— Тебе 27 лет, и выставка «Семь» в галерее Jart уже четвертая персональная. В релизе упоминаются Кабаков и Пригов, а технику офортов, понятно, возводят к Дюреру и Босху. Не давят ли такие сравнения?
— Сравнения лестные. С Кабаковым или Приговым можно проследить преемственность, что неудивительно — общее советское, постсоветское прошлое и визуальная культура. К выставке в галерее Jart мы подготовили газету, в которой культуролог Валерия Косякова провела параллели между моими персонажами и героями работ Брейгеля, Босха и гибридами со средневековых миниатюр, получился интересный диалог. В серии «Семь» действительно есть отсылки и к Средневековью, и к Северному Возрождению. К теме грехов постоянно обращался Босх, и еще приходит на ум серия гравюр Дюрера «Апокалипсис».
Я стараюсь абстрагироваться и от похвалы, и от критики, как будто это все не про меня. Я довольно упрямая, в нашем сверхскоростном мире я могу провести несколько месяцев за одной работой: наверное, это заметно по моей графике. Беру измором!
— Давай еще немного про технику. Почему ты выбрала эту тяжеловесную работу с травлением медной пластины и сложной печатью?
— Техника офорта стала экспериментом для меня. Я и раньше пробовала ее и поняла, что эти тонкие детали, очень замороченные вещи подходит мне органически. Сам процесс работы — своего рода алхимия: в итоге долгих манипуляций с металлом, лаком и кислотой появляется произведение. До самого последнего момента, пока не начнешь делать пробные оттиски, не знаешь, что получится.
Думаю, надо всему учиться самостоятельно: мне интересно ремесло, поэтому офорты я делала сама. Еще думаю, что классно было бы соткать гобелен. В фонде V-A-C есть специальная программа и оборудование для него, отправила им заявку.
— Выставка выглядела очень успешной и посещаемой. Много работ купили?
— Да, в этом плане она успешная. Для меня это неожиданно, потому что конечная реакция — всегда сюрприз. Офорты сегодня мало кто делает: даже для печатников, которые занимаются тиражной графикой, это было неожиданно. Очень скрупулезная, можно сказать, забытая современными художниками техника. Я видела такую технику у братьев Чепменов, но в основном сейчас проще делать фотоофорты с использованием цифровых технологий. А классический офорт делается без них.
— Ты взяла католическую версию семи грехов и вообще обратилась к этой теме, чтобы что?
— Многие проблемы в разных уголках мира сдетонировали именно в последние пару лет. И эсхатологические представления вновь становятся актуальными и значимыми. Сохраняется интерес к мистическому, хотя на том уровне научного знания, который мы имеем сейчас, многие суеверия и бытовые магические ритуалы должны давно кануть в Лету.
Разнообразные гибриды, демоны, тролли и другие существа — неотъемлемая часть визуальной культуры современности. Я искала универсальные образы, которые бы совмещали в себе и очень древние, узнаваемые символы, и ультрасовременные черты, обращались бы к экзистенциальным вопросам человека.
Почему семь? Как я выяснила, далеко не каждый может перечислить все грехи, а некоторые вспоминают заповеди. Многие попросту не знают, что есть отличия, различные традиции. Семь — цифра сакральная, глубоко символичная, семь грехов — сейчас устоявшаяся система представлений в светской среде.
— После грехов в твоих планах рай?
— Вообще, у меня все построено логически. В какой‑то момент своей жизни я заинтересовалась алхимией: всякими околомагическими эзотерическими историями. Она меня очень захватила. Современное положение вещей можно описать так: мы были в расколдованном мире, а сейчас происходит процесс нового заколдовывания.
Мы можем говорить о наступлении нового, но суперсовременного Средневековья. Чем дальше ты раскручиваешь эту идею, тем больше подтверждений находишь. Поэтому в плане у меня большая выставка о Новом Средневековье и о понятии времени в целом, о его восприятии. В период современности, в пандемию, мне кажется, восприятие времени стало особенным.
Моя серия офортов — сайд-проект одного большого проекта, к которому я иду. И в плане концепции, и в плане техники он продолжает идею, о которой я говорю: о постсекулярном мире, мире постправды, новом заколдовывании.
— Но в алхимии и магии нет понятия греха, как тут быть с колдовством и уложить грехи в это понимание мира?
— Это если мы смотрим на все обособленно. На протяжении многих веков алхимия и религии — и не только христианство — соседствуют, переплетаются, порой дополняют и взаимодействуют друг с другом, порой — напротив, враждуют.
Связь искусства алхимии с христианством очевидна в средневековой Европе. Юнг рассматривал алхимию как «нечто вроде подводного течения к поверхности господствующего христианства». Алхимики, среди которых были, к слову, и монахи, проводили сложные параллели между стадиями Великого делания и сакральными сюжетами. Так, например, «чистые металлы» — золото и серебро — могли символизировать Адама и Еву до грехопадения.
Все сходится, если рассматривать алхимию не как науку о превращении металлов в золото, а как способ приобретения знания вещей. Чтобы уберечь тайные знания от проходимцев, философские трактаты написаны специфическим языком со сложными аллегориями, что делает их недоступными для понимания непосвященными.
Насколько я понимаю, с магией и колдовством все более прозаично: они изначально совершаются из эгоистичных побуждений человека повлиять на те или иные явления, события.
— Дьявол хромает, потому что упал с неба, а откуда взялись люди? Какой теории придерживаешься?
— Личной теории у меня нет, поэтому я следую теории научной, я вообще больше сторонник научной теории во всем. Но при этом интересно исследовать странные, магические, эзотерические ритуалы. Я, например, хочу наконец узнать, почему описание знаков зодиака сходится с реальностью!
— Когда нам ждать твой гигантский проект про про Новое Средневековье?
— Когда жара спадет, займусь. Требуется много времени на сам процесс изготовления работ, они тонкие. Я сначала рисую четкие схемы, и это никогда не экспромт. Все, что я делаю, продуманно. Схемы у меня в голове, и мне просто надо сесть и начать воплощать их в жизнь.
— Последняя выставка, которая тебя восхитила?
— В ГТГ на выставке «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» понравились офорты Отто Рунге. Я их видела в интернете, но в оригинале они оказались гораздо больше.
— Какие фильмы последние посмотрела?
— Не мой жанр, люблю книги. Сейчас читаю книгу Сергея Зотова «Иконографический беспредел. Необычное в православной иконе». И жду его же работу про магию. В общем, увлекаюсь авторами, которые пишут об очень странных, необычных образах в иконографии, на первый взгляд закрытом пространстве, которое таит в себе множество неожиданных открытий.
— Еще пара вопросов из анкеты Уорхола. Кого бы ты позвала на ужин? Гостем может быть кто угодно, даже Мэрилин Монро.
— Боже мой… В смысле кто угодно? Даже тот, кто умер уже? Меня такие вопросы всегда застают врасплох! У меня все должно быть в какой‑то схеме.
— Я поняла, у тебя все должно быть логично. Хорошо, тогда что ты ела на завтрак?
— А, ну, я кофе пила с сырком «Б.Ю.Александров». Всем советую.
— Веришь в жизнь после смерти?
— Нет, не верю. В прошлом году, к сожалению, скончался сам Б.Ю.Александров, но оставил нам сырки. Только таким образом, видимо, жизнь после смерти продолжается.
