«Клетка ищет птицу»
Нигде так ярко не прослеживается ремесленническая преемственность художников (то есть отношения «мастер — подмастерье»), как в американском хип-хопе. Здесь нормой является ситуация, когда уникальный и самобытный артист собирает вокруг себя молодых протеже, передает им все свои ноу-хау, а те, огранив и усмирив самобытные находки, становятся звездами на радио и превосходят по популярности мастера. Именно по такой схеме Гуччи Мейн (13 с половиной миллионов слушателей на Spotify) запустил карьеру группы Migos (почти 18 миллионов слушателей), а Янг Таг (25 миллионов) — карьеры Gunna (те же 25 миллионов) и Lil Baby (31 миллион).
Извините за дурацкую аналогию, но самый успешный глава лейбла в отечественном кино — это Александр Сокуров, чьи выпускники из легендарного нальчиковского курса (и потенциально легендарного курса в Санкт-Петербурге, закончившегося в прошлом году) продвигают в массы ровно такую же причесанную, попсовую версию стиля мастера. Очевидно, что самого Сокурова никогда не позвали бы снимать блокбастер по компьютерной игре. Его не стал бы включать в топ года Обама. Но и всего этого добившегося сокуровского ученика Балагова без мастера никогда бы не появилось.
Отношение «мастер — подмастерье» — что‑то вроде мефистофелевской сделки: да, Сокуров и Янг Таг дарят своим протеже готовый секрет успеха на радио (фестивалях, голливудских студиях), но при этом как будто бы лишают их самобытности, странности. Почему‑то в работах всех выпускников отсутствуют мистические, эзотерические элементы, пронизывающие фильмографию самого Сокурова (Ганна тоже не визжит и не рыдает в песнях, как Таг). Дождаться, что кто‑то из учеников снимет хеви-металический компьютерный мультик про диктаторов в аду и авангардную сантехнику надежд не остается.
Вместо этого получается стереотипическое фестивальное кино, как «Клетка ищет птицу» Малики Мусаевой, показанное в параллельном конкурсе «Направления» нынешнего Берлинале. Изначально Сокуров, конечно, рассчитывал на премьеру фильма ученицы в Каннах, но после отказа обвинил фестиваль в дискриминации и отозвал свой собственный фильм. Последний раз мы видели, чтобы учитель так рьяно поддерживал своих учеников, в постах Гуччи Мейна с рекламой альбомов новейших подписантов его лейбла.
Почему «Клетка ищет птицу» идеально соответствует стереотипической формуле фестивального хита? Это история взросления молодой девушки в недорепрезентованном этническом комьюнити (действие разворачивается в деревне на границе Чечни и Ингушетии). Ровно в этом популярном жанре в Канны ранее прорывались Кантемир Балагов («Теснота» рассказывала про юную нальчиковскую еврейку) и Кира Коваленко (в «Разжимая кулаки» от тесных семейных уз освобождалась осетинка). К слову, звучное название «Клетка ищет птицу» — ресайклинг заголовка короткометражки последней.
(Обновление от 26.02.2023: ютьюб сообщает, что с момента публикации Малика Мусаева пожаловалась как правообладательница на видео однокурсницы, датируемое 2013 годом. Выглядело до удаления видео примерно так
.)
Во время берлинской премьеры «Клетки» худрук Берлинале Карло Шатриан и отборщица Барбара Вурм несколько раз делали упор на том, что это первый в истории фестиваля и «вероятно, всех крупных фестивалей» фильм на чеченском языке. Разумеется, сам по себе выбор популярного жанра не проблема, если присутствует оригинальный авторский взгляд, интересные персонажи и сюжетные ходы. Увы, в данном случае опытный фестивальный зритель может не глядя вообразить весь фильм наперед: трясущаяся дарденновская камера, кастинг непрофессиональных актеров, который подошел бы и для фэшн-съемки, мечты об эмансипации и их неминуемый крах.
Возможно, режиссерке Малике Мусаевой просто неинтересны люди, о которых она снимает. Как иначе объяснить тот факт, что для подруг-старшеклассниц она не находит занятия в кадре поинтересней, чем бесконечное катание на боку с холма в духе Бивиса и Баттхеда из знаменитой серии с покрышками (с тем лишь отличием, что берлинская публика в зале не хохотала, принимая идиотское развлечение за чеченский колорит). Да и гротескно рыдающая с сухим лицом сестра, страдающая от мужа-абьюзера, снята федерально-сериальными крупными планами, которые говорят не о симпатии к персонажу, а о чем‑то противоположном. Главная героиня, узнав о готовящемся договорном браке, наоборот, плачет целыми ручьями, стоя на холме и глядя на небо.
Слезы она вообще не вытирает, чтобы те покрасивее отражали свет; в другой сцене дает божьей коровке вдоволь поползать по своему лицу. Зрители во время обсуждения хвалили фильм за невероятную естественность, но, объективно говоря, здесь речь может идти лишь о естественном поведении человека с пониженной чувствительностью лицевых нервных окончаний.
Мусаева, конечно, обладает талантом: не людей, но чеченские пейзажи она снимает упоительно красиво — в интервью честно признается, что просто копировала готические пейзажи из «Грозового перевала» Андреа Арнольд, ну и пусть. Если бы кино состояло исключительно из немых пейзажей, как у Джеймса Беннинга, оно бы только выиграло, но тогда, конечно, речь бы шла не о конкурсе «Направления», а о параллельной внеконкурсной программе «Форум» с полузаполненными залами. Именно там в нынешнем году демонстрируют последнюю пейзажную работу Беннинга «Алленсворт» про заглавный город-призрак в Калифорнии, некогда первый муниципалитет в штате, управлявшийся афроамериканцами.
«Пока Свободный»
В 2015 году Немецкая ассоциация кинокритиков основала свою собственную «Неделю критики» по аналогии с Каннской и Венецианской. Эта независимая программа показов тоже проходит параллельно большому фестивалю (в данном случае Берлинале) и находится в мягкой эстетической и идеологической оппозиции к нему. В официальную берлинскую программу российские режиссеры в нынешнем году попали только с фильмами на чеченском языке и, например, суахили. Зато на «Неделе критики» прозвучал русский — в новой работе гиперпродуктивного тагильского лоу-файщика Вадима Кострова «Пока Свободный» (заглавный Свободный — закрытый военный поселок близ Нижнего Тагила).
Кураторы явно рассчитывали на определенную провокационность такого решения: вместе с 31-минутным фильмом показали японскую докудраму «Революция+1», делающую из убийцы экс-премьера Синдзо Абэ аниме-героя, при этом использующую реальные кадры стрельбы и разве что не оправдывающую террориста. После показа были проведены «дебаты» с участием директорки фестиваля восточно-европейского кино GoEast Хелен Герритсен, заявившей в лицо Вадиму Кострову, что такое аполитичное кино, как у него, нынче на фестивалях неуместно. Главный парадокс ситуации заключается в том, что вешать противоположные по смыслу ярлыки вроде «провокационный» и «аполитичный» на кино Кострова можно, лишь проецируя свои собственные интерпретации. Главным достоинством этого автора продолжает оставаться наивный, незамутненный цинизмом юный взгляд, одновременно раздражающий и обезоруживающий.
Кино «Пока Свободный» начинается как очередная экранизация знаменитой песни про озеро, где пелось «Реально весело бывает купаться, и очень интересно в воде плескаться» (см. также «Незнакомец у озера» Алена Гироди, «Остров сокровищ» Гийома Брака). Пускай живущий в Париже Костров и продолжает славные традиции французских коллег, его работа ближе всех приближается к эстетике оригинального клипа, снятого в селе Никольское. Ласковый оранжевый свет, который в Тагиле, надо думать, сродни волшебству, заливает тела купальщиков. Камера подолгу фокусируется на друзьях режиссера, среди которых больше всего внимания привлекает влюбленная пара. В какой‑то момент футэдж с ретрокамеры распадается на глитчи (судя по всему, аутентичные), а диалоги, записанные без дополнительных микрофонов, без помощи субтитров на частично ломаном английском не расслышать. Впрочем, ни о чем примечательном герои и не говорят (хвалят «Бургер Кинг», ругают мух, долго обсуждают обмен чехлами для телефона — дух Бивиса и Баттхеда витает и тут).
Кульминации фильм достигает во второй половине, когда Вадим делает небольшое невнятное интервью с приятелем, собирающемся уйти в армию служить по контракту. Это решение, конечно, вызывает у режиссера недоумение, да и сам собеседник сколь-либо осмысленных ответов сформулировать не в силах. Диалог, вынесенный в синопсис фильма на сайте «Недели критики» в качестве его основного содержания, занимает от силы пару минут в получасовом фильме и заканчивается долгим кадром, провожающим влюбленных в темный лес.
Конечно, для европейской публики в работе предусмотрен финальный титр, объясняющий контекст и значимость этого сюжета из видеоархива режиссера, но, честно говоря, как справедливо заметил один из зрителей, такое разъяснение лишь рассеивает особую магию этого кино. Магия эта состоит именно в несовершенстве формы: из‑за монтажных глюков и сырости техники кажется, будто это не съемка двухлетней давности, а чудом сохранившаяся с потертостями хроника прошлого или позапрошлого века — так или иначе, давно ушедшей эпохи.
Взгляд Кострова на милитаризм предельно наивен, не отрефлексирован, не огранен и не сформулирован, да и вообще феномен купания в озере ему явно интереснее, чем феномен службы в армии. Зато здесь точно ни у кого из зрителей не возникнет сомнений, что они только что увидели что‑то по-настоящему правдивое. Как часто вообще можно сказать о российском фестивальном кино, что оно отвергает любые манипуляции и формулы, направленные на донесение «месседжа» до зрителя? Для Кострова сам факт выноса в публичное поле героев, мест и моментов, которые больше никто из сверстников не фиксирует, — политический акт.
Во время дебатов кто‑то из аудитории на бесконечный монолог-манифест Кострова выкрикнул, что ему-де пора бы прекратить себя жалеть. На что кинокритикесса Эла Биттенкорт остроумно возразила со сцены, что жалость к себе — самая естественная черта для всех молодых людей (Кострову — 24). Возможно, нам всем есть чему поучиться у слегка нарциссических художников, которые осмеливаются не просто открыто плакать об утраченной беззаботной юности, но и демонстрировать свои нарочито нехудожественные ностальгические сокровища на публику.
