Илья Кабаков и его вселенная: как устроен мир главного российского художника

«Фильм начинается с темы побега. Илья действительно человек, который любит наблюдать за всем со стороны, куда‑то нестись, где тебя нет, отсюда в его работах возникают эти вымышленные персонажи, игра в других, имперсонализация. Илья как бы забывает о себе и играет с другими.

Следует ли из этого, что все вышеперечисленное качества — не лидерские, и лидером Илья быть не мог? Нет, не следует: и в московской неофициальной жизни, при всей этой перифирийной позе наблюдателя, Илья был самым настоящим гуру и предводителем. Думаю, причина тому — безграничное обаяние и нечеловеческое упорство. Илья был самым главным трудоголиком в их компании. Когда в конце восьмидесятых он переехал на Запад, такую работоспособность там не могли не оценить».

«Кабаков хочет остаться в истории искусства. Для него это принципиально важно. Уверен, это не имеет отношения к тщеславию. Дело в том, что художественный мир намного более тесно, чем та же музыка, связан с материальным. Потому что картина или инсталляция — это материальный носитель. Соответственно, беспокойства о его судьбе больше, чем о тексте. Для Ильи будущее не означает иерархию, первый ты или второй, ему скорее важнее остаться, чтобы про него помнили».

«Илья — безусловный философ и мыслитель, но с очень простыми и открытыми манерами и очень русским и светлым лицом. Не зря его никогда, даже в Советском Союзе, не принимали за еврея. Сам он шутит, что фамилия у него Кабаков, имя Илья — явно русские. Как русский он был зачислен в Суриковский институт в Москве, ведь еврей, как рассказывает сам Илья, из‑за узаконенного на этот момент в стране антисемитизма не мог туда поступить.

Он, безусловно, артистичен, музыкален — и сам признает в себе эти качества. Но никакой заносчивости или позы гения в нем нет. Главная характеристика — очень простой. Простой и при этом философ».

«Коридор как растянутое время — главная для Ильи вещь, которую распознал [в его работах] и Запад. Я немного застал СССР и тоже помню это коридорное ожидание в поликлиниках, школах. И это тоже напоминало формулу времени. На Кабакова сильно повлиял интернатовский коридор — тусклый свет, закоулки, то, из чего рождалась самая трагичная его инсталляция — «Лабиринт. Альбомы моей матери»Эскиз инсталляции «Лабиринт. Альбомы моей матери».

«Кабаков говорит прямо: у меня нет ненависти к советскому человеку, есть ненависть к режиму и системе, которая этого маленького человека давит, а он тихо кричит и пищит. В этом смысле он продолжает русскую литературную традицию сострадания и жалости к отдельному человеку. Для него это было важно, потому что в живописи до Кабакова этого никто не делал — возможно, только Рембрандт с его нищими и несчастными».

«Я вижу явную параллель с Бродским: история про родителей, она же — эссе «Полторы комнаты», стала бестселлером в Нью-Йорке и сильно повлияла на получение Бродским Нобелевской премии. У Кабакова — cвои «Полторы комнаты», это описание жизни мамы и семьи в инсталляции «Либиринт. Альбом моей матери».

Мама и жена Эмилия — единственные невымышленные герои Кабакова. В инсталляции про маму нет заигрывания со зрителем. «Альбомы моей матери» — это очень здорово cделанная с точки зрения экспонирования инсталляция с фрагментами текстов мамы на фоне советских фотографий дяди Кабакова».

«Последние работы напрямую не связаны с коммунальной квартирой, хотя Кабаков признается, что живет прошлым, но не настоящим и тем более не будущим. Шура Тимофеевский тонко сформулировал секрет его успеха: он предложил Западу анекдот, упаковал всю эту боль, советскую антропологию, этот мир в форму анекдота-сказания. Кабаков очень парадоксален: его кухонные диалоги до того амбивалентны, что вызывают и смех и слезы. А амбвивалетность — качество, которое также чрезвычайно ценится на Западе».

«Про тюрьму он никогда не высказывался прямо — говорит, что трусил. И в этом тоже нет позы. Его героизм построен на антигероизме. Он не рисовал тюрьму, потому что боялся, что за ним придут, — и комиссии приходили постоянно, [но видели его работы, напоминающие квитанции и стенгазеты,] и думали, что он рисует стенды для ЖЭКа. С другой стороны, всю советскую жизнь он воспринимал как тюрьму, и поэтому не было нужды высказываться об этом вечном — русском и советском — сюжете прямо».

«Запад очень ценит порядочность. Кабаков — очень чистоплотный, порядочный, аккуратный человек. Он живет по графику и работает по графику даже сейчас, с семи утра до одиннадцати.

Он всегда подчеркивал, что он не богемный человек. Он самый большой трудоголик из всех [советских нонконформистов] и сам признается, что не чувствовал себя гением или талантливым, просто работал, как на заводе. Его c Эмилией искусства так много, что все это вместе действительно оставляет ощущение огромной работающей фабрики: четыреста инсталляций и девятьсот картин».

«Когда Кабаков и [его третья жена, дальняя родственница] Эмилия встретились на Западе снова, Илье было пятьдесят четыре. В то время Илья еще был женат: в фильме есть архивное видео, где Эмилия и его вторая жена Виктория Мочалова оказываются в одном кадре. С Эмилией Кабаков был знаком еще до отъезда на Запад, но она отправилась в эмиграцию первой, и так случился временный разрыв в их отношениях.

Я не знаю, как они работают вместе, мой журналистский долг был спросить, но Эмилия пояснила, что они никогда этого не раскрывают. Я понял, она соавтор, но не в cоздании картин, а в cоздании инсталляций. У меня создалось ощущение, что Илье сейчас интересны больше картины, а Эмилии — работа с пространством.

Эмилия говорит по-английски и выступает как абсолютный проводник Ильи в этом мире. Он общается с другими людьми — но только теми, кто приезжает к ним домой на Лонг-Айленд, в город Мэттитак, который Илья последние несколько лет не покидает. Сейчас его контакты с людьми минимизированы из‑за состояния здоровья. Кроме того, многие друзья Ильи — Владимир Янкилевский, Леонид Соков, пасынок Антон Носик — ушли из жизни. Это не может не отражаться на общем состоянии. Эмилия остается его главным проводником в большом мире, помогает ему во всем, вплоть до счета в банке, еды. Мне кажется, у Илья вообще нет ни кредитки ни паспорта, он в этом смысле совершенно сказочный».