Участник группы «Макулатура», писатель и давний поклонник творчества Дельфина
Рэп-исполнитель, композитор, поэт, певец, музыкальный продюсер. Настоящее имя — Андрей Лысиков
Сперанский: Вы как будто всегда пытаетесь перехитрить реальность и реагируете на нее скорее в духе притчи, нежели газетной передовицы. Какие у вас отношения с актуальной действительностью? Она вас вдохновляет или вы стараетесь от нее отгородиться?
Дельфин: Реальность меня больше раздражает. Но это раздражение также влияет на то, что я делаю. Я пытаюсь свести это к минимуму, но все равно, находясь здесь, занимаясь тем, чем занимаешься, ты находишься в этом поле [информационной повестки].
Сперанский: Склонны ли вы к ностальгии по какому‑то периоду вашей жизни или, может быть, по эпохе, которую вы не застали?
Дельфин: Понимаю, что такое ностальгия, но не злоупотребляю этим чувством. Мне интереснее то, что предстоит сделать, чем то, что я уже сделал. Бывают моменты, когда что‑то или кто‑то возвращает меня в прошлое. Я вспоминаю то, что со мной происходило. Бываю сильно удивлен. Иногда шокирован.
Сперанский: Я почему спрашиваю. От двух последних клипов есть впечатление ностальгии по какому‑то фантастическому прошлому — в духе сериала «Очень странные дела» или советской фантастики вроде мультика «Тайна третьей планеты». Такая светлая грусть. Это тоска по тому, что такого больше никогда не будет, или, наоборот, обрушение привычного уклада дает простор для ухода в грезы?
Дельфин: Это не тоска. Это прием, который мы решили использовать при съемке видеоклипов. В свое время я очень много смотрел MTV. Было приятно вернуться к этой эстетике. К эстетике, когда видео обслуживает аудио. Сегодня аппаратные мощности видео намного превышают аудио. Многие ролики можно смотреть вообще без звука. И будет лучше, чем с ним.
Сперанский: Альбом назван как одноименный роман Хемингуэя, на обложке — фото 50-х годов прошлого века. Что вам дает обращение к артефактам прошлого?
Дельфин: Это очень подходящее название для нового материала и очень подходящая обложка к нему. Именно такими они и должны быть. Никак иначе я это не вижу.
Сперанский: Это отношение к 50–60-м — оно у вас как‑то для себя сформулировано? Можно ли сказать, что раньше чувства были подлиннее? Влюбленные, например, на фотографии с обложки выглядят как архетипические влюбленные из идеального утраченного мира.
Дельфин: Возможно, так оно и есть на самом деле. Мы это можем чувствовать даже по фотографии.
Сперанский: У вас в творчестве есть отсылки к такой библиотеке шестидесятника: «Прощай оружие», в альбоме «Край» был трек «1984», отсылающий к Оруэллу, где‑то вы говорили, что вам нравится Федерико Гарсиа Лорка — это все авторы, которые на вас серьезно повлияли? И как вы выбираете книги для чтения?
Дельфин: Да, эти авторы на меня повлияли. То, что нравится, всегда оставляет след, который обязательно себя проявит. В выборе книг я ловлю себя на том, что последнее время читаю только классическую литературу: зарубежную или русскую. Это связано еще и с тем, что, читая что‑то современное, я рискую зря потратить время, а классическая литература — это всегда стопроцентный результат.
Сперанский: А какие из последних прочитанных книг вас тронули?
Дельфин: Это был Бунин, «Окаянные дни». Вообще, до этой книжки я Бунина не читал и после «Окаянных дней» решил ближе с ним познакомиться. Он очень интересный автор с точными формулировками. Хороший парень.
Сперанский: Похожим же образом называл свои альбомы Егор Летов — «Сто лет одиночества», «Невыносимая легкость бытия». Когда ему указывали, что, например, это же Маркес придумал, то он отвечал: «Какая разница, идеи не принадлежат никому и одновременно принадлежат всем, они растворены вокруг, за окошком, в котике, который спит». Вы могли бы согласиться с этим?
Дельфин: Определенно, в этом что‑то есть. Бывает такое, что когда ты что‑то создаешь, то будто чувствуешь руководство извне. Приходят мысли, которые поначалу кажутся не совсем твоими. Должно пройти время, чтобы суметь их присвоить. Возможно, все идеи носятся в воздухе, и нужно просто уметь их извлекать.
Сперанский: Альбом «Прощай оружие» мне напоминает замаскированную антиутопию, где герой то ли в результате шока, то ли по собственной воле навсегда закрывается в мире собственных грез. Этот герой победил или проиграл?
Дельфин: Если мы говорим про победы и поражения в идеальном смысле, то победить априори невозможно. Единственное, что возможно, — принять поражение с гордо поднятой головой.
Сперанский: Как делался альбом «Прощай оружие»? Что появилось сначала? Образ, обложка, какая‑то песня написалась первой, а за ней потянулись остальные?
Дельфин: Предполагая новую запись, я перебирал наброски в компьютере и понял, что их набралось столько, что пора делать из этого пластинку. Что‑то вошло, что‑то поменялось кардинально. К мелодиям относительно быстро возникли слова. И получился альбом «Прощай оружие».
Сперанский: Василий Яковлев — барабанщик, Игорь Бабко — гитарист, Сергей Лебедев — фортепиано… Я так понимаю, это все те люди, без которых новая запись не могла быть возможной?
Дельфин: Да, все верно. Это они. Сольное творчество, когда ты все делаешь один, без помощи кого‑либо, всегда немного однобоко. Но имея оппонентов в лице музыкантов, сотрудничающих со мной, я могу делать более полноценные работы.
Поэтому люди, смотрящие на происходящее другими глазами, всегда полезны, тем более если они музыканты. И если в итоге удается сделать что‑то, отличающееся от предыдущих работ хотя бы процентов на десять, это уже неплохо.
Сперанский: То есть у вас нет альбома, звук которого или дух которого вам бы хотелось воспроизвести?
Дельфин: Нет, у меня такой пластинки нет.
Сперанский: Долгое время с вами сотрудничал гитарист Павел Додонов, и казалось, что он для вас как Джон Фрушанте для Red Hot Chili Peppers. Чем отличался процесс сочинения песен с ним от того, как вы это делаете со своим нынешним составом?
Дельфин: Павел — прекрасный музыкант, и когда я работал с ним, то отталкивался от того, что мне предлагал он. Но при этом он очень хорошо понимал, чего бы я сам хотел. Его предложения почти всегда попадали в десятку. В творчестве было все отлично, потому что мы понимали, что хотим друг от друга.
Сперанский: В альбомах «442» и «Край» чувствуется как будто игра в тоталитарную эстетику, как у словенской группы «Laibach»: детский хор в песне «Лето», скрежещущий звук, образы, напоминающие о какой‑то инфернальной пионерии, — «злоба алой печали детского сердца». Как вы формулируете наследие советского периода — это ядовитые отходы истории, которые невозможно похоронить, или давно пережитое прошлое?
Дельфин: У меня было прекрасное детство. Я был пионером. Я не чувствовал ничего плохого в мире, где я жил. Но, конечно, этот мир формировал меня. Поэтому вы правильно заметили, что в этих альбомах есть такой пионерский задор с оттенками тоталитаризма. Но это как раз здорово. Это я и есть. Мне это нравится.
Сперанский: Вы человек непубличный, закрытый, вы не появлялись гостем на чужих треках, но сделали исключение в случае Оксимирона*, почему?
Дельфин: Для меня Мирон резко выделяется из ряда исполнителей подобного плана. Это давно не моя музыка, но то, что делает он, обращает на себя внимание.
Сперанский: По странной ассоциации с Оксимироном* вспомнил ваш большой тур с Децлом по России в начале нулевых: подростком я был на вашем концерте в городе Кемерово. Кирилл Толмацкий рассказывал, что тур был очень тяжелым, это была почти каторжная работа, а вы что‑нибудь помните из того времени? Оказалось ли это приключение для вас полезным?
Дельфин: Да, помню, что это была осень, что было очень сложно передвигаться между городами. Мы практически спали в автобусах и поездах, редко в гостиницах. Помню, что то ли в Красноярске, то ли в Новосибирске на нас напала какая‑то банда пацанов на «девятках», че-то они от нас хотели. Тогда это было в порядке вещей. Помню очень молодого Кирилла, который тогда ездил в тур с охранником. Вокруг Кирилла были его друзья-танцоры такого же возраста, и все они висели у этого охранника на руках, как маленькие обезьянки.
Сперанский: А что вы сейчас слушаете? Помню, вы были чуть ли не первым представителем так называемой хип-хоп-сцены, который признался, что не любит рэп, а слушает Sonic Youth. Это, конечно, было поразительно услышать тогда.
Дельфин: Последнее время стараюсь открывать что‑то новое. Конечно, всегда приятно вернуться к старым впечатлениям, но сейчас доступны настолько колоссальные объемы новой музыки в любых жанрах, что каждый раз, погружаясь в этот океан, ты непременно находишь что‑то для себя будоражащее.
Сперанский: А новую русскую музыку слушаете?
Дельфин: Нет. Уверен, что там есть что‑то интересное, но до меня оно по каким‑то причинам пока еще не добралось. Вообще, с юности я больше ориентирован на зарубежную эстраду. Из последних находок много неожиданностей: есть даже исполнители в стиле кантри. По прошествии лет немного по-другому начинаешь относиться к определенной музыке, лучше ее понимаешь. Приятно переоткрывать то, что вроде бы было рядом, но ты не обращал на него внимания.
Сперанский: В 90-е политики старались взаимодействовать с аудиторией набирающего популярность русского рэпа. Песню «Да» вы написали по заказу блока «Отечество — Вся Россия». Вы помните, как согласились на этот проект?
Дельфин: Понял, о чем вы говорите…. Это была такая мутная история, в которой все было изначально не совсем так подано. Подробностей не помню, боюсь наврать. От нас хотели получить трек с определенными словами для внутреннего пользования, а оказалось, что на него без нашего ведома сняли совершенно странное, дикое видео. В общем, ничего хорошего ни для кого из этого не получилось.
Сперанский: Молодые люди той поры почти не ходили на выборы и скорее склонялись к аполитичности и с удовольствием занырнули в воды гламура нулевых — настолько, насколько позволяли возможности. Сейчас многие политизированы, и не только в России. У вас есть, например, мини-альбом «Greta» с отрывками выступлений Греты Тунберг — как вы относитесь к этой новой пионерии?
Дельфин: Не с восхищением точно. Скорее как исследователь. Сингл «Greta» я написал очень быстро, как раз речь Греты Тунберг была под рукой, и я быстро сделал сингл и подумал: «Классно, нужно еще таких же сделать!» Это было просто развлечение, никаких серьезных посылов я в это не вкладывал. При этом голос у Греты оказался очень музыкальным. Он точно и быстро встраивался в музыкальный ряд.
Сперанский: Не готовите ли к изданию еще один сборник стихов?
Дельфин: Такие мысли меня посещают, но много времени может занять отбор материалов. Если бы этим отбором мог заняться кто‑то другой… Было бы удобно. Но, кроме меня, никто это сделать не может, а помимо стихов еще много забот.
Сперанский: Как вы разделяете тексты для песен и для стихов? Есть какой‑то механизм?
Дельфин: Конечно. Не каждый текст — это хорошее стихотворение, но как текст к песне он может существовать.
Сперанский: Современная жизнь из прозябания в относительно спокойной гавани словно бы превратилась в бурный, местами зловонный поток. Какие у вас точки опоры в этом потоке? Семья, творчество, личная суверенность?
Дельфин: Да, конечно, это семья, дети, близкие мне люди — ребята, с которыми я работаю, и то дело, которым я занимаюсь. Это мои точки опоры, на которых я стою и, надеюсь, смогу выстоять.
*Оксимирон внесен Минюстом в список иноагентов.
