не лезть.

Светлана Рейтер (специальный корреспондент): Но мы не знаем, можем ли мы ему верить.

Александр Поливанов (начальник отдела экономики): Дело в том, что он совершенно не понимает, что ему с этим делать. Вот вчера была его встреча с редакцией, на которой мы попытались задать несколько простых вопросов. Почему случилась эта рокировка? Хотел ли он ее сам? Зачем ему это нужно? Что он собирается делать с «Лентой»? С кем он собирается это делать? Есть ли какой-то план? Он на каждый вопрос отвечал, что ничего не знает.

Рейтер: Точнее, он отвечал, что будет действовать в интересах акционера и в соответствии с той задачей, которую акционер поставил. На вопрос, что это за задача, он ответить не смог.

Андрей Козенко (специальный корреспондент): Он не редактор, он решальщик вопросов. Это главное, что про него надо понимать.

Игорь Белкин (редактор соцмедиа): В качестве аргументов, объясняющих, почему Галя должна уйти, приводилась какая-то чушь про показатели TNS. Дескать, мы упали. Я слежу за счетчиками каждый день, я знаю, насколько мы взлетели — у нас стратосфера уже осталась далеко внизу. Было видно, что он понятия не имеет, что вообще такое «Лента.ру». Потом мы напрямую спросили, будет ли он лезть в редакционную политику каким-то враждебным ей образом. Он сказал, что никогда этого не делал. Тут уж его поймали за руку, потому что однажды, совсем недавно, он звонил Гале и требовал снять новость — чего, естественно, сделано не было.

Колпаков: В чем заключается ужас этой ситуации? Понятно, что нельзя снимать заметки. А если человек, который снимает заметки, становится главным редактором, он будет снимать заметки, ставить заметки, менять заметки, делать все что угодно.

Рейтер: Три недели назад Лиза Осетинская выложила в фейсбук очень правильный кодекс работы редакций. Один из первых пунктов там: акционер не имеет никакого права лезть в редакционную политику. Его должны интересовать прибыль и так далее. И когда к нам приходит человек, который повторяет: «Я действую в интересах акционера...» Поскольку мы с четырех часов дня пребывали в несколько измененном состоянии сознания, я его так по-школьному, по-хамски спросила: «А вот если вам акционер скажет — прыгни со второго этажа, — вы прыгнете?» Знаете, что он ответил? «Да, иногда приходится на такое идти». Ну как это может быть?! 40 лет человеку! И еще он произнес прекрасную фразу: «Я просто делаю свою работу». После чего я сползла под стол и сказала: «..., ну это Нюрнбергский процесс, я пошла».

Колпаков: Но по-другому быть не могло. Люди, которые занимаются GR (government relations. — Прим. ред.)... Понятно же, что это он не там наши интересы защищает. Это он защищает их интересы тут. И вот теперь этот человек — главный редактор.

• А раньше были у вас с ним какие-то столкновения?

Поливанов: Совершенно очевидно, что из Кремля и других структур на все новостные издания оказывается давление. Одна из больших заслуг нашего главного редактора заключалась в том, что она давала нам работать спокойно и принимала удар на себя. Мы никогда не чувствовали этого давления. Эту историю про требование снять заметку почти все мы узнали вчера. Судя по каким-то обрывкам слухов и случайным фразам, такие истории случались чаще, чем можно предположить. Но на нас это не влияло.

• То есть для вас вчерашнее увольнение Тимченко было неожиданностью?

Колпаков: Гореславский утверждает, что оно и для него было неожиданностью. Но я убежден в том, что он об этом знал заранее. 

Рейтер: Точно знал. Глава одного дружественного нам ресурса — не буду называть имен — парадоксальным образом дружит с Алексеем Гореславским. И рассказывает, что Гореславский еще две недели назад ему сказал, что Тимченко будут снимать, а на «Ленту» будет накат.

Поливанов: Понимаете, когда каждый день приходишь на летучку и шутишь, что нас завтра закроют, вырабатывается какой-то иммунитет — и кажется, что этого никогда не случится.

Колпаков: Из-за того что мы были последними и такими большими, у нас в каком-то смысле появилось ощущение собственной неуязвимости. И мы так работали — неплохо, на мой взгляд, — именно потому, что не ждали, что нас закроют. Мы задним умом понимали, что рано или поздно что-то такое должно произойти, но у нас было полное ощущение, что мы летим, как пуля, и пробьем все.

Рейтер: Тут ведь что важно? В отличие от разных демократических ресурсов, мы, во-первых, беспартийные, а во-вторых, очень объективные. У любой новости, которая выходит на «Ленте», есть либо первоисточник, либо два-три независимых друг от друга источника. В репортажах — то же самое. Интервью Азара — это, простите, интервью, и он говорит с людьми, которые находятся с разных сторон. Именно поэтому я тешила себя надеждой, что «Лента» — это некое пристанище объективной журналистики, и — ну что с нами может произойти? Мы не ... [врем], не бегаем и кричим про кровавый режим, у нас всегда есть несколько источников, у нас всегда есть записи интервью, что мы делаем не так, по гамбургскому счету? Нужны же честные журналисты? Казалось, что нужны. 

• А историю с РИА вы на себя не примеряли? Понятно, что там госкомпания и другая история, но все же.

Колпаков: Да, конечно. Я помню, как Галя смотрела запись встречи Миронюк с коллективом и говорила — понимаешь, волей-неволей примеряю ситуацию на себя и плачу. Конечно, как-то это проигрывалось у нее в голове; наверное, она чаще нас об этом думала, потому что ей чаще прилетало, потому что ей приходилось за все это отвечать. Была же еще история с «Газетой.ру», которая совсем близко. Но для нас, как для людей слегка безумных, «Газета» тоже была одним из объяснений нашей неуязвимости. Что, наверное, существует некий договор: типа «Газета» — все, а «Лента» пусть работает; возможно, они «Газетой» заплатили за то, чтобы сохранить «Ленту». Хотя ведь глупая мысль на самом деле. Гораздо логичнее предположить, что пришли за ними — придут и за нами. Что и произошло.

• Тут ведь есть удивительный парадокс: вся эта ситуация связана, по сути, с тем, что вы стали слишком успешны. За последние год-два «Лента» окончательно вышла из-под радара, на нее стали обращать внимание в условном Кремле — ну и приехали.

Козенко: Да, когда я пришел сюда работать в марте 2012-го, здесь было очень комфортно и спокойно. Мне кажется, они воспринимали «Ленту» как составную часть всего интернета, из которого периодически прет какая-то херь в их адрес. Но когда мы перезапустились, повысили качество текстов, поставили какие-то рекорды, мы стали выделяться — и нами заинтересовались по полной.

Колпаков: Да тут вообще парадокс на парадоксе. Мы понимаем сами: это не мы такие крутые. Просто всех остальных убили. Они избавили нас от всех конкурентов. Мы вынуждены были соревноваться сами с собой, патологическая ситуация. Когда происходит такая искусственная селекция, ты не можешь быть уверен в том, что твой успех — твой.

Последний месяц работы «Ленты» в цифрах Белкин: Я могу немного сказать по поводу цифр. В последние недели мы стабильно занимали первое-второе место по топу LiveInternet — без накруток, без ничего, на органическом трафике: соцсети, переходы с агрегаторов плюс прямые заходы, по которым у нас был один из самых высоких показателей по рынку — теперь уже был. С нами конкурировали «Вести.ру», которые, по моим ощущениям, просто в конце месяца искусственно поднимали просмотры, чтобы открутить рекламу, и РИА «Новости», у которых был выкуплен блок на Gismeteo, приносивший им треть трафика. 

• Вот сейчас, допустим, вы все уходите. Допустим, новый главный редактор нанимает новую команду, эти люди пишут то, что от них требуют. Как вы думаете, миллионы ваших читателей правда заметят перемены?
  

Белкин: Важно, что это миллионы не наших читателей. Это миллионы читателей «Ленты».

Рейтер: Вот вчера была история. Мы делали обзвон деятелей культуры, которые подписали письмо в поддержку действий Путина в Крыму. Деятели культуры вертелись так же, как Гореславский вчера на редколлегии. Это был последний материал, вышедший при Гале, — а в твиттер его выложили уже после объявления об увольнении. Так того, кто выложил, закидали там вопросами: «Зачем ты туда ссылаешься? Это уже не та «Лента»!»

Козенко: Я думаю, что та часть аудитории, которая читала нас через соцсети, все поймет прекрасно.

Белкин: И все равно: 10 процентов реферального трафика — это много, но «Лента» гораздо больше. Что сейчас будет происходить? «Лента» набрала гигантскую аудиторию, особенно на теме Украины. У сайта гигантский запас прочности. Пришло много новых читателей, которые, собственно, и не понимают, как было раньше. Скатывание издания в говно — это процесс, он не происходит одним махом. Пройдут месяцы и месяцы до того, когда ты сможешь открыть «Ленту», взглянуть и сказать: «..., что за говно». Это как самолет, у которого два двигателя сняли, он же не сразу упадет — он будет пикировать, пикировать, пикировать... Но когда «Лента» начнет падать — а это произойдет неминуемо, — я думаю, эффективные менеджеры из холдинга прибегут к старой тактике закупки трафика и будут всем рассказывать: мол, Галю выгнали, вся команда ушла, а у нас рост по TNS. Потому что TNS работает ровно так, что, когда ты вколбашиваешь несколько миллионов в трафикогенератор, можно быстро добиться видимого роста показателей.

• Вопрос был отчасти в другом: так ли всем нужна качественная журналистика, попытки узнать второе мнение, прекрасные репортажи Рейтер, Козенко, Туровского, Азара? Или, если их не будет, 70 процентов людей просто не заметят этих изменений?

Колпаков: Мы самоуверенно думаем, что очень быстро растущее в последнее время количество читателей говорит о том, что, извините за пафос, честная и объективная журналистика востребована. Чем быстрее сокращалось информационное пространство вокруг нас, тем больше у нас становилось читателей. И в то же время — простите, это звучит очень некорректно — оскотинивание аудитории происходит ужасно быстро. Я знаю, что Дмитрий Киселев — эффективный пропагандист. Я ездил в свой родной город-миллионник, встретился со своей семьей, поговорил с мамой, с отчимом и убедился: это работает. Думаю, что если нас запихать в комнату, в которой будет вещать только Дмитрий Киселев, то мы из нее выйдем горячими его сторонниками.

Рейтер: Я вчера Гореславского спросила: «Зачем вы нам врете?» Мы знаем, как уволили Макса Ковальского из «Власти», знаем, как закрывают «Дождь» и что происходит с «Большим городом». И продолжаем говорить себе: да, может быть, зря был в газете этот скандальный бюллетень, может быть, БГ был убыточным... Естественно, после того как то же самое происходит с тобой, ты уже точно понимаешь, что цензурные закрытия СМИ — это правда. Вот Арина Холина пишет в фейсбуке: «Слава богу, в «Ленту» пришел мой друг Леша Гореславский, и теперь-то он сделает ее прибыльной». Извините, но, насколько мне известно, половину издательского дома тащила на себе «Лента». 

Поливанов: Для меня всегда было очень важно, что у нас есть совершенно аполитичные рубрики. Раздел «Наука» — он вообще самый читаемый на «Ленте», все программисты и математики на него подписаны. «Культура». «Игры». Сейчас ни у кого из редакторов этих аполитичных рубрик не возникло сомнений в том, что делать дальше. Уходить — вот что делать. То есть «Лента» изменится не только в смысле позиции или репортажей: просто не будет хороших текстов о науке и технике, не будет обзоров игр, не будет инфографики, не будет каких-то находок бильд-редакторских...

Козенко: Очарование «Ленты» заключалась в том, что подборка главных новостей выглядела, например, так: «Неизвестные войска обнаружены на территории Крыма». Дальше: «Минюст отказался зарегистрировать партию Навального». А третьей новостью: «Коала убежала из зоопарка, но по дороге заснула». Вот именно эти сочетания давали понять, что мы люди и работаем для людей. Мы пытались сделать так, чтобы всем было интересно. И это было возможно, только пока здесь сидел человек, который говорил, что писать, а не как писать.

Колпаков: Есть некая шкала, из которой были выбиты все звенья, и остались только два полюса: условный канал «Россия» и условная «Лента», и мы на разных сторонах. Но раньше так не было: это вы выбили остальные зубчики, это вы сами поставили нас в положение оранжево-либеральной ... [проститутки]. Мы не были никогда ей! Просто никто, кроме нас, не писал репортажей про Навального, про «болотное дело». А если больше об этом никто и никак не сигналит, мы оказываемся рупором оппозиции. А мы себя этим рупором не назначали, мы всегда держали баланс. 

• В какой момент на вас пошла волна обвинений в русофобии и в том, что вы поддерживаете всю эту майдановско-оппозиционную сволочь?

Колпаков: Ужас, мракобесие и «Война миров-Z» — все это началось с Украины. Когда вся пропагандистская машина стала 24 часа в сутки обрабатывать людей. Референдум, война — они не хотят, чтобы что-то где-то отблескивало. Вы не представляете себе, какое количество писем, угроз с обещанием найти и вырезать всю семью и комментариев в стиле «Проклятые русофобы, когда вас всех убьют и вышлют в Израиль» тут потекло — это просто невероятно. 

Поливанов: Но, строго говоря, эта машина не только тогда включилась. Просто она до того ехала на другой передаче.

Рейтер: Мы вчера спрашиваем у Гореславского: «А вы читали вообще «Ленту»?» — «Ну, читал». — «И какой последний репортаж вы читали?» — «Азара». — «Про что?» — «Про Донецк». — «И как вам?» — «Талантливо! Смело!» Риторика члена КПСС, которую я ненавижу. И через секунду он говорит: «Акционер хочет, чтобы Азар ушел». Я говорю: «Вы чего? Он же талантливый! Смелый!»

Белкин: Еще важно понимать, — как говорит Андрей Подшибякин, — что, вообще-то, уволить Азара нельзя. Он член УИКа с правом решающего голоса. 

Колпаков: Я вот погляжу, как они его будут увольнять. Я его сам не мог уволить. Настрадался с ним. Сколько раз ему говорил: «Я тебя уволю», а он мне: «А я член УИКа!» Отобрали у меня единственное, ради чего я работал: надеялся когда-нибудь с треском выгнать сюда Илью Вильямыча. 

• Азара вчера в твиттере рекрутировал Габрелянов. Еще какие-то предложения с того фланга поступали кому-нибудь в редакции — Lifenews, «Известия», Первый канал?

Колпаков: Ну, об этом же никто не расскажет. Мне вчера поступили кое-какие предложения, но, так сказать, с нашего, либерального фланга.

Рейтер: И мне два (Светлана Рейтер перешла на работу в «РБК». — Прим. ред.).

Белкин: Я могу сказать за всю редакцию: здесь нет случайных людей. Здесь случайных с позором ... [прогоняют] на первой неделе работы. Я больше чем уверен, что без работы здесь никто не останется. А еще несколько людей планируют с этой ... журналистикой завязать — или заниматься ей где-нибудь, где не нужно писать слово «президент» с большой буквы.

• Есть такое расхожее объяснение: если бы не уволили Тимченко и Азара, «Ленту» бы просто пришлось прикрыть. Что был такой ультиматум.

Колпаков: Очевидно, что ультиматум не такой. Александр Леонидович Мамут — умный человек, умнее нас с вами. Даже нам, идиотам, понятно, что изданию нанесены непоправимые репутационные потери, одним росчерком пера все уничтожено. Понятно, что там какая-то другая логика. Очевидно, что на другой чаше весов что-то гораздо более серьезное, чем просто «Лента». Весь холдинг. Весь бизнес. А может быть, тут вообще другая логика, и акционер и пришел сюда с этой задачей? Такое тоже может быть: с «Газетой.ру» вполне себе осмысленная вещь была сделана. Это не выглядело спонтанным менеджментом. Тут речь не о свободе слова. Для него это личное дело, он спасает какие-то другие, куда более серьезные вещи. Типа — или 70 человек в «Ленте», или 10 тысяч или сколько там работников «Евросети» (Александр Мамут продал свою долю в «Евросети» в 2012 году. — Прим. ред.). Ну, жалко, конечно, — а что делать.

• Так, ну понятно. Что бы вы посоветовали нам, своим коллегам?

Рейтер: Работайте, пока работается.

Колпаков: Нет, очевидно, что журналистики как индустрии больше нет. Они решили от этой отрасли избавиться — по крайней мере на какое-то время. Бреют под ноль. Если, прости господи, даже у «Русской планеты» проблемы, это значит, что ... [конец]. Все.