— Расскажи о своих родителях – ты помнишь что‑то из совсем раннего детства?
— Мои биологические родители познакомились в Москве в поэтическом кружке. Они были совсем юными студентами, увлеченными поэзией, сразу же влюбились друг в друга и быстро поженились. Мама — коренная москвичка, папа приехал с Украины. Когда я родилась, маме было лет 18–19. Но спустя четыре года папы не стало, он умер из‑за проблем со здоровьем. Родители на тот момент уже были в разводе, подробностей я не знаю.
Мои первые яркие воспоминания начинаются с самого младенчества: я помню, как лежала в кроватке и сосала соску, как меня носили на руках, помню нашу кухню. Помню много несущественных мелочей, но своего родного папу не помню вообще. Возможно, потому, что когда моя мама вышла замуж второй раз, она каким‑то образом внушила мне, что отчим и есть мой настоящий отец. И до 12 лет я была в этом уверена.
— Каким был твой отчим?
— Отчим, очевидно, был хорош собой: высокий, статный военный, настоящий полковник. Внешне чем‑то походил на солиста группы «Любэ». Такой типаж очень нравился советским разведенкам среднего возраста, они от него таяли и завидовали моей матери. Он обладал невероятным гипнотическим обаянием и пользовался этим. При этом дома он был классическим абьюзером. Я считаю, что сейчас это слово слишком затаскали: абьюзерами называют даже тех, кто просто периодически повышает голос.
Мой отчим был диктатором и психопатом, которому нравилось издеваться над теми, кто слабее. Он обожал унижать людей и подавлять их волю бесконечными проповедями об их никчемности. Я такое выслушивала ежедневно по несколько часов, при этом он не разрешал мне садиться. Я должна была стоять перед ним и слушать, пока не падала в обморок.
Причем со стороны его можно было даже назвать заботливым отцом. Например, он регулярно ходил со мной гулять — во время одной из таких прогулок он увел меня в лес и учил делать минет. Мне было шесть лет. Когда я пошла в первый класс, он каждое утро отводил меня в школу — мы тогда временно жили в Ташкенте, в военном общежитии, и идти нужно было через весь город, дорога занимала не меньше получаса. Он всегда что‑то мне рассказывал, я молча слушала. Какой чудесный отец — общается с ребенком, так наверняка думали окружающие. На самом же деле рассказывал он мне о том, какое я ничтожество. Например, однажды я увидела выходящих из машины жениха и невесту и засмотрелась на пышное платье. «Видишь свадьбу? С тобой такого не будет никогда. Потому что ты страшная и уродина, никто тебя замуж никогда не возьмет», — сказал он мне. Это было не самое обидное, что я слышала от него. Я давно привыкла и просто молчала, ожидая, когда мы уже дойдем до школы. Дозу оскорблений, унижений и прочих гадостей я получала от него ежедневно. Он постоянно промывал мне мозги лекциями о том, что я уродина и бестолочь, что меня никто никогда не полюбит и я никогда никому не буду нужна. И обожал обсудить мою «тупость и никчемность», а также «фригидность» с моей матерью, на что она всегда усмехалась: «Ну что я могу сделать? Обратно не засунешь».
Самой большой моей мечтой в течение всей младшей школы было попасть в детский дом, лишь бы не оставаться с ним наедине. Когда мама уходила в магазин, я просила не оставлять меня с ним в квартире. Обычно она отказывала. Я до сих пор не могу забыть это тоскливое и холодное чувство — я понимала, что в очередной раз мы будем один на один и он начнет издеваться надо мной.
— Чем занимались твои мама и отчим, с кем общались? Как вообще проходили будни семьи?
— Да толком ни с кем. Подруг и друзей у них я не припомню. Отчим, как настоящий абьюзер, ликвидировал все мамино окружение с помощью интриг, запугав ее теориями заговоров. Только периодически появлялась бабушка, мамина мама, которая иногда брала меня к себе на выходные. Но она в их семейные дела не лезла, а я ей ничего не рассказывала. По выходным и вечерами родители выпивали и смотрели либо «Поле чудес», либо порно. А потом громко занимались сексом с открытой дверью – отчим специально делал так, чтобы я все слышала и видела. Его это возбуждало. Мать же никогда не была против.
Мое детство разворачивалось на фоне перестройки, на дворе стояли шальные 90-е, и этот тотальный беспорядок в стране, полная безнаказанность и отсутствие контроля пришлись отчиму на руку. Он ушел с военной службы и стал школьным учителем. С учителями тогда было туго — все бежали от маленьких зарплат в бизнес и торговлю, поэтому в школу брали работать кого угодно, вплоть до людей с улицы без образования и опыта. Так в школу попала и моя мама — она преподавала английский язык, и отчим, который был учителем всего подряд — и физики, и химии, и информатики. Раз в год они внезапно увольнялись и устраивались на работу в другую школу (и тащили меня за собой, поэтому я сменила 10 школ за свою жизнь). Судя по всему, отчим совращал девочек и таким образом убегал от наказания, но это я осознала сильно позже. В детстве я просто замечала, что некоторые его ученицы почему‑то иногда живут у нас дома. Поразительно, но их мамы были настолько очарованы отчимом, что позволяли своим детям ночевать у нас! Насколько я знаю, никаких последствий у этого не было.
— В комментариях к твоему посту с историей детства многие удивлялись, почему ты никому не рассказывала о том, что творилось дома.
— Да, этот вопрос задают постоянно. Объясню. Я четко помню свои детские чувства: мне и в голову не приходило, что, во-первых, можно кому‑то рассказать и, во-вторых, что это что‑то изменит.
Они такими были всегда, не было какого‑то резкого перехода. Я, конечно, допускала, что другие семьи общаются иначе, но эта жизнь была для меня данностью. К тому же у меня был очень ограниченный круг общения. И если взрослый человек может взять на себя ответственность и уйти из ситуации, которая его мучает (как могла бы сделать, но не сделала моя мать), то ребенок на это пока не способен. Я понимала, что мне плохо, но сделать с этим ничего не могла, и поэтому просто замерла и все детство провела в состоянии эмоциональной заморозки.
Кроме того, тогда еще не было такого количества информации, как сейчас: сообщества в интернете, видео, статьи, которые рассказывают о психологической поддержке. Я просто не знала, что такое существует. Жила как муравей, который ходит по одному и тому же маршруту в муравейник и обратно и других путей не знает. Я даже не представляла, что другие взрослые могут, узнав, как со мной обращаются, ужаснуться и помочь мне. И как бы они помогли? Обратились в полицию? Отчим был очень хитрым и никогда не оставлял никаких доказательств. Я боялась, что если, например, расскажу кому‑то, то это его разозлит и станет еще хуже. Поэтому я просто терпела и ждала, когда это закончится.
Когда мне было 12 лет, они каким‑то чудом отпустили меня жить с бабушкой. Отчим тогда на прощание сказал, что если я кому‑то расскажу про то, что он со мной делал (а он постоянно использовал меня в своих сексуальных играх, например, дрочил мне в волосы или подглядывал, как я моюсь), то он меня убьет. Будет бить ногами по печени, так, что синяков не останется, и никто не догадается, что это сделал он. Как‑то так.
Когда я вырвалась из этого ада, то просто хотела жить и не месить свое прошлое, хотела быть свободной и двигаться вперед, а не, например, судиться с ним или еще что‑то такое. Я просто хотела выбраться из этого дерьма и жить свою жизнь.
— Ты была ребенком общительным или замкнутым? Со стороны можно было понять, что у тебя проблемы дома?
— Я была замкнутой, тихой девочкой. Как сказали бы, «воспитанной». Никто не понял бы, что у меня проблемы в семье. В школе у меня друзей не было, дома меня вечно гнобили — поэтому всю свою нерастраченную нежность я выплескивала на разные милые и безобидные объекты типа картинки утенка на школьном ранце. Помните фильм, в котором Том Хэнкс попадает на необитаемый остров и от скуки разговаривает с футбольным мячом, на котором он нарисовал лицо (фильм «Изгой». — Прим. ред.)? Вот примерно так я себя и чувствовала. Сначала я постоянно придумывала себе воображаемых друзей, а потом завела белого крысенка — у школьной библиотекарши разродилась крыса, и она раздала помет. Крыса была очень умной — отзывалась, когда я звала ее по имени, и почти умела делать трюки. Я ее обожала, но когда мне было девять лет, мы уехали в отпуск на много дней, и крыса умерла от голода — я умоляла отчима найти ей передержку, но он просто меня проигнорировал. Эта крыса была моим, можно сказать, единственным другом в тот период. До сих пор при воспоминании о ней у меня слезы на глаза наворачиваются. Живое существо зависело от меня, а я не смогла позаботиться и защитить, и оно умерло в муках. Это очень больно осознавать.
— А бабушка? Ты говорила, она тебя забирала на выходные.
— Бабушка Маргарита фактически заменила мне мать. Она была уникальным человеком для своего времени: прогрессивно мыслящая, карьеристка, жительница мегаполиса, доктор наук, модница и интеллигент. Она окончила МГУ и всю жизнь проработала в научно-исследовательском институте, и продолжала это делать уже на пенсии, потому что очень любила свое дело. Маргарита была из тех женщин, которых обсуждали и осуждали старушки у подъезда. Одна из первых она нарядилась в джинсы, стала коротко стричь волосы. Редкостная красотка с роскошной фигурой и потрясающими густыми блестящими волосами — до старости она выглядела ухоженно и молодо. Яркая и смелая. Она виртуозно пользовалась интернетом, следила за мной в инстаграме*, смотрела телеканал «Дождь»**, знала последние тенденции и новости. Обожала искусство, именно она привила мне любовь к нему. Помню, в детстве она постоянно таскала меня по театрам, выставкам, на концерты классической музыки. Именно с ней я впервые поехала за границу, кажется, это была Литва. Она обладала редкой для советского человека возможностью выезжать на научные конференции за рубеж и всегда привозила мне подарки, всякие модные джинсовые одежки, которых в России тогда еще не было.
Но, как у всех, у нее были свои демоны и тараканы. Она три раза была замужем, и ни один брак не был успешен. Характер у нее был непростой, и, я думаю, именно она в свое время повлияла на развод моих родителей. С моей матерью они никогда не были близки.
В 12 лет я поселилась у нее в двухкомнатной квартире на Ленинском проспекте. Там она жила со своей мамой — моей прабабушкой, которая была против моего переезда. Но бабушка настояла, и мы стали жить с ней в ее комнате. Там она пристроила меня на маленьком диванчике, на котором я провела следующие четыре года своей жизни. Не могу сказать, что у нас с ней были идиллические теплые отношения, но эти четыре года в любом случае были лучше предыдущих. Я наконец-то обрела свободу от домашнего насилия и абьюза и почувствовала, что моя душа оттаивает. Бабушка любила меня как могла, и я всегда ей буду благодарна за все, что она для меня делала.
— У людей с опытом насилия часто бывают проблемы с зависимостями — у тебя было что‑то подобное в подростковом возрасте?
— Нет. Видимо, сработал защитный механизм, и я стала, наоборот, очень занудным человеком без вредных привычек. Когда мои сверстники ехали бухать в общагу, я их презирала за это и алкоголь в рот не брала до 20 с лишним лет. Моя мать и отчим любили выпить, а я всегда знала, что буду их полной противоположностью. Так что я не курила, не пила, наркотики не пробовала — мне просто хотелось жить как нормальный здоровый человек. Им назло и вопреки! Единственная моя странность — я с раннего возраста мечтала родить ребенка. Почему‑то считала, что если воспитаю другого человека в любви, то это перекроет весь мой детский опыт, я искуплю карму и изменю свою судьбу. К тому же я была очень одинока и мне хотелось иметь родственную душу, семью. И ребенок казался мне выходом из этой ситуации.
— Так и получилось?
— Я родила в 24 года, мне тогда казалось, что это слишком поздно. Но я нашла другое спасение от одиночества. В ранней юности у меня был жуткий недостаток родительской любви, и когда я познакомилась со своим первым мужем, то полностью осознавала, что мне нужен мужчина типажа «отец». Видимо, подсознательно я нуждалась именно в детско-родительских отношениях. И мне повезло: я влюбилась в идеального мужчину! И он ответил мне взаимностью. На протяжении нескольких лет он компенсировал мне отсутствие отцовской любви. Он меня обожал, был очень внимателен. Я была совершенно беспомощна в быту, не умела застилать кровать, жарить яичницу, поливать цветы. Всему этому обычно учат родители, но меня научил первый муж. Он поддержал меня, когда я поступала в театральный институт, и в целом дал ощущение безопасности и безусловной любви. Я до сих пор благодарна судьбе, что встретила именно такого человека.
Но, конечно, было понятно, что рано или поздно это закончится. Несмотря на то, что я была очень влюблена в него в самом начале, через несколько лет наши отношения стали полностью родственными. Продолжаться вечно так не могло, и я пошла по жизни дальше.
— Как ты попала в театральный? В детстве, как я понимаю, ты нигде не выступала.
— В один прекрасный день, когда мне было лет 13 (я уже жила с бабушкой), нас всем классом повели в театр на учебный спектакль Мастерской Петра Фоменко. И это решило мою судьбу. До этого мне, ребенку, казалось, что театр — это пенсионерское отжитое искусство. Но, попав в Мастерскую Петра Фоменко, я была поражена до глубины души! С тех пор я стала постоянно ходить туда, как зомбированная. Если бы мне тогда сказали, что спустя несколько лет я сама буду учиться в ГИТИСе и собственными ногами выйду на эту сцену, я бы ни за что не поверила. Моей влюбленности в этот театр, актеров, атмосферу не было предела! Я просто поселилась там. Потом, когда они стали полноценным театром, их репертуар, конечно же, расширился, но в тот год «фоменки» еще были обычными выпускниками ГИТИСа и играли всего два спектакля. Я посчитала: 80 раз я посмотрела постановку «Двенадцатая ночь» и 60 раз — «Владимир III степени». Понимаете масштабы бедствия? Конечно же, я знала все спектакли наизусть, а вахтерши стали называть меня «домовым театра» и пропускали без билетов. Я обожала там все и знала каждый угол.
Одна из учительниц моей гимназии заметила это увлечение и сказала: «А что ты вообще здесь делаешь, у тебя же такие плохие результаты по химии, физике, да и в биологии ты не блистаешь, тебе надо идти в актрисы! Ты же так любишь театр!» Для меня это было шоком, потому что я не воспринимала себя как человека, который может играть на сцене. Ну какая я актриса? Где ОНИ и где Я? Но эта идея начала крутиться где‑то на периферии моего сознания.
В это время я ходила в «Школу юного журналиста» при журфаке МГУ и думала поступать туда. В ШЮЖ была творческая и сумасшедшая атмосфера, страшно мне импонирующая! Я была бесхозной, без блатов и репетиторов, но с диким рвением и желанием быть журналистом. Мое представление о профессии было примерно таким: я стою в горячей точке с микрофоном, волосы развевает ветер, за моей спиной падают самолеты, летают военные вертолеты, вокруг огонь, боевые действия, а я стою красивая и говорю: «С вами специальный корреспондент Анастасия Цветаева. Мы ведем наш репортаж из Афганистана».
Когда мои оценки в биологическом классе, в котором я тогда училась, сползли ниже плинтуса, я перешла в обычную школу, а вечерами ходила на актерские уроки. Тогда же начала готовиться к поступлению в театральный институт.
В силу своего непростого детства я никогда не была ребенком артистичным и свободным. Я была стеснительной, зажатой, тихой — мне было совершенно чуждо внимание людей. Занятия актерским мастерством требовали, чтобы я переступала через себя, выходила из зоны комфорта. Видимо, это было мне нужно, так что я упорно трудилась и с третьей попытки поступила в ГИТИС.
— Ты рассказывала кому‑то про свой ужасный детский опыт, уже будучи взрослой?
— Да, рассказывала близким подругам и некоторым мужчинам, с которыми у меня складывались серьезные отношения. Я истероидная женщина, и в какие‑то моменты мне нужно было объяснить мужчине, что дело не в нем, просто это мои проявления, вызванные травмой. Я была очень ревнивой, капризной, требующей максимального внимания и при этом эмоциональной, резкой. С одной стороны, хотела любви, с другой – отталкивала. В общем, была истеричкой неадекватной. (Смеется.) Все это можно было принять за избалованность, но в моем случае дело было в другом: это шло от недостатка любви в детстве и от непонимания, как строить здоровые отношения с партнером.
И мне приходилось рассказывать про детство. К моему ужасу, реакция мужчин была совсем не та, на которую я рассчитывала. Если подруги впадали в шок, предлагали отчима засудить и сочувствовали, то мужчины говорили, что их эта история возбуждает. Я ожидала сочувствия, но даже самые адекватные мужчины либо пытались свернуть эту тему и просто об этом не говорить, либо проявляли странный интерес. Хочется думать, что они просто не знали, как реагировать, поэтому фокусировались на том, что им понятно — на сексуальной составляющей.
— Часто у жертв сексуализированного насилия есть проблемы с ненавистью к собственному телу. Им также трудно заводить глубокие отношения. Ты чувствовала что‑то похожее?
— И нет, и да. Проблем с восприятием своего тела или внешности у меня никогда не было — я искренне себе нравлюсь. Но с восприятием мужчин у меня, безусловно, есть проблемы. Я всерьез считаю, что мир — мужской, и он несправедлив по отношению к женщине. Основную массу мужчин я презираю. Они морально очень слабы и полны комплексов, которые вымещают на женщинах, пользуясь своей физической силой. Я знаю очень мало женщин, которые бы так или иначе не столкнулась с насилием — эмоциональным, физическим или сексуализированным. Отчим был не единственным абьюзером в моей жизни. После расставания с первым мужем я встречалась с мужчиной, который меня бил. Это продолжалось недолго, я вовремя вышла из этих отношений, но до сих пор помню эту боль и страх. Меня часто мучает двойственность: с одной стороны, я хочу, чтобы меня любили, а с другой — всегда вижу у мужчины уязвимую точку и как следует бью туда.
— То есть ты полностью осознавала, что у тебя есть психологические проблемы, связанные с травмой?
— Мне нравится копаться в себе, и я не люблю себя обманывать. Мне интересна психология, я много читаю на эту тему. Я всегда осознавала, что у меня есть травматический опыт, но при этом мне никогда не хотелось себя жалеть.
Уже после 30 лет я стала общаться с профессиональным психологом. Пришла к ней из‑за кризиса в браке и терзаний по поводу переезда в Израиль – я очень скучала по работе, по своей самореализации в Москве. Я все ждала, что психолог спросит про детство, как в американских фильмах, но в итоге мы на эту тему вышли много встреч спустя и мельком. Возможно, потому что для меня самой все слишком уж очевидно — из меня не нужно это вытаскивать, объяснять, я и так сама знаю, что со мной было. Психолог как‑то сказала мне, что у меня очень сильный внутренний стержень, сильная «живая часть». Я действительно очень стрессоустойчива, несмотря на повышенную чувствительность в обычных бытовых моментах. Я легко выхожу из себя, устаю от шума, не выношу даже мелких бытовых неурядиц, но с глобальными проблемами расправляюсь мощно. Видимо, благодаря этой сильной «живой части» я и научилась жить со своей травмой, не свалившись в депрессию, мысли о самоубийстве или зависимости.
Как бы ты ни прорабатывал, всегда есть воспоминания, неприятные ощущения, триггерные моменты. Максимум, что ты можешь сделать — осознать ущерб, принять его влияние, смириться с этим и жить, зная обо всех своих тараканах. Да, мне трудно выстраивать отношения с мужчинами, да, не проходит и дня, чтобы я с содроганием не вспоминала об эпизодах из детства. Но я стараюсь не делать из этого драму, а быть честной по отношению к себе и к своим болям. Избавиться от последствий травмы на 100% и стать новым человеком невозможно.
— Ты виделась с матерью после того, как переехала к бабушке? Она когда‑нибудь просила у тебя прощения?
— Да, какое‑то время мы продолжали общаться, я все-таки была ребенком и нуждалась в маме. Иногда приезжала к ним домой, но старалась избегать отчима. А однажды она сама приехала к нам с бабушкой, без предупреждения и звонка, это было удивительно и необычно. Тогда она рассказала мне, что отчим — не мой родной отец. Помню, для меня это было шоком и своего рода освобождением – я испытала огромное облегчение, узнав, что этот монстр не мой папа. А мой настоящий отец – самый лучший человек на земле, который любил меня. Я думаю, эта информация хорошо повлияла на мою самооценку, психику, на мою судьбу.
Постепенно наше общение становилось все более редким. Инициатором всегда была я. Она никогда не звонила ни мне, ни бабушке. Уже сильно позже, когда я жила со своим первым мужем, я пригласила маму к нам на ужин. Не знаю почему, но я никогда не ощущала обиды по отношению к ней. Мне даже хотелось ей помочь. Помню, что спросила ее, почему она не уходит от отчима, и даже предложила ей пожить первое время у нас, если будет нужно. Она сказала что‑то вроде «не все так просто» и уехала. С тех пор она никогда не предпринимала попыток со мной пообщаться. Я тоже не настаивала, просто не видела в этом смысла.
Полтора года назад отчим умер. Мама сообщила мне об этом в электронном письме по имейлу. Видимо, осознавала, что для меня эта информация важна.
* Компания Meta признана в России экстремистской организацией, деятельность ее сервисов Instagram, Facebook и Messenger в стране запрещена.
** Телеканал «Дождь» признан Минюстом РФ иностранным агентом.