Рабочие материалы Из чего сделаны все развлечения Москвы

Влади и Хамиль, участники группы «Каста»

Влади: У нас не было времени, чтобы нормально завершить альбом, сидя в студии. Нужно было ехать в тур. Нам не хватало главной темы, в которой бы участвовала вся группа. И тогда мы придумали песню «Миллиард лет» и записали ее прямо в дороге. Идея была такая: каждый участник группы в одном куплете описывает свою жизнь — рутинную, полную всяких мелких деталей, из которых в итоге и складывается обычный день. С нагнетанием обстановки, с накаляющимися эмоциями и сдающими нервами. У нас были с собой микрофон, звуковая карта и компьютер. Как только у кого-то был готов куплет, мы прямо посреди дороги ставили технику, подключались и записывали. Один кусок записали за сценой Дома культуры в городе Домодедово, там столпились работники сцены, билетерши какие-то недовольные.

Хамиль: Есть у нас такая песня «Муза», в ней мы приоткрываем завесу тайны того, как пишутся тексты:
У меня есть набор кубиков с рисунками.
Я их перемешаю в специальной сумке —
Высыпаю на пол… Ух ты!
Это ж настоящий рэп-конструктор!
А если я картинки собрать не смог,
То сажусь тут же музе писать письмо,
Излагая в нем просьбу помочь мне —
Тогда песня приходит по почте.
Я чаще пишу не на листках каких-нибудь, а на компе. Но вообще у нас куча туров, перелетов, нам часто писать некогда. Идеи копятся, а выплеска нет. Поэтому когда у меня выходной, сразу думаю: посвящу-ка я его полностью писательству.

Влади: За годы работы со словом и с нотами я так и не нашел ответа на вопрос, что именно способствует написанию песен. Конечно, треки не построены на реальности. Все это — художественный вымысел. Есть, правда, песня «Самый счастливый человек», в которой Змей описал то, что происходи­ло три года назад, когда родился его сын. Ему в тот момент от счастья было вообще все по фигу.

Хамиль: Нет закономерности в том, как создаются песни. Бывает, музыку слышишь, и она рождает текст, бывает наоборот: есть идея, пишешь текст, потом ищешь под него подходящее сопровождение. Вообще, это крутой процесс.

Рецензия на альбом «Хамиль и Змей» на «Афише»

Юрий Григорян, архитектор

Раньше на этом месте был рынок, который я прекрасно помню, всегда покупал там цветы. Это было очень важное с точки зрения городской среды место. И нам хотелось этот рынок восстановить. Мы сделали проект, ориентируясь в основном на американские рынки. Хотели сделать один общий зал, огромный, почти в четыре раза больше Дорогомиловского. Мы делали дикий, брутальный рынок, с висящими тушами, с такой мультикультурной средой, где узбек и таджик торгуют рядом. Когда проект был уже почти готов, нам сообщили, что это никогда не согласуют, а на месте рынка решено построить небольшой торговый центр. У каждого метро в Москве есть такой небольшой торговый центр. Я как представил, что мне нужно будет это делать, мне стало физически тяжело.

Если ты имеешь дело с коммерческой организацией, им важно не столько то, как здание выглядит, а как пространство работает. И главное, чем занимается архитектор, — это не фасады, а логистика. Когда ты пытаешься сделать что-то новое, все консультанты в один голос говорят тебе, что это не будет работать, таких прецедентов нет. А вот торговые центры у метро со стоянками и магазинами — они работают. В общем, я сел и начал думать заново. И понял, что это пятно на Цветном бульваре условно совпадает с базиликой Палладио в Виченце. И еще оно совпадает с типовым планом европейского универсального магазина. И тогда мы придумали сделать гибрид рынка и универмага. Чтобы как-то привлечь заказчика, который очень хотел рынок восстановить, я сказал ему: «Давай назло всем поставим рынок на голову зданию».

Мы снова стали проектировать: чертить, рисовать, делать макеты. И когда сделали бронзовый макет, у нас родилась идея дома-горы. Что внизу там будет организованная торговля, а наверху — ландшафтная гора, по которой можно гулять: террасы, рестораны. Я понял, что мы ограничены простым планом, брутальным зданием. А вот фасад у него можно сделать живой, с изгибами, как бы имитирующими растительность. Ведь у горы не бывает прямых фасадов. Там всегда какие-то камни и деревья. В итоге в здании немного есть этой пластики.

Сначала казалось возможным сделать здание из стекла, но мы поняли, что хватит уже стеклянной архитектуры в городе. Напротив уже почти стояло огромное здание полностью из стекла. И мы решили смешать стекло и камень. На Цветной будет смотреть стекло, а дальше постепенно уходить в камень. В России нет камня, его взрывным способом добывают. Пришлось ехать в итальянский карьер, где местные папы Карло выпилили нам из цельных камней куски, которые мы привезли в Москву.

Мы хотели, чтобы обязательно в этом здании были окна. Это тоже была борьба, потому что нас все убеждали, что это должен быть глухой ящик, потому что у торговли окон быть не должно. Эпоха всеобщего кондиционирования в 50-е годы привела к тому, что торговые площади во всем мире не имеют окон: иначе кондиционеры работают плохо, свет натуральный смешивается с искусственным, витрины негде делать. Но мы настояли на своем и сделали окна. Внутри мне очень хотелось сделать стену из цветов — это было сентиментальное чувство.

В итоге у нас получился крытый город, в котором внутри очень много воздуха, и на крыше можно купить дораду и помидоры, и тебе все это приготовят прямо на месте почти бесплатно.

Гид «Афиши» по универмагу «Цветной»

Фермерский рынок в «Цветном»

Нина Неретина и Донис Пупис (Nina Donis), дизайнеры

Сколько было у нас коллекций, столько же и способов поиска идей, столько же и путей работы с ними. Нет универсальной формулы. Каждый раз все по-разному. Мы берем все исключительно из головы. Сначала придумываем идею, потом нанизываем на нее свои знания. Изначально мы хотели сделать коллекцию по мотивам русского народного костюма, продолжая нашу историю прошлой зимы (сезона осень-зима 2010/2011), только на этот раз более теплую, тяжелую и фактурную. Стараясь придать народному костюму современный вид, мы дошли до того, что он стал похож на хоккейную форму. Нам это понравилось — и мы повернули в эту сторону. А утепляя хоккейные майки, вышли на ватники, стеганки и военные куртки на подстежках. Фотография игрока в крикет в одежде мраморно-белого цвета с невероятно красивыми по фактуре стегаными накладками на ногах (он был похож на скульп­туру из мрамора!) привела к тому, что мы выделили этот цвет в качестве основного в коллекции. Далее, продолжая работать над силуэтами, вышли на костюм для фехтования. И уже на последнем этапе, когда отлаживали технологию изделий, в голову пришла идея модулей — отдельно обработанных деталей одежды, соединенных между собой завязками. Сама по себе идея вещей-трансформеров не новая и смешная, но здесь она по­казалась нам уместной. Если в этой коллекции нет мотивов медицинской униформы, это не значит, что мы не держим ее в голове. Мы просто не используем ее в этот раз. Сравнение так себе, но когда ты, к примеру, готовишь, ты же не кладешь в одно блюдо все продукты, что у тебя есть в холодильнике? Или ты, как журналист, знаешь десять синонимов слова «прекрасный», но ты не используешь их в одном и том же предложении?

Коллекция Nina Donis на «Афише»

Роман Литвинов (Муджус), музыкант

Все начинается с семплеров — ну я их так называю. Есть постоянный поток каких-то слов, выражений, оборотов, которые мне почему-то нравятся и которые я записываю в телефон или какой-нибудь файл на рабочем столе. Раньше, когда в телефонах не было заметок предусмотрено, я вообще писал огромные черновики в эсэмэсках — иногда мог их кому-нибудь нечаянно отправить и взорвать мозг; еще как-то раз у меня утонул огромный семплер вместе с телефоном в Москве-реке — я утешал себя тем, что только рыбы с ним смогут ознакомиться. Что я записываю? Все что угодно — частично это тексты, частично картинки, ссылки на видео и так далее. Все это складывается в блоки, ящички: есть, например, блок, где собраны настоящие, из колористики, названия понравившихся мне цветов; есть блок с пословицами — как ни странно, мне нравятся всякие фольклорные штуки, мне кажется, все оттуда по-прежнему сильно растет, несмотря на то что вся традиция исковеркана.

Потом из семплеров делаются проекты. Есть идеи песен — или не песен, неважно, — и они становятся такими папками, куда все подходящее собирается и систематизируется. Вот проект «Выздоравливай скорее» у меня лежал уже очень давно. Бывает, конечно, что берешь и пишешь без подготовки, но это редкость. Чаще придумываешь — я хочу песню о том-то, и дальше накапливается эта критическая масса. «Выздоравливай скорее» я очень долго доделывал: у меня был припев и какое-то общее описание — и я никак не мог понять, что мне не нравится в тексте. А потом сделал этот бит восьмидесятнический, поставил эту честную драм-машину — и сразу понял, как текст должен строиться, как он должен быть организован; что это действительно привязка к тому времени, к 80-м, — и сразу все заработало. Хотя раньше я бы себя за такую драм-машину убил. И вот ты расписываешь то, что происходит, это может быть даже какой-то рассказ. А потом режешь на куски, достаешь слова, подставляешь. Это все не всегда может считываться слушателем, но ты делаешь это честно. Ты знаешь, что оно закодировано, оно там. Вообще, у меня был даже отдельный лист, на котором в блок-схемах весь последний альбом был разрисован. Но я его оставил на полу, и на него кота вырвало. Пришлось выкинуть.

«Афиша» об альбоме «Downshifting»

Анатолий Комм, повар

Речь не идет о пожрать. Речь о том, что продукты — художественный инструмент шефа, с помощью которого он хочет вам что-то рассказать. Меня живот не интересует вообще. Мне интересно достучаться до сердца и разума. В «Лужайке» мне хотелось передать вкус, настроение весеннего русского леса, когда, допустим, в апреле попадаешь на солнечную лужайку, где уже начинается зеленая трава, но еще лежит снег, пахнет прелой землей, но уже небо светлое. «Лужайка» полностью передает это настроение. Если не чувствуешь, что это такое из ингредиентов, — это бесполезно объяснять.

Сначала варится спаржа и разделенное на половинки яйцо пашот в пленке. После спаржа охлаждается во льду, яйцо выкладывается на тарелку. Спаржа нарезается ломтиками. Трюфельный снег охлаждается в жидком азоте, после чего разламывается. На спаржу укладывается рубленая селедка, украшается кресс-салатом и красной икрой. Выкладывается дымящийся снег. В желток шприцем впрыскивается трюфельный соус.

В том виде, как вы о ней думаете, молекулярной кухни не существует. Самые лучшие образцы молекулярной кухни — это докторская колбаса и майонез. Когда при помощи пищевой химии из говна делается конфета. Люди это говно покупают и с удовольствием запихивают в себя тоннами. Все чудеса получаются при помощи рук, без всякой химии. Позволяют делать эти чудеса знания о продукте на молекулярном уровне. Когда кладешь сахар в чай, он тает, а чай становится сладким — происходит и химическая, и физическая реакции. Повару в XXI веке нужно знать о молекулярных связях. Например, чтобы правильно резать рыбу. Знания позволяют делать искусство. Если художник не может нарисовать человеческую кисть, то все, что остается, — это красить жопу краской и кататься по холсту, пытаясь это объявить современным искусством. Должны быть знания. Вот моя специальность — начальная геофизика, а второе образование — инженер по холодильным установкам.

Есть место, которое меня вдохновляет. На Женевском озере между Вевей и Монтре, где три стихии — вода, горы, небо — сливаются в одну. Когда там сидишь, чувствуешь космическую информацию, там прорыв есть между землей и космосом. Часто туда езжу. Понимаю, почему оттуда не вылезали и Набоков, и Чаплин, и Меркьюри. Еще хорошо придумывается в самолете и во снах. Всегда придумываю готовое, на кухне не работаю.

«Афиша» беседует с Анатолием Коммом

Александр Шабуров, художник, участник арт-группы «Синие носы»

В сериале «Улицы разбитых фонарей» у оперативных работников по одному делу на серию, в реальности они расследуют одновременно дел пятьдесят. Так и у художника ни задумок, ни вдохновений — только конвейер, делаешь одновременно много проектов и ни хрена не успеваешь.

В мае меня позвали сделать работу для выставки в Сараево, дали посмотреть помещение для выставки, бывший бункер маршала Тито. Я придумал сделать семиминутный фильм о том, как шесть бойцов, символизирующих разрозненные югославские республики, в этот бункер спустились, а чудовище их скушало. Каждый видит в этом что-то свое, но толком и не может понять. В бункере придумал сделать такой квазимузей погибших героев. Туда каждый, как в сказке, берет по три предмета. Например, эротоман — журнал Playboy, презервативы и резиновую женщину, а американолюб — ведро попкорна, маску Шрэка и пачку долларов. После наброшенного за день сценария пошел покупать реквизит для героев. Для чудовища у меня был динозаврик, купленный на каком-то рынке детских игрушек, я на него присобачил маску только. Надувную куклу купил в секс-шопе на «Динамо». Обычно все покупаем на китайских рынках и в каких-нибудь дурацких палатках. Не сидишь же дома с пером, как Пушкин, а идешь на рынок искать дурацкие предметы. У меня целый шкаф ими забит. Снимали в Галерее Гельмана две ночи. Для героев позвал шестерых друзей. Нашел какую-то музыку с пластинок, даже не могу сказать, что именно. Потом быстро смонтировал, отправил на перевод на сербский и заслал по электронной почте в Сараево, куда поленился и не поехал. Вообще ведь нет времени, чтобы все переварить, выдаешь все в форме барокко — множество завитушечек, финтифлюшечек, в итоге получился кашеобразный фильм.

«Афиша» беседует с участниками группы «Синие носы»

Александр Зельдович, режиссер

«Мишень» отняла у меня четыре года жизни: задумали мы ее в 2006-м, а закончили в 2010-м. Главная причина — компьютерная графика. Например, очки, через которые видно, сколько в человеке процентов добра и зла, мы с Владимиром Сорокиным придумали, а как они выглядят — нет. В помощь был выписан дизайнер Вадим Кибардин. В техническом задании мы ему очень подробно описали, что, мол, очки эти — как глаз, а в дужках переплетены нанонити, через которые преломляется свет, плюс объемная поляроидная линза. И таких вещей там очень много. Я уверен, большинство из того, что мы придумали, рано или поздно будет в ходу. Если не прямо сейчас, так года через два гибкий телефон, какой был у героя Данилы Козловского, будет готов. Какие-нибудь Vertu обязательно сделают что-то подобное в ближайшем будущем. Саму «Мишень» придумали не мы. Объекты, с помощью которых изучают космическую энергию, есть. Устроены они примерно одинаковым образом: есть некая фильтрующая толща, чаще всего вода, а под ней элемент, который является проводником. Естественно, все эти мишени небольшие, а у нас это гигантская тарелка, которая состоит из каменных плит, а плиты — из кирпичей размером с видеокассету и вдобавок пронумерованы. Мы когда ее нарисовали, поняли, что внедрить ее в пейзаж будет сложно: она выглядела то ли замерзшим прудом, то ли забетонированным куском чего-то. Масштаб на большом расстоянии не читался совсем — там нет рядом ничего, что маркировало бы ее величину.

Действие происходит в Москве-2020. Это на самом деле Гонконг-2010. Оттуда мы привезли уходящие за горизонт небоскребы. Мы отсняли почти весь город, но особенно нас впечатлили спальные районы Гонконга с чудовищными, по 50–70 этажей, домами. Еще в кино есть трасса Париж — Гуанчжоу. Снимали мы ее на аэродроме в Жуковском плюс летали на вертолете над Новорижским шоссе. Предполагалось, что она будет идеально прямая, рассекающая нашу страну по диагонали.

Компьютерная графика — это трудоемкая, дорогая и очень нервная вещь. Ну смотрите: вы пытаетесь засунуть в пейзаж какой-то дом, которого тут не было. Казалось бы — чего проще? Но выясняется, что здесь тысяча нюансов: освещение, перспектива — что хотите. И в конце концов выясняется, что эти уши к этому лицу никак не лепятся.

«Афиша» о фильме «Мишень»

Кира Гришина, дизайнер интерьеров

Я всегда все делаю вручную. На кальке черчу план помещения — есть специальные немецкие линейки, которые облегчают жизнь людям, не пользующимся компьютером, с ними удобно прикинуть количество посадок. Зарисовываю в блокноте мебель, зеркала и светильники, которые мы в «Дом быта», как и в «Солянку», вместе с владельцем этих мест и моим другом Ромой Бурцевым купили Лондоне. Все это можно было бы сфотографировать — но я когда рисую, лучше соображаю.

Вообще, дизайн каждый раз зависит от места. Мы на него смотрим, садимся и проговариваем, что мы хотим там видеть. В случае «Дома быта» в нашем распоряжении оказалось маленькое помещение, и наша задача была — извлечь из него максимум. Мы договорились, что хотим иметь скорее не ресторан, где можно выпить, а хороший бар, где можно поесть, — следовательно, барная стойка должна занимать половину помещения. Она становится центральным элементом, позвоночником, вокруг которого наживляется все остальное. Здесь бар облицован голубой плиткой. Это отсылка к общей эстетике здания — старому ленинградскому Дому быта, где кафельная плитка считалась шиком. Ее прообраз я увидела в подземном переходе на «Китай-городе» — там стоят такие небрежно покрашенные невзрачные терракотовые столбы в плитке.

Еще я листала книжку про скандинавский дизайн. Скорее чтобы почувствовать аромат. Не могу сказать, что мы из нее, как по рецепту, что-то использовали. Мне в ней попалась на глаза округлая деревянная ширма финского архитектора Алвара Аалто. Она придумана в 1936 году, сделана из тонких деревянных реечек, и ее до сих пор производят. Мы похожими рейками решили обыграть асимметричную стену.

Вообще, когда я делаю клуб, я не думаю про танцпол — плясать и веселиться будут в любом случае. Для меня очень важна жизнь вокруг бара — как к нему подходят, как около него встают, как будут выглядеть лица людей в этом освещении. Это очень важно, ведь около бара происходят все знакомства. Мой способ — не использовать энергосберегающие лампы, которые дают лунный, холодный свет. Я люблю лампы накаливания, которые можно диммировать — то есть менять интенсивность света.

«Афиша» о баре «Дом быта»

Анатолий Осмоловский, художник

«Тотем» сделан из дерева, поэтому форма отталкивается от структуры, напоминающей дерево. Скульптура имеет отношение к модернистской парадигме искусства, по крайней мере в ней отчетливо проявлен один из фундаментальных модернистских постулатов: материал диктует форму. В современном искусстве важной составляющей артефакта считается наличие проработанной программы, где объект — маркер, ее раскрывающий. Моя работа своей формой отсылает к каким-то культовым объектам, похожим на то, что делали индейцы северо-западного побережья Америки. Делался «Тотем» так. Сначала мы вырезали плоское деревянное изображение. Для того чтобы перейти с плоской модели на объемную, нужно было ее оцифровать, как бы накрутить на виртуальный вал. Потом мы сделали бронзовые отливы. Из них я выбрал три лучших для шестидесятиметровых моделей. Снова оцифровали. И после моделирования на компьютере все отправилось уже на завод, где делалось размером в 3,5 метра. Для меня был важен этот проект, так как искусство последних тридцати лет так радикально трансформировало художественную практику, что полностью сместило ее в социополитическую проблематику. Нет уже никаких ни художественных задач, ни явных художественных ценностей. Подменять художественную практику злободневностью слишком просто, а сейчас — когда перед нашими глазами потерпели крушение все политические иллюзии (самая последняя — демократическая) — уже даже и пошло. Так что искусству стоит вспомнить свои основы. Что я и попытался сделать. В какую сторону располагаются волокна дерева и каков рисунок спила — все это фундаментальные категории, практикуемые уже десятки тысяч лет.

«Афиша» беседует с Анатолием Осмоловским

Олег Яворский, пиар-директор компании GSC Game World

Изначально мы разрабатывали совсем другую игру: футуристический мир с роботами, ацтеками, пирамидами, завоевателями из космоса. Были у нас, к примеру, робокурицы, военизированные помощники игроков, которых можно было отправлять партизанить. Еще был фантастического вида вертолет, на котором можно было облетать пирамиды. Мы успели сделать только один уровень. Издатели — по сути, заказчики — сказали, что такая концепция не имеет шансов на успех, что это вообще не круто. Мы подумали и согласились. Чернобыль в сто раз круче. Во-первых, он ближе, во-вторых, его помнят. Я, к примеру, отлично все помню: мне было семь лет, когда он рванул. S.T.A.L.K.E.R. мы делали семь лет. Придумали сюжет: действие происходит в недалеком будущем, снова реальна угроза ядерного взрыва, сама АЭС превратилась в обитель зла, где разные ученые создают психотропное оружие. На самом деле сюжет абсолютно реален. Не знаю, в курсе ли вы, но недалеко от станции находится объект «Чернобыль-2», огромная антенна с множеством радаров. Так вот многие украинцы уверены, что она функционирует и с ее помощью можно установить контроль над человеком. Тому, говорят, даже есть какие-то документальные подтверждения. В самой Припяти мы были неоднократно. Сначала сами ездили, потом получили официальное разрешение. В первый раз никто не хотел ехать — боялись, что будут потом светиться. Потом даже друзья у нас там появились: люди, работающие на станции и подрабатывающие экскурсоводами. Там своих сталкеров полно! Они и были нашими первыми геймерами. Замдиректора по технической безопасности Чернобыльской АЭС Александр Новиков вообще наш фанат. Он с самого начала интересовался, как продвигается работа над игрой, поэтому с него срисован один из персонажей — Механик, дежурящий на станции и отвечающий за апгрейд по оружию. Помимо него на Станции живет куча мутантов, самый страшный из которых — Кровосос. Это такой урод с щупальцами, он не то чтобы пьет кровь, как вампир, а реально пожирает людей. Финалов у игры семь: два из них хеппи-энды, остальные довольно трагические. Идея состоит в том, что человек отыгрывает сам себя: какой он есть — жадный или щедрый, добрый или злой, — такой у него и конец. Мы изначально сделали ставку на реалистичность — люди понимают, во что они играют. Сейчас, я знаю, даже проводятся какие-то ролевые игры по мотивам нашего «Сталкера»: люди шьют себе костюмы, выбирают группировку, называют себя «анархистами», «военными» или еще как. Нет, в Припять они вряд ли выезжают. А зачем? У нас вся страна как Припять. В какую сторону от Киева не отъехать, везде брошенные деревни и города.

«Афиша» об игре «Сталкер»

Андрей Аствацатуров, писатель

У меня очень много черновиков, я старомодный человек, пишу от руки на бумажках. Беру лист А4, рву его на четыре части, получается небольшая стопочка, которую я потом и заполняю. Тут, наверное, дело в том, что вовлечена телесность: рука работает, пишет, рождает собственный текст. Иногда карандашом пишу, иногда чернилами, иногда шариковой ручкой.

Над «Скунскамерой» работал по утрам, час уходил на раскачку: курил, писал первые слова, которые приходили в голову, такой вход в текст. А после раскачки уже бойко работал два-три часа. Для меня очень важно правило «закрытой комнаты»: не могу работать, когда кто-то рядом, нужно быть одному, хожу, курю, выключаю всю связь. Правда, бывает, замыслы приходят в голову даже в метро. Один раз проехал несколько остановок, чтобы не прерываться.

Петербургские места, которые я описываю, находятся за окном, поэтому я как художник — описывал то, что вижу. Чтобы вспомнить советское детство, включал mp3-диск, полный советских песен: там особые слова, особые выражения, которыми нужно писать о 70-х. Все время ставил песню: «Ты только не взорвись на полдороге, товарищ сердце».

«Афиша» беседует с Андреем Аствацатуровым

Роман Фирайнер, Ярослав Орлов, рекламное агентство Instinct

Фирайнер: Сначала приходит клиент, говорит, что у него за идея, сколько он готов потратить на медиа, потом за дело принимаются стратеги, думают, что бы такого можно было сказать о бренде, чтобы задача была решена. А потом мы с Яриком идем обедать и все придумываем.

Орлов: Мы начинаем говорить, много и долго, пытаемся понять, как идею клиента можно сделать интересной. Какой момент можно драматизировать.

Фирайнер: Самое главное — придумать не фишку, а мысль. Фишка — это то, что люди видят, а мысль — это то, на чем все держится. В «Эффекте полного присутствия», который мы делали для кинотеатров «Синема Парк», ролики были очень короткими, всего по 15 секунд. И за это время мы должны были успеть не просто привлечь зрителя к экрану, а сделать так, чтобы он это запомнил. И мы придумали, что в зале должны сидеть люди, которые будут выглядеть как герои фильмов. В рекламе должна быть очень простая идея, иначе не сработает.

Орлов: Все кинотеатры одинаковые, попкорн одинаковый, кресла одинаковые, и свет везде одинаково выключают. И в общем, даже притом что они вложились в организацию кинозалов — ничего больше, чем просто нормальный продукт, они не сделали. Это не кино с запахом или электрошоком, это обычные удобные залы. И нужно было сказать, что здесь все так сделано, что сюда захочется вернуться. Сначала мы думали вручать какие-то «Оскары» за удобные кресла, но потом нашли путь полегче: «первое место в каждом ряду». Мы хотели показать, что кинотеатры — это тоже герои, только невидимые. Что люди, которые делают кресла, — тоже достойны наград.

Фирайнер: Такой ход, как в этом ролике — с одинаковыми людьми, — уже использовался. В фильме «Быть Джоном Малковичем», например.

Орлов: И мы знали, что этот прием работает, мы взяли его и использовали в своих целях.

Фирайнер: Людей в свадебных платьях в зале придумал режиссер. Сначала мы, правда, придумали ролик «Рембо». Камера отъезжает, а в зале одни качки. То, что женщина плачет над мелодрамами, — это обычное дело. А мы хотели показать бородатого мужика, который тоже смотрит фильм и плачет. Так и появился этот герой. А в «Рембо» мужик толстый тоже чувствует себя героем. Надо было, конечно, в «Рембо» брать женщину. Но была проблема такая, что мы, когда стали отъезжать от лица, увидели, что женщина с телом качка выглядит просто как накаченная женщина без лифчика, и это было довольно-таки отвратительно. И детей мы убрали. Дети с сиськами — это уже как-то слишком фривольно.

Дмитрий Воденников, поэт

Моя поэма о том, что есть тьма и свет, и как все это мельтешит, и что только это и запоминается. Я начал ее год назад, и она пишется, и пишется, и пишется. Осталось только вытянуть вторую часть. При этом у меня уже все есть, но это все в пятнах, которые нужно связать. А пятна разбросаны на коробках от Winston. Я раньше писал на картонках от блоков сигарет. Если блок разорвать, как коробку, получается планшетка в два айпэда. И на ней очень удобно писать: можешь сбоку где-то, можешь в середине, и перед глазами всегда весь этот цветочный орнамент. При этом я не сажусь писать, я хожу. Где хожу — не имеет значения. Дома, на улице, с вами мог бы сейчас идти, и вы бы сказали какую-то фразу, и она ниткой все бы, возможно, всю поэму и вытянула. Пишется мне лучше всего с утра. Я не жаворонок, я просто солнце люблю. Любое писание — это проблема света. Попадание луча в миску, из которой он рикошетит и освещает все вокруг. Раньше не менее важную роль играла первая сигарета, от которой в голове такой туман начинался. Но я бросил курить, и оказалось, от всего в этой жизни очень легко отказаться. Мы даже не можем представить, насколько легко. По-моему, это очень здорово. Поэма моя, собственно, об этом и есть.

Дмитрий Воденников на «Пикнике Афиши»-2005