50 главных людей в современном искусстве Места с 40-го по 31-е

Андрей Паршиков

куратор

«В этом году сложно найти более влиятельного человека в современном художественном экспертном сообществе. Все ждут открытия тринадцатой Documenta, где из заявленного материала подавляющее большинство проектов происходит совсем не из мира искусства. Христоф-Бакарджиев — довольно уважаемая и важная фигура, ее монография об арте повера, с которым она работает в музее и вне музея и по сей день, давно стала классическим искусствоведческим трудом. Я не видел вживую ее проектов, но то, что можно о них прочитать, кажется довольно академическим (что в целом неплохо), но без каких-либо откровений, кураторством. Ее карьера даже интереснее. Она была главным кура­тором PS-1 (отделение нью-йоркского MoMA. — Прим. ред.), затем на той же должности работала в Кастелло-ди-Риволи в Турине, курировала Сиднейскую биеннале и много писала. Если бы я ее встретил, я бы спросил, что ею двигало, когда она писала в итальянском вузе диплом о взаимовлиянии поэзии Фрэнка О’Хары и живописи абстрактного экспрессионизма, а также насколько ей важно, что она вторая в истории женщина, которая курирует Documenta».

Смотрите также: Маурицио Каттелан

Анастасия Митюшина

руководитель образовательного центра «Гаража»

«Это такой распространенный тип мецената, который кайфует от того, что может общаться с Дэмиеном Херстом и Джеффом Кунсом. Отчасти он использует искусство как пиар-инструмент, хотя понятно, что этот пиар-инструмент на территории бывшего СССР не очень работает. Нам же важно, что на территории постсоветского пространства происходит что-то значимое, что связывает нас с мировой культурой. Понятно, что не все его проекты идеальны, иногда это открытый поп, который призван показать, что современное искусство может быть большим и ярким и не менее потрясающим, чем большой голливудский блокбастер, — тогда он привозил Марико Мори или Дэмиена Херста. Но в то же время он делает вещи, которые не столько раз­вивают вкус, сколько вызывают у людей первоначальный интерес к современному искусству. Иногда это такое дур­новкусие, но иногда, когда надо зацепить людей, которым современное искусство параллельно, это работает. Круто и то, что москвичам дешевле и легче слетать в Киев, чем куда-либо еще, — это быстрый доступ к мировому искусству без визы. Хотя кураторов меняли несколько раз, галерее Пинчука не хватает какой-то собранности в выставочной политике, чтобы было до конца понятно, что они делают».

Смотрите также: Дэмиен Херст, Джефф Кунс

Нам все время хочется увидеть что-то новое — просто потому, что мы все хотим заглянуть в будущее, пусть даже на один кратчайший миг. И даже если в этот миг мы толком не понимаем то, что увидели, нас все равно это трогает. Вот это и называется искусством.

Уорхол сказал: «Когда я умру, люди поймут то, что я делал». Он был прав. Это и был прорыв. Когда The Beatles или The Rolling Stones начинали, никто не думал о них как о художниках. Теперь люди знают.

Когда меня позвали посотрудничать в Louis Vuitton, я был вообще не в курсе, что это такое. Сейчас я понимаю: они делают большие и очень дорогие сумки. В том же смысле дорогие, в каком бывают дорогими картины.

Да, я беру множество идей из японской культуры. Скажем, то, как устроена моя студия, то, как я организую рабочий процесс, — это я, в сущности, слямзил из индустрии манги. Она в Японии исполинских размеров — тут тебе и видео, и игры, и карты… Все, что вы можете себе представить. Это примерно как франшиза «Звездных войн», не меньше. Один-единственный большой хит, сделанный студией манги, может принести больше денег, чем какой-нибудь блокбастер. Я был во все это погружен еще с детства — и в какой-то момент стал сопоставлять мангу с современным искусством. Тем более что современного искусства в Японии тогда не было вообще. В отличие от манги. Что между ними общего? Ничего, так ведь? Манга — это индустрия, где работает много талантливых людей, искусство — дело одиночек. В манге все время происходят коллаборации; постоянно поощряются и развиваются новые авторы и художники, индустрия их воспитывает. Она использует традиционные японские методы обучения студентов, когда ты учишься, наблюдая, как преподаватель работает, стоя у него за спиной, — и передает их посредством очень ясные смыслы. Вот это я у них и взял.

Мне очень грустно, когда меня сравнивают с Уорхолом и его «Фабрикой». Потому что — понимаете, у меня нет наркотиков! В Японии вообще нет этой культуры! Может быть, поэтому мы совсем иначе относимся к труду.

Ну да, я иностранец. Но я правда очень люблю американскую культуру. Поэтому я так часто и приезжаю в эту страну — чтобы увидеть людей, испытать ощущение Америки. Лос-Анджелес люблю больше, чем Нью-Йорк. Там погода лучше. И люди веселые. Смеются много. Но Нью-Йорк все равно столица мирового искусства. В Нью-Йорке ты ходишь на деловые встречи, а в Лос-Анджелесе расслабляешься — ланчи кушаешь, ужины. Очень вкусно!

Было бы очень грустно, если б я заболел Альцгеймером. Я бы больше не мог делать красивые вещи. Марсель Дюшан умер, когда играл в шахматы, — по-моему, нормально. Но вот рисовать плохие картины по состоянию здоровья было бы чрезвычайно печально. Мне этого совсем не хочется.

Главными максималистами нашего времени я считаю Джорджа Лукаса и Уолта Диснея. У них я учился тому, как полностью погрузиться в мир своих собственных сюрреалистических фантазий.

Моя мечта состоит из пяти пунктов. Первый — внедриться в бизнес по производству воды. Минералка от Мураками, а? Я подумал просто, что США — очень большая страна, наверняка я смогу найти хороший источник. Будет мой личный Evian или типа того. Я правда брежу этим. Примерно как садом из лотосов. Я постоянно сконцентрирован на лотосах. Но я, кажется, говорил о мечте. Второй пункт — заняться анимацией. Третий — разведением живности. Собаки, кактусы, лотосы, опять же. Четвертый пункт — позаботиться о нормальной организации своей смерти. Ну написать сценарий, где, когда и как я умру, — от рака или суицида там, приготовить все. Ну и пятый пункт — тут все просто. Следить за моей компанией Kaikai Kiki и рисовать картины.

Валентин Дьяконов

критик

«Джоплин известен тем, что вывел на сцену и очень хорошо продал (и до сих пор продает) Young British Artists, поколение художников, к которому принадлежат братья Чепмен, Дэмиен Херст и Трейси Эмин. Он почувствовал их потенциал па­раллельно с Чарлзом Саатчи. Young British Artists в 1990-х — это такой аналог панк-рока и Sex Pistols в 1970-х: они делали все, чтобы произвести максимальный эффект и медийный шум. В отличие от других галеристов, которые, когда сходит волна моды на художников, пропадают, у Джоплина и сейчас все хорошо. Причем хорошо настолько, что он расширяется — открывает новую галерею в Гонконге, который счита­ется одним из самых перспективных рынков современного искусства, потому что там очень много богатых людей и довольно мягкие законы. Понятно, что, как у всех крупных га­леристов, его оборот исчисляется миллионами фунтов стерлингов, понятно, что он влияет на рынок непосредственно, поскольку именно к нему идут топовые коллекционеры. Его White Cube — это галерея как бутик: туда приходят исключительно за брендами, которые он и продает. Правда, есть у Джоплина один недостаток, который не позволяет ему стать Гагосяном. Он очень мало внимания уделяет вторич­ному рынку и наследию всяческих гениев модернизма. Поэтому и клиентами его становятся те, кому нужны свежие братья Чепмен, — это именно что мультибрендовый бутик без какой-либо индивидуальности. Индивидуальность тут нужна не на стенде, она нужна самому дилеру — и его индивидуальность позволяет ему поддерживать прекрасные отношения с клиентурой.».

Смотрите также: Дэмиен Херст, Чарлз Саатчи, Ларри Гагосян

Софья Троценко

директор Центра современного искусства «Винзавод»

«Для меня лично Джеффри Дейч — это человек, ломающий стереотипы. Вообще, для Соединенных Штатов назначить главой музея человека, происходящего из коммерции, — шаг большой и смелый. А Дейч, насколько я знаю, до того как стать директором Музея современного искусства в Лос-Анджелесе, работал консультантом по вопросам арт-рынка и подбору частной коллекции в City Group. Плотно общался с такими художниками, как Джефф Кунс и Жан-Мишель Баскиа, владел галереей. В прошедшем времени, потому что в связи с новым назначением ему пришлось отказаться от частной практики. Причина, по которой на пост директора музея пригласили именно его, мне неизвестна. Думаю, его назначили как кризисного менеджера. Пытаться фантазировать, предполагать, что, к примеру, хорошего могло бы случиться, скажем, с Эрмитажем, будь на месте Михаила Пиотровского Джеффри Дейч, пока еще рано. Дейч не так давно на должности. Насколько я понимаю, дела хуже у Лос-Анджелесского музея не стали, но — все относительно, и пока неизвестно, насколько ему удастся выстроить долгосрочную выставочную политику и отношения с публикой. Будем надеяться, что все это будет развиваться в положительном русле».

Смотрите также: Джефф Кунс

Олег Мавроматти

художник

«Кулик не был первым человеком-собакой. Первым был Петер Вайбель. Но у Вайбеля жест этот отсылал исключительно к садомазохистской практике, он ставил женщину в качестве доминанты. У Олега Кулика и Саши Бренера был абсолютно иной жест, никак не связанный с гендерным дискурсом. В нем была метафора положения российского художника в интернациональном контексте. На Западе он прочитывался четко на сто процентов: русский художник, стоя в определенном положении, то есть на коленях, неве­роятно агрессивен. И не только художник, но и вся Россия: с одной стороны — опущенная, с другой — агрессивная. У нас с ним однажды почти получилась совместная акция: у Олега было неистребимое желание поработать с флагами как со знаками, и мы предложили Музею революции проект — чтобы мы пришивали к своим языкам флаги. Почти договорились, но сорвалось. Тот Кулик, который имеет место быть сейчас, — с бородой, мифический, околоправославный, околобуддистский — с Куликом 90-х годов имеет мало обще­го. Но все закономерно. Олег уже тогда находился в поис­ке. Его нельзя было назвать православным или буддистом, но он почитывал литературу на разные темы, интересовался метафизикой. Раз уж ты художник-акционист, раз уж ты знакомишь толпу с разными странными практиками, пытаешься воздействовать на психику зрителя таким брутальным образом, ты должен изучить и это. Иначе ты не профессионал. Понятно, что в будущем ты можешь вовсе отказаться от радикальных жестов. Что, собственно, Кулик и сделал. Но это не единственная стратегия».

Смотрите также: Петер Вайбель

Сергей Братков

фотограф

«Паша — это трансцендентная тайна России. И вовсе не потому, что он сейчас скрывается от всех в Крыму. На сегодня он единственный русский художник, воспринимаемый Западом. Паша совмещает в себе и русский футуризм, и литературу, и — кстати! — Паша вдобавок пишет рэп. В 2009 году на Венецианской биеннале, которую курировала Ольга Свиблова, он реально читал рэп. Помимо прочего, Паша — единственный художник, который обратился к президенту страны с предложением перенести столицу из Москвы. Да-да, построить город будущего! Паша его даже нарисовал: фантастические здания, какие-то небоскребы в виде огурца, посвященные Малевичу и Кандинскому. Очень хороший проект — «Город Россия» назывался. Паша — один из немногих, кто говорит и думает о будущем. А художнику вообще полезно почаще думать о будущем. Я не знаю, над чем он сейчас работает. Не могу ничего сказать. Это тайна за семью печатями. Да что я! Даже галерея «Риджина», чтобы до него до­копаться, звонит по каким-то кодовым телефонам. Паша очень зашифрованный, конспиративный человек, который считает необходимым сохранять свое спокойствие за пределами столицы. Ему можно только позавидовать. На меня могут обижаться любители Виктора Пивоварова, но, по-моему, Паша уже вырос до отца и в чем-то его даже превзошел. Все понятно, Пивоваров рисовал гениальные иллюстрации к детским книжкам, на которых мы все выросли. Но время изменилось, и вот уже наши дети читают другие книжки, которые пишет Пепперштейн!».

Смотрите также: Ольга Свиблова